Посиделки с вином в восточных кварталах Синдзюку

Февраль был белым. Удивительно, метель в Токио. Казуки Сатоо брёл под медовым светом ночных фонарей, думал о родных местах, где снег не такое уж чудо, как тут, периодически высовывал вперёд язык и ловил падающие снежинки. Они почему-то на вкус не напоминали мёд, хотя уличное освещение и делало похожими на сладкое лакомство. Хлопья становились всё крупнее, падали медленнее, вертикально, ветер почти стих. Казуки не стеснялся выглядеть дураком и есть снег на виду у прохожих. Причина была даже не в том, что он в действительности был глуповат от природы и почти не умел испытывать смущение. Просто в этот конкретный вечер Сатоо немного выпил. Так что хотел жрать снежинки и жрал, пусть хоть пальцами в него тыкают, наплевать. Весело и вкусно. Так же, как когда Казуки было пять, и он лопал снежинки, а мама тащила его за руку за собой хвостом. Вкус не изменился, удовольствие было тем же. С той только разницей, что сейчас он - здоровый лоб - шёл в толпе сам, натыкаясь на прохожих, и пару раз чуть язык себе не прикусил. "Интересно, а можно ли пришить кончик языка? А то вот Бё недавно рассказывал, как они член мужику пришили. Тётка мужа приревновала, оттяпала секатором. И в морозилке хранила. Жену быстро нашли, повезло мужику, остался-таки с хозяйством... Правда, не работает ничего... Но значит... А что это значит? А! То, что, наверно, и язык можно прилепить обратно", - так Казуки рассеяно думал, в очередной раз в кого-то врезаясь и радостно икая. Бё был его другом, он работал в больнице и за столом травил байки исключительно на околомедицинские темы. Даже при том, что они были не всегда к столу. Да, честно говоря, его россказни чаще всего вызывали лёгкую тошноту, но через несколько тостов мутить переставало, и они вместе начинали гоготать над очередным хирургическим анекдотом. Самому Казуки особенно рассказать было нечего. Он родился и вырос в маленьком городке в горах, всегда был долбоёбом и лоботрясом, таким и остался. Школу не закончил, сбежал из дома за мечтой стать музыкантом. Жил в Осаке впроголодь, выступая с такими же долбоёбами в жалких барах, где-то там встретил Бё и даже одно время играл вместе с ним. А потом друг решил взяться за ум и чудом поступил в медицинский в столице. Зачем? Казуки не понимал этого - столько лет учиться, просиживать над книгами, сдавать экзамены. Это же самое весёлое пропустишь. Но время прошло, он так и не поймал мечту за хвост, хотя перебраться в Токио всё же удалось. Но теперь, кажется, всё самое весёлое случалось именно с Бётаро в его больнице. А мимо Казуки пролетало. Он стал по-настоящему скучным работником захудалого магазина виниловых пластинок, снимал пыльную крохотную квартирку в том же районе у знакомого своего начальника. И то только потому, что хозяину магазина нравилась музыка никому не известной инди-группы, в которой Сатоо подвязался играть на гитаре уже сколько? Года три-четыре назад? Время утекало дождём, просыпалось на тёплый асфальт его жизни и таяло, как ненадёжный снег в Токио. Сколько он пролежит? Сколько Казуки сможет ещё обманывать себя? Когда гордое "музыкант" обретёт истинное значение - неудачник? Ни записей, ни выступлений. Репетиции в гараже, бесплатные концерты на районных праздниках или на открытиях каких-нибудь магазинов. Даже там не платили за творчество, давали продукцией - где-то кроссовки всей группе, где-то по ящику пива. Как повезёт. А ведь не подросток уже! Маме Казуки с туманным оптимизмом писал, что работает в индустрии развлечений, она, конечно, не верила, поэтому исправно присылала гостинцы в виде продуктов питания, чтоб сынок не загнулся там в своей индустрии с голодухи. Приятелям рассказывать было нечего, ни единого повода для гордости. Поэтому он искренне полюбил байки Бётаро, которые скрашивали их дружеские холостяцкие попойки раз в неделю. Бесконечные истории заполняли пустоты в диалоге, создавали ощущение иллюзорного комфорта. Казуки это более чем устраивало. К двадцати семи годам он с изумлением открыл в себе этот новый полезный талант - умение слушать окружающих, а не только тараторить о себе без умолку. "Жизнь, сука, разочаровывает. Жизнь скругляет углы. Делает нас всех невъебенно гладкими и ровными, как... Как эти, как их, камни, обточенные океаном. Нас много, и мы по сути одинаковые", - так размышлял Казуки, отмечая про себя, что позитивное опьянение постепенно уступало место периоду унылой алкогольной рефлексии. Это тоже было открытие последних лет. Так безоглядно и простодушно отрываться, как раньше, уже не получалось, перепады настроения стали нормой. "Старею..." Вспомнившееся слово "океан" вызывало желание утопиться прямо сейчас. Что было довольно затруднительно, так как он шёл по сверкающему заснеженному тротуару в одном из злачных районов города и до порта ещё надо было доползти, поэтому краткосрочная истерика в очередной раз окончилась ничем из-за его, Казуки, всепобеждающей лени. Бё в этот раз подвёл. Ему позвонила его белобрысая пассия - Джин, он какими-то правдами и неправдами выманил Бётаро из бара, похитив у Сатоо единственную отраду - болтливого собеседника. Набраться, правда, они успели прилично. Может, поэтому так адски мучил сушняк, и, съев очередную снежинку, уже совершенно без всякого удовольствия, Казуки жадно зацепился взглядом за рекламу - огромный неоновый стакан синей газировки со льдом на стене торгового центра через дорогу. Стакан был ростом с Сатоо, а может и больше, улыбался мультяшными губами и кокетливо подмигивал. Вот в таком сосуде продавец пластинок сейчас утопился бы с радостью. Пройти мимо было невозможно, во рту пересохло, в горле запершило, и парень на бешеной скорости рванул в магазин. Центр был крупным, четырёхэтажным, Казуки с трудом отыскал кафешку, которую рекламировал соблазнительный маскот. Купил вожделенный гигантский стакан "Голубого апельсина" со льдом и стал искать место, куда ненадолго пристроить свою усталую задницу, чтобы насладиться добычей. Он минут пятнадцать бродил по ярусам, то спускаясь на лифте, то поднимаясь на эскалаторе. Наверное, дело было в погоде, а ещё в том, что день был выходной. Все этажи были битком забиты людьми: дамочки с брендовыми пакетами, шумная молодёжь, семьи с детьми. Казуки окончательно приуныл, ноги ныли ещё больше, ощутимая дрожь в колеях, как наказание за пьянку, приводила в отчаяние. И вдруг - о чудо! Какая-то женщина поднялась и освободила небольшой участок скамейки. Сатоо припустил туда, будто участвовал в Олимпиаде, и золотая медаль точно досталась бы ему - с победным кличем он успел плюхнуться на лавку за секунду до того, как туда почти угнездился какой-то неприятный мужчина в сером пальто. Казуки хмыкнул, посмотрел на поверженного соперника свысока и устроился с максимальным удобством, демонстрируя, что оккупировал пространство надолго: расстегнул пуховик, стянул шапку, откинулся назад на спинку скамейки, широко расставил ноги и стал с наслаждением пить лимонад. Мужчина в сером негромко выругался и удалился. А у Казуки настроение снова совершило кульбит: он отдыхал душой и сердцем, как будто лежал в шезлонге на пляже на Гавайях, а не сидел и потел в торговом центре в обнимку со стаканом химической гадости. Всё хорошее быстро кончается. Пусть это хорошее всего лишь порошковый напиток с подозрительным названием "Голубой апельсин". Сатоо нарочно потянул его подольше, с шумом допивая через трубочку остатки, но финал был неизбежен. Надо было вставать и добираться уже до метро, чтоб потом в толкучке трястись до дома. Пустой стаканчик улетел в урну, музыкант-неудачник вздохнул и поднялся. Снежный город встретил его сладким ознобом. Несмотря на некую общую расслабленность, здравый смысл всё же успел пробиться к сознанию Казуки. "Как бы не простудиться, - проорал ему в ухо здравый смысл. - Шапку надень!" И тут Казуки мигом протрезвел. Шапки не было. Он похлопал по карманам, даже голову свою потрогал - а вдруг это как с очками, ничего не потеряно, надел и забыл. Нет. Не надел. Он оставил её на скамейке. Конечно, может, и чёрт бы с ней, с шапкой. Она была жутко уродливая - красная, тупая, с помпоном и северным орнаментом со снежинками. Но... Казуки не мог её бросить, и это было ужасно. Шапку ему подарила мама на это Рождество. Прислала вместе с очередным продуктовым набором своей гуманитарной помощи. Мама была очень упрямым человеком. Настойчивей неё в семье был только сам Казуки. Но в некоторых вопросах победить её не мог даже он. Например, со времени Рождества она вытребовала с него уже несколько десятков селфи в... шапке. Чтобы убедиться, что он не ходит зимой без головного убора. Это совершенно не мешало Сатоо снимать красно-белое шерстяное убожество сразу после фотографирования, и вообще почти не доставляло неудобств. В этот неожиданный снегопад шапка оказалась даже весьма кстати. "Если я скажу, что потерял её подарок, она же меня загрызёт", - страдальчески размышлял Казуки, в очередной раз безуспешно обходя лабиринт торгового центра. Он не мог вспомнить, где сидел. Даже этаж, даже какие-то ориентиры вокруг не удержались в памяти. Только победа над "серым". "Что толку теперь с этой победы, шапку она мне не вернёт", - печалился Сатоо, наворачивая очередной круг. Он окончательно потерял надежду, веру в высшие силы и справедливость, готов был уже сдаться, как ни с того ни с сего - просветлел. Вдалеке мелькнуло красное пятно, в одном из закоулков центра. Он свернул, движимый острым чутьём охотника, и обалдел - на скамейке, широко и нагло расставив ноги, развалился некий мелкий хам в расстёгнутой куртке, тощий как щепка, в очках, в одной руке своими спичечными пальцами это оборзевшее существо держало раскрытую книгу, в другой - стакан с кофе. На мерзавце была его, Казуки, красная шапка с белыми снежинками и тупым помпоном. "Шапку спёр, надел, и сидит тут же, на месте преступления книжонки почитывает? Что там у него? "Преступление и наказание". Досто... кто? Интеллектуальные нынче ворюги пошли", - возмущению Казуки не было предела. Он так и застыл, как статуя Фемиды, прямо напротив негодяя. Негодяй и ухом не повёл. "Кстати, симпатичное ухо", - как-то неосознанно вскользь отметил про себя Сатоо, сжимая кулаки и продолжая пялиться. Ушко было маленьким, как у девушки, и немного будто бы по-эльфийски заострённым, оно торчало с левой стороны из-под съехавшей на бок шапки, вместе с прядью чёрных волос. "Ну конечно, она съезжает, она ведь не его размера. Эй, козёл, она тебе велика!" - хотел крикнуть Казуки, но не крикнул, потому что был заворожён тем, как ушко начало стремительно розоветь под его тяжёлым праведным взглядом. Изменения цвета радовали и внушали надежду, что похититель всё же обладает зачатками совести. И тут случилось странное - парень в шапке без предупреждения поднял глаза на жертву своего дерзкого преступления и тут же отвёл. Отчего-то это вызвало у Казуки резкий скачок давления или что-то вроде того, он не знал, какие конкретно бывают симптомы у гипертонии, но списал прокатившуюся по телу горячую волну именно на это. А на что ещё? Метеозависимость, вон на улице какая хрень творится, вот сердце и шалит. Не из-за длинных чёрных ресниц же и не из-за таинственной полуулыбки незнакомого мужика? "Ворюги!", - напомнил себе Казуки, судорожно облизал губы, но так и не решился подойти. Он обошёл скамейку раз, другой. И потоптался, и посидел рядом. За время своих мучений он не раз ловил на себе взгляды парнишки украдкой, и от этого ему сразу же становилось дурно и как-то странно, точно его щекотали маленьким лёгким пёрышком в области живота и... паха? "Только этого не хватало!" Прошло минут пятнадцать, прежде чем он всё же собрался с силами, подступил к преступнику на шаг, ещё на один, ближе, ближе... Парень оторвался от книги, отставил кофе в сторону и с какой-то надеждой посмотрел на Казуки снизу-вверх. Сатоо сглотнул, открыл рот, подумал: "Пора", схватил шапку за помпон, дёрнул и побежал прочь, как ошпаренный... Через ступеньку вниз, толкаясь на эскалаторе, огибая праздношатающихся людей, перепрыгивая скамейки, чудом не разрушая по дороге рекламные стенды и какие-то яркие декорации. Казуки за этот вечер поставил все мыслимые и немыслимые рекорды, и был горд собой. Он курил с четырнадцати, из условно спортивных дисциплин практиковал только литрбол, стрельбу глазами, перетягивание одеяла и засыпание на скорость. Для своего не слишком здорового образа жизни, он всё-таки неплохо показал в этой внеплановой пробежке. Да, в боку кололо, когда он вылетал в вертящиеся двери на первом этаже, да, лёгкие издавали странные звуки, похожие на всхлипы, но призовой кубок в форме кома шерсти с помпоном всё же достался именно ему. Казуки собирался было вскинуть руки вверх и что-то пропеть в честь своей блистательной победы, но гордость сменилась испугом. Оказавшись на улице, он услышал за спиной тяжёлое дыхание. Не успел повернуться, как в него врезались, обхватили сзади за талию и уткнулись носом в пуховик между лопаток. - Поймал! - раздался низкий приятный голос, и от загривка к пояснице Сатоо побежали лёгкие волны мурашек. Руки, сцепившиеся на его животе, Казуки узнал сразу - тонкие, длинные пальцы-спички, другие такие ломкие, наверно, не найти - тонюсенькие, аж смотреть больно. Несостоявшийся спортсмен вывернулся, отступил на шаг, в голове гудело от пробежки, он напряжённо посмотрел на симпатичного преследователя. Без шапки тот был совсем лохматый, взъерошенный, что фантастически гармонировало с недовольной рожицей. В медовом свете фонарей под неторопливо кружащимся снегом воришка выглядел совсем юным. А может, такое обманчивое впечатление создавалось из-за того, что он был ниже Казуки и значительно более хрупким. - Отдай! - взвыл очкарик. Снежинки лезли ему в глаза, залепляли стёкла, поэтому очки пришлось снять, отчего Казуки запыхтел сильнее и громче - глаза у этого наглеца сверкали и будто кусались - вредные-превредные, но красивые, черти. - Что... Что тебе отдать? - Сатоо сопел и пошатывался от переутомления. - Чего тебе от меня надо, ненормальный? В полицию подавать заявление не стану. Отвали только! - Ну надо же, какие мы добренькие, офигеть, в полицию он не пойдёт... Это я-то ненормальный? Это ты псих! Шапку мою украл. Я думал, ты познакомиться хочешь, но стесняешься... - Я что? Стесняюсь? - нервно улыбнулся Сатоо. - Познакомиться? Украл? - он потряс головой, словно от воды отряхивался. - Блин, ты будешь повторять каждое моё слово с вопросительной интонацией или отдашь мне мою шапку? - С вопросительной? Повторять? - Ну пипец... - щуплый малец уже перешёл с хрипа на рык. Он потянулся к голове Сатоо, передумал, видимо понимая, что шапку так просто не отберёт, схватил два шнурка, затягивающие капюшон пуховика Казуки, потащил на себя и истерично дёрнул вниз снова, снова и снова. Капюшон сжался, сдавливая голову, Казуки с непониманием теперь смотрел на мир и на чокнутого парня через небольшой кружок свободного пространства. - Но... она моя! - жалостливо пискнул Казуки. - Кто? - озадаченно уточнил воришка. - Да шапка же! - Неубедительно! Такого быть не может. Это ведь уникально идиотическая шапка. Другой такой в Токио точно нет, мне её бабушка связала. Заявление обрушилось на голову Казуки даже не как гром, а как осевшая по щелчку пальцев горная лавина. Он отобрал шнурочки, отвёл руки тощего, снял капюшон и шапку с головы и пристально вгляделся в неё, подставляя под золотистый душ света из ближайшего фонаря. Это было удивительно. И ужасно. Пацан не врал. Шапка была другая, хоть и очень похожая. Эта была связана вручную, тогда как мамина точно создавалась машиной на поток, на продажу. Сатоо-сан скорее всего выудила этот раритет из недр ближайшего сувенирного магазинчика в их глубинке. - Дьявол! Как же так? Она же копия почти! - Ты что, правда, перепутал, что ли? - тон юноши немного смягчился. - Ну. Сочувствую. Но отдать не могу. - Точно не можешь? Это бы спасло меня. Ты же сам её уродливой обозвал. Может, продашь? - заискивающе залепетал Казуки, прекрасно осознавая, что его быстрое мультяшное бормотание - почти психологическое оружие массового поражения. Оно действовало даже на его начальника - сурового на вид мужика, фанатеющего от всякого олдскула типа виниловых пластинок и чёрно-белого кино. Когда Сатоо делал щенячьи глазки и складывал ладони домиком, Широяма-сан таял: и зарплату раньше выдавал, и опоздания прощал. Тут, правда, не повезло. Хозяин шапки только нахмурился. "Вот ведь мелкий крысёныш! На фиг она тебе?" Крысёныш будто услышал его мысленное возмущение и отрезал: - Не дам, не могу. Говорю же, бабушка подарила. Обойдёшься! - А мне мама... Твоя бабушка тоже тебя заставляет на улицу кутаться? - Моя бабушка умерла в прошлом году. Казуки мгновенно притих. Хоть смущаться он не умел, но родню любил, и понимал Манабу, теперь он сильно пожалел, что потревожил ни в чём не повинного человека. - Прости... Эх... Что же делать, пойду искать, где же я своё убожество забыл. И хорошо, что ты шапку не отдаёшь, мама бы заметила. У неё, знаешь ли, не глаза, а рентгеновские лучи. А иногда - лазерные... Она бы просекла, точно. Казуки понуро побрёл обратно к торговому центру с трагическим вздохом: - Бывай! Извини, что так вышло, дурак я... - Дурак - это мягко сказано, - вдруг успокоился и рассмеялся незнакомец, почему-то догоняя Казуки и неспешно вышагивая рядом с ним. - Представь, как я обалдел, когда ты с меня шапку сорвал. - Да уж... Спасибо, что не треснул мне за это, я бы треснул. Ты что это, со мной идёшь? - С тобой, - подтвердил парень, выхватывая свой головной убор из рук рассеянного неудачника. - Хочу ещё на этот цирк посмотреть. Мне понравилось. Ну и искать тебе помогу, а то ещё заблудишься, как ребёнок, в торговом центре. Такое часто случается, - и он изобразил гнусавый голос из динамика: - Уважаемая мать, пройдите, пожалуйста, к стойке информации на первом этаже, здесь вас дожидается ваш малыш, как тебя зовут, малыш? - Казуки, - усмехнулся Казуки, галантно пропуская внезапного помощника вперёд, стеклянная дверь-вертушка почему-то ускорилась и подтолкнула его лопастью в задницу, он споткнулся и чуть не налетел на парня. Так что в торговый центр они не как нормальные люди вошли, а ввалились, словно школьники-подростки в класс. - А я - Манабу. Очень приятно. И у Казуки не было сомнений, что ему правда приятно, потому что тот тихо улыбнулся, и очаровательные эльфийские уши у него снова порозовели. Возможно от тепла, конечно, но хотелось верить, что от застенчивости. Абсурдность ситуации зашкаливала, но было не только странно, было смешно и легко. Они больше получаса мотались по закоулкам, переходам, разыскивая пропавшую шапку, попутно болтая и перешучиваясь. Казуки подходил к незнакомым людям на скамейках и максимально вежливо просил их поднять пятую точку чтоб посмотреть, не обнаружится ли под ней пропажа. Иногда услышавшие такую просьбу реагировали не вполне дружелюбно, но тут на помощь приходил Манабу, снова нацепивший на нос очки, для усиления эффекта ауры добропорядочности, не иначе. Он с трогательной серьёзностью говорил: "Простите за причинённые неудобства, просто мой друг ищет очень важную вещь, которую случайно здесь обронил". И ему верили, не могли не верить. Сатоо поражался тому, как ловко у них выходило "работать" в паре, несмотря на внешний балаган. Шапка-таки нашлась, целая и невредимая, почему-то Казуки умудрился запихнуть её в цветочный горшок, пристроенный к лавочке для красоты. Рядом стояла урна, а в ней валялся пустой стакан от "Голубого апельсина". "Интересно, почему сейчас всех этих людей мне было не страшно беспокоить, а к нему и подойти не смог по первости? Будь кто-то другой в такой же шапке, стал бы я вести себя так же?" Вопросы смутно тревожили и будили сладкое предчувствие, будто ответы на них таили в себе признание в чём-то глупом и хорошем. Может, самом хорошем из всего, что происходило с Сатоо Казуки. В чём-то настолько охренительном, чего он, пожалуй, и не заслуживал. Иногда, чтоб узнать человека, и жизни не хватает. А тут - звёзды что ли сошлись нужным образом или снегопад заколдовал Токио именно так, как надо? Только минуты шли за года, за короткий срок они стремительно сблизились, точно знакомы были сколько себя помнят. Сидели на автобусной остановке возле метро, курили, и всё никак не могли разойтись, трепались ни о чём и обо всём сразу. Две глупые красные шапки - две незаметные песчинки в огромном белом заснеженном городе. И первые страхи Сатоо оказались пустыми - у них неожиданно обнаружилось много общего. У одного были старые пластинки, у другого старые книги. А общий знаменатель один - растоптанные иллюзии и серое прозябание тех, кто не готов отказаться от мечты, хотя сам уже в курсе - упустил. Причём давно и напрочь. Манабу, грустно посмеиваясь, рассказал, что приехал из Осаки, хотел стать писателем, но не срослось. Университет бросил, чтоб было больше времени на творчество, а в итоге его совсем не осталось - пришлось подрабатывать в жёлтой газетёнке и в паре тематических журналов, чтоб оплачивать съёмную квартиру. И слушая его откровения, Сатоо узнавал в них себя, своё прошлое и настоящее. - Это какой-то замкнутый круг, Казу. Добираюсь до дома, сразу падаю, а потом опять утро и, как на повторе, всё то же самое. Я почти боюсь туда приходить, потому что усну моментально, так устаю. А дни проходят и проходят. Страшно. Вот поэтому читаю в метро, в кафе, в магазине. Писать, конечно, не выходит, на работе до тошноты хватает. Прикинь, я даже на женские порталы статьи строчу, лишь бы деньги платили. - И что пишешь? О чём туда вообще мужик может писать? - Много о чём, обычное дело. Например, - Манабу скорчил важную мину - ни дать ни взять Нобелевский лауреат, читающий лекцию сосункам-студентам, - "Десять способов довести Его до оргазма". И прочее-прочее в этом духе. Казуки поперхнулся воздухом и долго кашлял. Даже побагровел от интереса: - Слушай, у тебя очень полезная работа, я считаю. Вот я так с удовольствием такую статью прочитал бы, - он поморщился, подкат получился грубоватым, но клеить мужиков он не привык, не знал, как подступиться. Да и с противоположным полом чаще всего вёл себя как неотёсанный чурбан, поэтому в личной жизни Казуки, мягко говоря, не везло. - Кхм... Польщён, конечно. Только нечего там читать, мура же. "Правильно, лучше покажи мне все десять способов", - мысленно облизнулся Казуки, отчаянно соображая, как бы продлить встречу, мало того - как перевести её в приятную горизонтальную плоскость. Выбивающиеся из-под шапки чёрные волосы, ресницы со снежинками и замёрзшие тонкие пальцы собеседника никак не давали ему покоя, и он решился на неслыханную наглость: - Слушай, Манабу... Ты вот, когда я дурканул тогда, сидел, читал и кофе пил... - Да, - осторожно ответил парень с неозвученным вопросом на устах: "С какой целью интересуешься?" - Ты же кофе не допил, побежал за мной, так? - Допустим, да, и что? - Значит - я должен тебе кофе! И, как человек чести, обязан угостить тебя прямо сегодня. - Ты меня к себе приглашаешь, что ли? - недоверчиво вскинул бровь Манабу и заправил под шапку прядку, на которую Казуки неотрывно пялился до этого. - Да. В гости. На кофе. Тут недалеко. Ну как... Полчаса на метро. "Пошлёт-не пошлёт-пошлёт-не пошлёт..." - истерично дёргал воображаемую ромашку Казуки. Приглашённый засомневался, почесал подбородок, бегло посмотрел на Сатоо, остановил взгляд на помпоне, непроизвольно хихикнул. - Чёрт с тобой, поехали, - опустив глаза на мокрый асфальт, выдохнул Манабу. - Сегодня не день, а чума какая-то. "А ночь-то какая будет!" - танцевал победную джигу воображаемый Казуки, выбросив воображаемую ромашку на хрен. А реальный недомузыкант сдержанно и очень вежливо произнёс свой, наверное, самый галантный комплимент: - Идеальный день. Лучший в этом тысячелетии. *** - Тайфун? Ураган? Стадо бизонов? Апокалипсис? Дождь из мусора? - ледяным тоном перечислял Манабу, стоя на пороге крохотной комнатки, в которой проживал продавец пластинок. - Нет, нет, и нет. - То есть, это обычная обстановка у тебя, да? - Увы и ах. - То есть в наш вечер знакомства ты меня пригласил вот сюда вот? Ну ты дерзкий тип, Казуки. И не страшно тебе? - Абсолютно не страшно, - ответил Сатоо, дрожа от волнения за спиной гостя. Интересно, а если упасть в ноги и со слезами умолять не уходить, это сработает? - Почему же? А как же первое впечатление? А если ты его испортил вот этим вот, - Манабу театрально очертил в воздухе круг, обозначая размер помойки, которую из себя представляла холостяцкая квартирка. - Если бы я тебя не позвал, то, может, никакого впечатления и не было бы. Так что я рискнул. Помнишь - бег по кругу? Каждый день одно и то же. Надо порой ломать систему, чтоб не упустить что-то важное. Разве этот вечер - серый? - Да уж... Он незабываемый, - хмыкнул Манабу, расстёгивая молнию своей куртки. Казуки приободрился и застрекотал: - А первую промашку я исправлю. Вину заглажу, так сказать. Готов заглаживать и заглаживать хоть всю ночь, хоть всеми десятью способами сразу. Манабу прищурился и лукаво посмотрел на него через плечо, стянул с головы шапку: - Я так понимаю, кофе у тебя нет? - Правильно понимаешь! И чая тоже. И чайник сломался. Только рисоварка работает. Но её лучше не трогать, я в ней что-то не то сварил, с тех пор я её боюсь. - Очаровательно, - поморщился парень. Казуки торопливо подхватил его верхнюю одежду и пристроил на крючок рядом со своей. Шапки устроились рядом на шкафу, сидели там, как два пухлых довольных снегиря, и с любопытством взирали на хозяев-идиотов. - Честно, если бы я знал, что встречу тебя, что ты окажешься таким суперским и ещё и согласишься прийти, я бы привёл эту клоаку в надлежащий вид. Но я пока не умею предсказывать будущее. А жаль. Иначе бы познакомился с тобой более изящным образом. - Да уж куда изящнее, - Манабу подошёл к кровати, которая занимала почти всю площадь комнатки, осмотрелся по сторонам. - Но это ужасно. Как ты тут живёшь? - Я не живу. Просто сплю, как ты, ну и ем иногда. Смотри на это позитивнее. - На то, что ты - свинья? И в чём же плюсы? - Во-первых, как ты видишь, у меня никого нет. И должен заметить, уже лет сто не было. - Ну это неудивительно, с таким-то домом. - Во-вторых, неряхи удивительно хороши в постели. - Да ладно! Неужто и правда хороши? - Истинная правда, Манабу-сан! Я это в каком-то сериале слышал, а по телику про секс врать не будут. Про политику - да, про товары там всякие. Но не про секс! - Имей в виду, я на этом лежать не стану! - Манабу брезгливо сбросил с кровати коробку из-под пиццы и с наигранной надменностью посмотрел на Казуки. Как будто лампочка взорвалась и осыпала его искрами, как будто бенгальский огонь зашипел и засветился в глазах. Сатоо затаил дыхание всего на секунду, а затем подхватил Манабу за талию, оторвал от пола и неловко закружил, топчась на месте. Пространства для полноценного полёта не хватало, но у них и так у обоих звенело в ушах, как на карусели. Манабу обеими руками придерживал очки, чтоб не свалились, изумлённо и восторженно хлопал ресницами, а сердце его стучало так громко, что, кажется, слышал весь дом. По крайней мере Казуки слышал его, как колокол, и второй такой же гудел у него в груди. - Тогда вы можете лежать на мне, ваше величество! Я - чистый, не сомневайтесь. Душ у меня в порядке, и я каждое утро... - Боже, хватит нести чушь, - задохнулся Манабу и ткнулся вниз и вперёд лицом в поисках болтливых мягких губ. Последний кадр - как это чудо закрывает глаза перед поцелуем, а очки у него чуть запотели от перепада температур и на бок съехали, а руки он на шею Казуки закинул и тянул теперь к себе. Эта картинка что-то вырубила в мозгу Сатоо. То ли загадочные предохранители, то ли сигнализацию. Впиваясь в горячий ласковый рот, каждый выдох из которого был одуряюще влажным, каждый стон мелодичным, Казуки влюблялся глубже и глубже до полной беспросветности. На десять способов в первую ночь их, конечно, не хватило, но несколько мудрёных вариантов они испробовали. Не сразу. Первые два были самыми что ни на есть простецкими, потому что друг друга хотелось скорее-быстрее, аж до визга и потемнения в глазах. Манабу и полежал на Казуки, и постоял в коленно-локтевой. А потом такое творил языком с членом Сатоо, что тот невольно задался вопросом, не связан ли талант писательства с умением мастерски отсасывать. - Должен тебе признаться, - еле-еле проговорил Казуки, откидываясь на влажные от пота и, кажется, спермы подушки, - у меня никогда ещё не было так, чтоб мне дали на первом свидании, и вообще с парнем я второй раз только, но Манабу... Я так никогда ещё.... Блин, ты, кажется, из меня все силы и разум вытрахал, а всё равно ещё хочется. Слушай... Выходи за меня замуж! - Иди на хер, - рассмеялся Манабу, ползая по кровати в поисках очков и сигарет. - И вообще, это и свиданием назвать нельзя было. Плюс к тому ты мне всё ещё должен кофе. - Завтра, я завтра свожу тебя выпить кофе куда хочешь, - совершенно очумевший Казуки лениво провожал взглядом перемещающееся по его постели мокрое, гибкое тощее тело, как кот следит за светом от фонарика. В итоге не сдержался, схватил за голую пятку, потянул к себе, уложил на лопатки и жадно лизнул между ног, привстал, пристраиваясь, чтоб вставить снова. - Казуки, ты меня убьёшь, сколько можно? - шепнул Манабу и, вопреки словам, приподнял бёдра, чтоб было удобнее, цепко обхватил предплечья Казуки, всем телом подаваясь вперёд. Дальше последовал надсадный полувскрик, и опять-опять хриплые стоны от каждого толчка, и ноги скрестил на заднице Казуки, тесное объятие подгоняло, ускоряло ритм, как шпоры. И губы-губы-губы, вкуснее снежинок, потому что они-то сладки, как мёд, хотя сбивающееся дыхание прокурено. "Вот такой бег по кругу мне, пожалуй, нравится". Среди ночи его разбудила вспышка и матюки. Казуки осоловело уставился на Манабу с телефоном в руках. - Ты чего творишь? - Прости, блин, забыл про вспышку, - едва удерживаемый смешок. - Хотел тебя в шапке сфоткать на память. Ты ещё спишь так смешно. Я боюсь, сам себе не поверю, когда вспоминать этот вечер буду. Ну невозможно не сфоткать! Сатоо возмущённо стащил со своей головы напяленную для шутки шапку, швырнул в лицо любовника-папарацци, а потом встал, зловеще ухмыльнулся, подобрал головной убор и, как зомби, с вытянутыми руками пошёл на Манабу: - Ты поплатишься! А ну-ка иди сюда, я тебе эту шапку знаешь куда надену? И сфоткаю! На память! Чтобы не забыть! Погоня, бег с препятствиями по пересечённой местности размером с захламлённую комнату. Новый спорт, освоенный Казуки Сатоо. И карусель-карусель-карусель. Его личный парк аттракционов по имени Манабу. Снегопад закончился, и всё белое растаяло, растворилось, будто его и не бывало. Наступили новые выходные. Привычный бар гудел, точно маленький улей. Пахло пивом, деревом и специями. Как обычно, Бётаро попытался рассказать одну из своих анекдотичных историй из области медицины. Но в этот раз Казуки перебил его: - А я, знаешь, кое-кого встретил. - О, девчонку склеил наконец? - радостно отозвался Бё, хотя он плохо представлял, какая девушка может польститься на такого неудачника, как его друг, и тут же высказал предположение: - Надеюсь, это не свидания за деньги, ну, понимаешь... Опасно связываться с такими дамочками. - Нет, Бё, это парень. И, похоже, у нас это всё серьёзно. - Насколько серьёзно? - Очень. Настоящие взрослые отношения, - парень гордо выпрямился и поднял вверх указательный палец. - Ну круто, если взрослые! Ответственность и всё такое. И как вы познакомились? – поинтересовался Бё, чокаясь своим бокалом с бокалом Казуки. Тут случилось невозможное, седьмое чудо света - Казуки Сатоо плавно залился ярким румянцем, тон в тон к своей шапке, валяющейся на соседнем стуле, затряс головой и замахал руками: - Нет-нет! Никогда никому ни в жизнь не признаюсь! Похоже, в особых случаях он всё-таки умел испытывать смущение.