Сказки Анволы

I Стежок шел за стежком, нитки ровно прирастали к ткани. Взгляд упирался в невидимый за окном лес, но сердце волновалось, зная, что он там есть. Темные сказки были у этого леса и дремучие, как его непроходимая душа. Тянулся он на долгую бесконечность, но вера в конец была. Все должно где-нибудь заканчиваться, даже в стране мертвых. Толстые нити оленьих рогов белели, неразличимые, на полотне. Они ярки, если знать, с какой стороны взглянуть на их ветвистость. Давным-давно они принадлежали старейшей важенке… Олень был готов с самого первого стежка, как бывает готова сотканная пряхой нить еще до рождения младенца. Скоро он станет огненным духом, способным провести сквозь самую мрачную сторону леса. В зыбке качала малыша, не знавшего о своей судьбе, но уже слышавшего о ждущих его лесных духах. Правда, крохе по душе было красивое слово «русалка», на которое он, еще неосознанно, улыбался. Не знал, что речь о заложницах. Чувствовала, что мальчик отправится в лес — по доброй воле или нет, — а олень был нужен. В прошлый раз, помнится, был медведь… А и девочке-то легче на нем было ехать. Улыбнулась мама. Стольких героев ей приходилось отправлять на белый свет. Давно поседела мудрая женщина, мать всего мира. II Ее кожа была белая, как молоко, и тонкая настолько, что сквозь нее просвечивали голубоватые ручейки вен. Светлые, почти снежные волосы струились по плечам, покладисто плывя по ветру. Здесь всегда были сильные ветра. Она уже не помнила, как родилась и где родилась, ей никто не рассказывал. Из детства остались смутные, едва уловимые проблески седой женщины — мамы, которая улыбалась ей, напевая колыбельную о снегах, об огромных ледяных глыбах, плывущих в темных водах океана, о холоде колючих ветров и путешествии в страну троллей. А рядом с нею всегда был надежный друг с белоснежной шерстью и маленькими черными звездами-глазами. Девочка не помнила, как очутилась в мире своих колыбельных песен. В небесных глазах отражалось северное сияние, в светлых лунных волосах ее застревали острые снежинки, руки тонули в густой медвежьей шерсти. Они шли на север. III Стояла русальная неделя. Деревенские приносили русалкам жертвы и совсем скоро собирались устроить красивые проводы, похоронить в зеленом поле… Пареньки (что помладше) всё хвастали, как удалось на целый год себе красавицу рабыней сделать. А у него был олень с огромными ветвистыми рогами, взглянув на которые юноша неминуемо удивлялся, как их можно постоянно носить; казалось, они размером с самого оленя. По рогам шла сила от самых небес. И в них постоянно запутывались вьющиеся стебли и листья. Он знал про своего оленя всё. Сроднился с ним. А про русалок слышал впервые. Вот только невидимые льдинки кололи сердце при этом слове. Р у с, а л к а. Виделась ему какая-то необыкновенная дева. Непременно хрупкая и неземная. Он и бродил по лесу всю русальную неделю, спал днём, а ночью всё высматривал. Слышался ему будто бы перезвон шаманских оберегов, он оборачивался — деревья, зелёная синь — и никого. Смеялись над ним русалки. Сказал ему как-то деревенский парень, мол, обереги сними, как в лес-то пойдешь, Доброходушку оставь, тогда они с тобой и поиграют… Не было на нем оберегов. Тогда оленя оставил у леса. Взволновался друг, заблестели глаза-бусины. Сотворён был, чтоб сквозь дремучий лес сопроводить. Улыбнулся юноша, похлопал друга по сильной шее. Залилась смехом лесная страна, увидел девушек. Стройные, волосами за траву цепляются, качаются на берёзовых ветвях, сверкают зелёными глазами. И все нагие. Да только хрупкости неземной не было, а вот веселья и озорства — на весь белый и чёрный свет. Забегали вокруг, завертелся юноша, стараясь уследить. Да защекотали! Поначалу оглядывался, смеялся сам, а когда уж без рубахи остался, понял — до смерти защекочут. И не схватить их, не убежать — быстро отпрыгивают, точно лесные лани, да всё смеются звонко, заливисто. Уж совсем силы потерял. В глазах силуэты мелькали, в голове — смех. Мир кружился перед глазами — зелёная синь… Падая, схватил одну за тонкую руку, повалились на травяной ковёр вместе. — Чур моя! — прохрипел он. Улыбнулась русалка, глаза сверкнули. Луна светила ярко, путалась в светлых девичьих волосах. — Полынь или петрушка? — шепнула она. Он, обессиленный, рассмеялся. Остальные русалки исчезли среди деревьев. — Теперь ты моя подружка. IV Снег превратился в град. Я ловила его в ладони, перекатывала крупные градины между пальцами, пока они медленно таяли в холодных руках. Здесь на севере, все было иначе. Совсем рядом обнимало берег холодное море, и снег был, может, и не редким явлением, но долго не лежал, не укрывал землю пуховым одеялом, заставляя ее мерзнуть и хранить вечную траву. Я привыкла к снегопадам и пушисто-сверкающей зиме, потому любая снежинка дарила улыбки и ощущение близости к дому. Природа здесь была другой. Травы были желты, словно спелая тыква, озерца подергивались ледком невероятного льдистого, сиреневого или морошкового цвета, и вся угнетенность крюкастых голых ветвей притягивала к себе немыслимой загадочностью. Я полюбила эту суровую красоту, сердцем чувствовала единение с ней, но душа рвалась из тела домой, в густые синие леса, утопленные в снегу, родные тропы и глухие тоскливые места. Тогда и начали падать звезды. Всю жизнь тянуло меня куда-то, звало стонами бродящих духов, мутило разум, уводило в неведомое. Была я во льдах, на краю бескрайней земли. Грелась от теплого медвежьего меха, шла в царство дикой зимы. У самой пропасти, острой бездны — границы — наткнулось сердце на острокрайную льдину. Так белая смерть смешалась с алой жизнью. Раньше времени покинула я свет, и он не мог меня отпустить. Бродить среди льдин было одиноко, а вера моя позвала в людские края. Стало много подружек. Все красивые, молодые, озорные. Любили они шутить (особенно ранними теплыми месяцами) и щекотать живых. Скоро и я наловчилась такому, даже, бывало, получалось рубаху красивую у девицы отобрать. Плели мы венки из густо пахнущих трав. Срок мой кончился неожиданно. Призвана была год служить парню со странным огромным оленем, а только пошла с ним об руку, чувствовала — глаз не сводит с тела белоснежного, волос густых, а его спутника увидела — сердце неживое встрепенулось. Что ветви были его рога, сам белоснежный, а во взгляде далекий свет звезд. У моего медведя тоже были звезды… Вышел мой срок, улетела душа, так и не покинув леса. Луна росла — и превращалась в младенца, снег пушился белыми мушками — и поил студеной весенней водой молодых оленят, сколько времени минуло — неведомо. Память была спрятана в глубинах души и не показывалась долгое время. Но это пока первая звезда не юркнула за пазуху. Звезды падают.