Сказка степей

Он пришел, лишь на час опережая рассвет; Он принес на плечах печали и горицвет. Щурился на север, хмурился на тучи, Противосолонь обходил деревню, И молчали ветры на зеленых кручах, И цепные птицы стерегли деревья. Ты не наш - в синих окнах трепетали огни. Ты продашь, ты предашь за гривну - знали они.

Юра проснулся ещё затемно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как за окном, над верхушками черного леса, постепенно светлеет небо. Он поворочался немного, посмотрел в дальний угол комнаты – дед ещё спал. Ну, и хорошо. Пусть спит. А ему уже пора вставать. Потянувшись и зевнув, сел на настиле. Босые ноги коснулись пола, и Юра тут же поежился. Пока солнце не встало, в доме было холодно. Пока ещё лето, а уже холодно. Когда сгорит вся трава, появятся туманы и небо опустится ниже, придет осень. А когда придет осень, будет нечего есть, если вставать, когда захочется, а не когда нужно. Вздохнув, Юра тихо соскользнул со своего места и, изо всех сил стараясь не шуметь, выбрался из дома. Он немного постоял на пороге, разглядывая плывущие в вышине облака. Хоть бы дождь не пошел. На деревянных столах и колышках, вогнанных в землю во дворе, стояла, висела, громоздилась посуда, горшки и прочая глиняная утварь. Всё уже готовое, красивое, аккуратное. И Юре это добро как раз сегодня везти в соседний город на рынок. Поэтому дождь был бы очень и очень некстати. Ещё темные, не подсвеченные лучами солнца облака над ним плыли медленно и задумчиво, не обещая пока ничего. Юра побрел за дом, где в стойлах мирно сопела пара лошадей. Подобрал с земли ведро, отряхнул от соломы и направился в сторону реки. В раннем подъеме кроме кучи времени имелись и другие выгоды – у реки не было никого. Никаких баб, вечно стирающих чьи-то тряпки, никаких детей, прыгающих в воде и брызгающихся во все стороны, никаких хохочущих компаний. Тишь да гладь. Босые ноги ступали по мокрой от росы траве, и Юре было откровенно зябко, но он любил это время. В утреннем, прохладном и свежем воздухе ещё не поднялась пыль. Его было приятно вдыхать, выдыхая тепло и чувствуя, как сонное и непослушное тело постепенно наполняется силой и жизнью. Чем ближе лес и река – тем лучше были слышны пение птиц и шелест листьев. В устье вода плыла быстро, перепрыгивая через пороги, огибая валуны и отбрасывая к заводи листья кувшинок. Она текла вокруг леса, куда-то вдаль, отделяя высокую стену деревьев от узкой дороги, по которой мимо них проезжали купцы и путники. Всегда мимо. В такое захолустье редко кто заезжал. Но если уж заезжал, то разговоров было на несколько дней вперед. Юра всегда стремился оказаться в числе первых желающих послушать рассказы путешественников и торгашей. Ему нравилось думать о городах и местах, где он никогда не бывал и скорее всего никогда не побывает. Первые лучи восходящего солнца разгоняли сумрак, теплее не становилось, зато становилось светлее. Хорошо. Юра остановился на берегу и зачерпнул ведром воду. Он уже собирался уходить, когда такую приятную утреннюю тишину нарушил такой знакомый и совсем не такой приятный голос. - Утро доброе, Юра! Юра поморщился, но обернулся на звук своего имени. Мила неспешно шла к реке, неся в руках большой кувшин. И Милу, и кувшин он знал очень хорошо. - Я бы и тебе того же пожелал. Да только, вижу, у тебя оно не очень доброе. Вставать рано она не любила больше всего в жизни. В собственной правоте сомневаться долго не пришлось – Мила поджала губы и поправила выбившийся из пучка локон волос, словно он здесь кого-то волновал, включая её. - Всё-то ты знаешь! - Опять сестре проспорила? – Юра усмехнулся, вспоминая единственный способ, который может заставить Милу подняться ни свет, ни заря. - Угу. Мила присела у реки, чтобы набрать воды. В дальнейшие объяснения она явно вдаваться не хотела. С сестрой они были в общем-то очень близки, но водился за Милкой грешок – вступать в глупые споры. И только лишь в глупые. Она постоянно проигрывала свои гребни, украшения, и вот такие мелкие домашние обязанности, которые потом приходилось выполнять очень долго. - И сколько? – Юра перебросил ведро из одной руки в другую – держать становилось тяжело. Но узнать глубину очередной глупости Милы было интересно. Только набрав воды и крепко перехватив кувшин двумя руками, Мила соизволила ответить. - Неделю. И тут же показала язык. Юра смеялся так, что вода едва не выплескивалась из ведра, но успокоиться было трудно. - Ого! Слушай, это уже даже не смешно. Давай ты будешь лучше со мной спорить? Только на работу или золото. Я ему найду лучше применение, чем ты. Прежде, чем Мила ответила, в повисшей на минуту тишине Юре показалось, что он слышит отдаленный гул. Тревожная мысль задела сознание крылом, но тут же испарилась. - Ой, обойдешься! – Мила нахмурилась, но почти сразу забыла об обиде. – Ты мне лучше скажи, готовы ли эти ваши свистульки. Мать собирается к племянникам уже через два дня. - А, да! Мы с дедом как раз вчера… Он не успел закончить фразу. Гул, доносившийся издалека, нарастал. Он был слишком знакомым и в то же время – незнакомым. Каким-то забытым, словно из старого сна. Дурного сна, который хотелось больше не вспоминать. Но шум бился в виски, становился всё громче. Топот копыт. - Мил, ты слышишь? Они оглянулись вместе – сбоку от леса, уже у самого края горизонта виднелся черный росчерк конницы. Сталь на пиках сверкала в лучах восходящего солнца. Юра не мог видеть всадников с такого расстояния, но точно знал – на копьях у них лошадиные хвосты. Мила вгляделась вдаль. - А, это, наверное, сборщики дани. Нужно вернуться в деревню поскорее. Но с места они так и не сдвинулись. Что-то было не так. Они не ездят такой толпой. И никогда не спешат. Юра поставил на землю ведро, сложил руки домиком над глазами, старательно вглядываясь в сторону горизонта. Солнце не слепило, оно поднималось как раз из-за леса, освещая местность вокруг, но Юра думал, что ему показалось. Ему не могло не показаться. Он всматривался непростительно долго, пока не убедился в том, что звенело на краю сознания, в том, что казалось уже давно забытым. - Мила… это войско! Кувшин выпал из рук Милы и разбился о камень. Они встрепенулись вместе, испуганные этим звуком, и неожиданной догадкой. - Беги! Беги, дура! Юра забыл о своём ведре, потащил Милу за руку прочь от реки. Она повернулась к нему, белая, как стена. Но чтобы опомниться ей хватило секунды. - Предупреди всех в деревне! – Юра крикнул это, уже увидев, как Мила бросилась прочь. Она будет там раньше него. Её дом ближе к центру, а их с дедом стоит в стороне, совсем на отшибе. Гул нарастал, в нём уже отчетливо был слышен топот копыт. Земля ходила ходуном. Этот звук Юра помнил с детства, он слышал его лишь всего пару раз. Но этого было более чем достаточно, чтобы запомнить. Иногда они проносились мимо, иногда – останавливались в деревне. Но иногда после них оставались только каменные столбы. Потому что дерево отлично горит. Он не слышал этот звук уже несколько лет. Войско хана не заезжало к ним, ему нечего делать в деревне на краю леса. Но иногда… Он бежал со всех ног, боясь только одного – упасть, не успеть. Острые камни впивались в ноги, но Юра всё бежал и бежал, казалось, так долго. Позади слышались грохот и ржание лошадей. Юра бы не успел. Они влетели в деревню со скоростью ветра – впереди, со всех сторон лошади, крик. Взбегая вверх по холму, Юра застыл на миг, глядя, как черные тени проносятся внизу между деревянными домами. Его бросило в холод. Больше всего теперь Юра боялся, что его затопчут, и он так и не успеет добраться до дома. Но всадники пролетали где-то впереди, въехали в деревню с другой стороны, и, возможно, ещё было время предупредить деда, собрать хотя бы всё самое ценное – у них этого ценного на двоих всего-ничего. Юра проскочил мимо собственной изгороди, толкнул дверь в дом. Он кричал, не успев толком отдышаться, глотая слова. - Дед! Орда… в деревне! - Что, Юра, за данью приехали? – Дед, возившийся у печи, смотрел на него с явным удивлением. - Нет! Войско! Он понял, среагировал мгновенно – лицо помрачнело, но весь собрался, ринулся в сторону полок – туда, где у них хранились все деньги, вырученные за продажу посуды. Ткнул Юре в руки монеты, завернутые в клочок ткани. - Юра, хватай и спрячься в лесу, быстро! Я отпущу лошадей. - Сам спрячься! Юра вернул деду сверток, приоткрыл дверь, выглянул на улицу. Всадники проносились мимо, далеко, по дороге – до них пока не дошли, хоть что-то хорошее есть в доме на отшибе. Это было уже не впервые. Они знали, что нужно делать. Лишь бы только повезло, лишь бы это был не карательный отряд. Если заезжие – развлекутся, собьют пару изгородей, вытопчут огороды, не страшно. Это ничего. Но иногда… - Ты успеешь уйти, если обойдешь конюшни, - бросил он, всё так же следя за улицей сквозь приоткрытую дверь. Сердце билось так громко, Юра боялся, что его если и не увидят, то услышат точно. В нос ударил запах дыма. Пока ещё слабый, но уже сковывающий страхом по рукам и ногам. Всё шумело, грохотало, дребезжало, словно их дом попал в центр бурного потока, и теперь его утаскивало на дно реки. Но дым. Дым – это плохо. Тревога разрасталась, давила разум. Юра уже почти не сомневался в том, что это не заезжие. Это конница. Настоящая боевая конница. Но он делал всё, чтобы звучать убедительно. Он не может бросить здесь деда. И лошадей не может. У них нет и никогда не было денег на других, до рынка пешком с посудой не дойдешь. Это не просто старые клячи, это их единственный заработок. Их нужно отпустить – и тогда они вернутся через день-два, побродят и явятся домой, что им сделается. Лишь бы только дом остался на месте. – Дед, пожалуйста! Не спорь, я быстрее! Я отвяжу лошадей и… Дверь открылась так резко, что Юра едва не получил ею по лбу, прежде, чем отлетел в дом. Чисто инстинктивно, он в последний миг отскочил в сторону, схватился за дверной косяк и устоял, едва не оторвав планку. Ногти вошли глубоко в дерево. Воин на пороге был облачен в длинный кафтан и короткий доспех из металлических пластин. Всем своим видом он выражал только одно – презрение. Бесконечное и абсолютное презрение, потому что больше этот дом, по его мнению, явно не заслуживал. В их маленьком домишке он казался таким огромным, что занял сразу весь дверной проем. Сабля с самоцветами на рукояти, перстни на пальцах, одежда – всё в нём давало понять, что это не просто ордынец. Никакой он не воин. Их воины одеваются иначе. Проще. Не в тонкий доспех. Юра поднял голову, не двигаясь с места, и теперь всё презрение было обращено только к нему. В воздухе несло дымом. Юра уже почти видел пепелище. И не видел себя на нем. Это карательный отряд. Они не грабители, не сборщики дани, не отбившиеся от рук своего хана кочевники. Они убийцы, они приходят только с одной целью – жечь и убивать. И забирать с собой тех, кто остается в живых. Всех, кто может быть им хоть как-то полезен. Но они никогда не берут с собой стариков. Никогда. - Прочь с дороги, - пророкотал ордынец на пороге. Юру тут же оттолкнули, и он отлетел к стене. Звук сабли, выходящей из ножен, невозможно перепутать ни с чем. Холодный лязг, совсем тихий, но такой отчетливый, что если его однажды услышишь – будешь помнить всегда. Он звучит гораздо страшнее, чем может показаться на первый взгляд, для скольких людей он стал последним, что они слышали в жизни. Юра быстро опомнился, вскочил на ноги. - Не трогайте его! Он вам не мешает! Сам закричал, сам испугался своего голоса. Сжал руки в кулаки и застыл на месте. Юра не был намерен сдаваться. У него нет больше ничего – только дед. Только этот дом. Только эти несколько секунд. - Юрий, молчи! – Голос деда испугал, так резко Юру уже давно не окрикивали. Но это сработало. Занесенная для удара сабля опустилась вниз. Юра видел, как скользит по ней отблеск пожара, разгорающегося где-то внизу, за окном. Дым дурманил, бил в ноздри. - Ты… смеешь мне приказывать? Речь была неожиданно чистой, Юра редко слышал такую у захватчиков. Даже тех, кто долгое время уже живет под крылом у князя. Они приезжают за своей данью и всё равно с трудом подбирают слова без подсказки своих сопровождающих. - Он старик! Отпустите его! – Юре уже нечего было терять. Он слышал, как кони топчут его деревню, как глухо в висках стучит кровь. – Лучше меня, меня! - Думаешь, я буду выбирать?! – Ярость в голосе давала понять совершенно точно – не будет. В волосы Юры вцепилась рука, затянутая в кожу и сталь – металлические пластины больно вошли в кожу. Его тащили во двор. И он молчал, сцепив зубы, терпел, потому что нужно. Потому что ради деда. Если есть хоть немного надежды. Его швырнули на землю у калитки. Юра упал навзничь, прочесал по дощатой изгороди ладонями. Дым ел ноздри, голова кружилась от этого запаха. Где-то далеко-далеко он слышал голос деда, который просил оставить внуку жизнь, пощадить, отпустить. Юра не хотел, чтобы его щадили. Страх заслоняла ярость. Он успел вскочить на ноги ещё до того, как на его предплечье сжалась стальная хватка. Юра дернулся, но где там было – противник был значительно сильнее него. Краем глаза он видел, что за бардак творится вокруг. Откуда-то сзади подъезжали всё новые и новые всадники. Смеялись, переговариваясь на своём странном неразборчивом наречии. - Сейчас ты у меня получишь! Лезвие блеснуло где-то над головой, пронеслось мимо. Юре на голову посыпались осколки горшков, сохнувших на солнце. Одним ударом – недельные труды. Твари. Хуже зверей. Войско дружно хохотало, явно поддерживая своего военачальника. Юра знал, что сейчас ему устроят показательную порку, с очень предсказуемым концом. У самого дома он видел своего деда. Его держали за руки, но вряд ли это было нужно. Выражение лица деда заставило Юру чувствовать себя куда хуже, чем предчувствие ордынской расправы. Его заставят смотреть. Конечно, заставят. Клинок снова взлетел над головой. - Что, теперь не такой смелый?! Юра дернулся, вскинувшись, высоко поднял голову, выпрямил спину. Вырваться из цепкой хватки у него не получилось, но он со злостью сплюнул под ноги ордынцу. Если уж погибать, то только стоя. Он старался смотреть куда угодно, только не на саблю. Страх исчез, теперь внутри клокотала только ярость. - Давай! Бей! - Ах ты… Сабля уже почти обрушилась на него, сверху, с размаху. Это был бы мощный удар и второй раз вряд ли по изгороди. Но хохот и разговоры на заднем плане почему-то неожиданно стихли. - Стой! Незнакомый голос прогремел совсем рядом, смял, заставил застыть на месте, хотя было совершенно ясно, что обращались не к нему. Юру держали всё ещё очень крепко, но он повернул голову. С коня спрыгнул некто, кого Юра мог бы охарактеризовать, как очень и очень необычного ордынца. По одежде и сбруе коня было понятно, что он не просто воин или наемник. Он не просто военачальник. Он у них там самый главный. Как у них там самый главный называется, Юра не помнил, он даже не знал, кого занесло в деревню – десяток, сотню? Но кто бы они ни были, если у них и есть командир, то теперь он стоял прямо перед Юрой и что-то спокойно говорил гаду, который всё ещё вцепился в плечо мертвой хваткой. Ответ прозвучал на том же непонятном языке. Похоже, разозлился. Но о чем они говорят? Кто его убьет? Невелика честь. Юра прекрасно понимал, что разговор идет о его дальнейшей участи. Это был даже не спор, вернее, первый его пытался начать, но второй оборвал его так резко, что стало совсем ничего не понятно. - Он не годится для работы! Это была первая фраза на знакомом языке, которую Юра услышал. Ему уже почти сломали руку. Юра смотрел и не понимал. Это уже всё? Его не убьют? Так это гораздо хуже. Рабство – это страшнее. - Позволь это мне решать, Самат. - Отец будет… - Когда отца нет, ты будешь слушать меня. Последняя фраза была сказана таким тоном, что даже Юра вздрогнул. Его руку тут же отпустили. Похоже, ненависть, явно сквозившая в словах Самата, никого не удивляла и не раздражала. Войско молчало. Слышно было только фырканье лошадей и шорох земли, которую рыли копыта. Взгляд узких темных глаз встретился с его. И вот теперь Юре стало страшно. - Ты пойдешь со мной. - Нет… Нет! – Юра вжался в угол у калитки, вцепившись в него руками так, словно это могло ему помочь. Он не собирался сдаваться. – Лучше добей! Незнакомец опустил глаза, и устало вздохнул. Словно всё происходящее было для него то ли невыносимо скучно, то ли слишком тяжело. А потом второй раз за день Юру схватили за плечо и куда-то потащили. Через миг его голову прижали к бревну, на котором они с дедом рубили дрова на зиму. Дерево оцарапало щеку. Прижал так, что и не шевельнуться. Лязгнула сабля, выскальзывая из ножен, его потянули за волосы. Юра зажмурился в полной уверенности в том, что сейчас ему снесут голову. Но клинок просвистел где-то совсем рядом, у затылка. Через миг его снова вздернули на ноги. И Юра почувствовал злость и досаду, глядя, как на землю падают длинные пряди светлых волос. Его волос. * - Теперь понятнее? Твари. Завоевательские твари. Ответа ждать никто не собирался. Его бросили в руки какого-то солдата, надели железные скобы-кандалы, которые тут же впились в запястья. Юру подтолкнули вперед, четко давая понять, куда ему идти. Впереди – хвост лошади. И позади – эти. С лошадиными хвостами на башке. Уходя, Юра оглянулся. Не мог не оглянуться. Дед стоял у калитки – его держали до последнего, чтобы не мешался, чтобы не лез. Но он был жив, и это уже было счастьем. Хотя бы так. Возможно, если его забрали, то деда отпустят. Отыграются так. В груди всё сжалось, Юра на миг подумал, что устроить побег прямо сейчас не такая уж плохая идея – его убьют, возможно, даже быстро. Но он не мог даже плечом повести, не то, чтобы толкаться или бежать. Он шел в плотном кольце воинов Орды, вокруг были лошади, металл, сабли, луки. Позади тлели подожженные дома. Они будут гореть ещё долго. Если не пойдет дождь. Юра поднял голову – над ним проплывали облака, барахтаясь в солнечном свете, проходящем сквозь них. На душе было не просто тяжело. Словно и на неё тоже надели кандалы. Ему очень не хотелось уходить. Из деревни. От деда. От этих облаков. Остриженные волосы неприятно щекотали шею, когда Юра поворачивал голову. Это раздражало так же, как и кандалы. И значило едва ли меньше. Он попытается ещё раз. Как только появится хоть какая-то надежда на успех. Позже, когда он не будет в центре бурного людского потока, пропахшего лошадьми и гарью. И у него получится сбежать. А другого выбора и нет.