Сказки Анволы

Волчья принцесса нежна и еще невинна:  губы ее сладки как лесная малина,  зелень в глазах волнится как травяное море, принцесса юна, красива — не ведала в жизни горя.  Принцесса еще свободна — гуляет, когда захочет, деревья ей шепчут песни, луна ее любит очень  — целует тихонько в солнце длинных ее волос, вдыхает цветы луговые, чей дух туда ветер принес. Смеется моя принцесса — что ручеек звенит, и образ ее прекрасен, волшебен и многолик:  и ярость себе позволит, когда вдруг в ночи кричит, и танец души исполнит, огонь в ее сердце горит. Не волчья еще принцесса — сама по себе живет, себе она травы сушит и утром себе поет,  себе она чайник ставит, себе и блины печет, и жизнь, так сладка и мятна, своим чередом идет, и все хорошо у принцессы… но есть в ее лесе волк. Глаза его серо-злые, от взгляда аж дрожь берет,  лапищи огромны волчьи, оскалом кривится рот…  И волк этот одиночка — ни стаи, ни счастья нет. Он бродит по белу свету вторую тысячу лет,  и днем волк с усмешкой ходит да глухо когда рычит, но под луной холодной сердце его стучит, рвется оно на части да обливается кровью, мгла его глаз голодных тянется вечной болью.  И голова поднимается к небу от дикого горя… ночью проснется принцесса — кожа в мурашках от воя. Как-то в лесу волчище встретил мое созданье, что-то кольнуло в сердце, вспыхнула мысль шальная: «Будет моей девчонка, сделаю, что смогу».  Тогда был февраль; тонули ручки ее в снегу — цветам она талую воду за домом своим брала. Увидела волка, узнала — его она столько ждала, глаза его в полумраке горели ей светом звезд, нетронутое сердечко тянулось к нему, в мороз. Но первое время боялась  довериться зверю она, сердце свое она знала — ранима была и мила, быстро его полюбит (чувствует кровью — свой), а если ему не своя — пыткою станет любовь. — Мне, — говорил, — приятно  с тобой даже просто быть. Людям не доверяю, тебе же смогу открыть  со временем я свое сердце. Садилась к нему принцесса, поближе садилась греться и обнимать его дома у своего огня. — Что в себе носишь, волчонок? — спрашивала она, пытаясь поймать змейку боли, что ела его внутри. Та хвостиком лишь мелькала — хоть сколько ее лови, при удаче одну словишь шкурку. Не говорил ей волк, бросал за собой окурки, грыз сам себя изнутри, часто рычал, кусался, бился с другими зверьми и людей мог клыками вспороть. Принцесса теперь была волчья — хоть женская ее плоть, но дух уже больше звериный: все чаще вскипает кровь, всех хочется рвать зубами, гулять ей нельзя в ночи (на метлах летать — тем паче), в лесу — хоть сколько кричи, при нем же лишь тихо и мирно. Душа скрипела ведьмачья, но больше все же спала. Волчья принцесса молчала — волка она берегла, гладила по голове, и раны его стремилась  огню предать иль земле. Волчья принцесса шептала — на травы (ему на здоровье),  на нитки (о ласке мечтала),  на ткань (на заботу о доме). Волк же по-прежнему волен — свобода по венам стремится и только в часы острой боли к ее приникает ключицам.  Волчья принцесса острится — косточки видно под кожей, на бедрах цветут синяки, на шее — на пальцы похожи  цветы ее личной боли. Принцесса на шею не смотрит — волосы пусть на воле  плещутся на волнах ветра. Принцесса смотрит на волка, в глазах ее столько света, а сердце так тонет в нежности, что девушка задыхается — ну как не любить его душу (пусть он часто над ней издевается), и как не любить его сердце (и тоже нередко ругается), изранненое, побитое, закрытое ото всех? Приятен его ей смех, когда целует с любовью и крепко к груди прижимает, но любит ли? Кажется, да, но снова ее обижает… У волчьей принцессы зелень из глаз выцветает, на нежном девичьем теле раны не заживают, волчья принцесса чует — он хочет уйти один, горит неизбывной тоскою ее — теперь уже — господин.  — Я не расстроюсь больше, — волк говорит равнодушно. — Мне все равно. И гложет, иглами колет душу волчьей принцессе. Волчья принцесса плачет, снова в лесу кричит, рвется под ребрами сердце, она теперь воет в ночи.  — Если не любишь, не надо, — шепчет она ему. — Значит, не надо, — слышит… И тянет ее ко дну. Волчья принцесса тонет, волчьей принцессы нет. Есть теперь волчья ведьма. В душе ее тает свет.