Однажды в другой вселенной

Без будильника, по привычке — длинная стрелка ровно над шестёркой, маленькая тянется к семи. Потолок — белый, ровный, одно пятнышко в уголке да сползающая змейкой на стену трещинка. Ровно полчаса — составить идеальный план дня. Который, конечно же, провалится ко всем чертям. Только Куинни знает про сегодня, хотя что там знать — день как день, ничего особенного. День как день, главное — не подавать виду. Отмечать день рождения — какая глупость, правда? Что отмечать? Разве это праздник? Чего она добилась, Тина? Разве только постоянных упрёков и снисходительных взглядов. Кстати, о снисходительных взглядах. Вот Персиваль Грейвс — у него снисходительный взгляд. Двадцать две минуты — думать о Персивале Грейвсе. Задание "составить идеальный план дня" — провалено. Вспомнить, как именно выглядели волосы Персиваля Грейвса, пока он отчитывал вчера Тину — выполнено. Хорошо выглядели, чего уж там. Очень хорошо. Идеально, она бы сказала. Маленькая стрелка — на семи. Большая приближается к двойке. Вот идут ему галстуки, конечно. Широкие, гладкие, блестящие. Матовые тоже идут. А вот узкие, наверное, нет. Хотя, если подумать... — С днём рожде... — Куинни розовым облачком влетает в комнату, считывает мысль про галстуки и уже с некоторым сочувствием заканчивает: — ...ния. Нет, не пойдут, у него мощная шея, сестричка. Тина уже даже не краснеет. — Торт на столе, и он даже не в форме кое-чьего профиля, — щебечет Куинни. Ага, на прошлый день рождения торт был именно таким. Было как-то странно его есть, но Тина всегда любила мастику, поэтому куски исчезали один за другим, а все последующие в корне неправильные мысли Тина с лёгкостью запихала в подсознание. В конце концов, если бы в первый раз. Главное, чтобы Куинни не начала делать капкейки в форме Тины для Грейвса. Так сказать, чтобы намекнуть. Весь отдел молча и упорно исписывает горы бумажек, и Тина почти без вздоха присоединяется, опоздав на двадцать минут — мельком увидела через витрину фиолетовый шарф, почти такой же, как у Грейвса, последний раз он его носил — когда? — кажется, месяц назад, тогда ещё лил проливной дождь и внезапно похолодал июль, и он вошел в здание, а волосы лежали мокрыми непослушными волнами, и одна прядь упала ему на лоб, а он даже не заметил, и Тина пялилась на эту прядь всё собрание, а потом он вдруг посмотрел на неё, и она уронила чернильницу, стопку бумаг и что-то ещё, кажется, кружку. Кружка не разбилась, кстати. А вот чернильница... Тина автоматически переводит взгляд на выцветшее фиолетовое пятно на полу. А чернильница-то разбилась, да. Количество бумаг с каждым часом удваивается; на днях приезжает какая-то проверка — непонятно, откуда, но сплетен от этого меньше не становится, — поэтому всё должно быть идеально. Поэтому Тина должна переписать все свои отчёты. Самое время для преступности, на самом деле, потому что проверок здесь боятся куда больше, чем каких-то контрабандных волшебных палочек или фальшивого огневиски, от которого пар потом идёт не из ушей. Хорошо, что преступность не в курсе. Стрелки всё бегут и бегут, Тина рассеянно думает, что вот она и постарела, хотя по ней и не скажешь, да и по Персивалю Грейвсу тоже, он в прекрасной форме, а какие у него плечи... Следующие полчаса пролетают совсем быстро; на пергаменте не появляется ни единого нового слова. Тина зевает и смотрит на — уже — стопку бумаг. Неплохо, Тина. Может, домой? Часы говорят, что домой можно было ещё час назад. А ещё — что Тина на час опаздывает на праздничный ужин. Тина закрывает лицо руками и вздыхает. Профиля Персиваля Грейвса на утреннем торте не обнаружилось, но Тина успела прекрасно разглядеть торт вечерний. Очень смешно, Куинни. Хотя чем гуще брови — тем больше мастики... — Тина, — говорит низкий голос, от которого внутренности беспомощно мечутся из стороны в сторону, сердце пытается пробить грудную клетку, а мозг... просто исчезает. Впадает в краткосрочную летаргию. Персиваль Грейвс стоит прямо у стола, прямо напротив, прямо... прямо здесь, рядом. Метр. Может, метр и двадцать сантиметров. Помощи в виде внеочередной накладки ждать бесполезно — в отделе никого. Все нормальные люди умеют отвлекаться от работы. Тина не моргает, а просто смотрит в тёмные глаза — с золотистыми искорками в глубине, — потому что вот она моргнёт, и он исчезнет. — Это я, — наконец говорит она, потому что продолжения от Персиваля Грейвса так и не следует. Слова повисают в воздухе. Огонёк лампы едва заметно мерцает — кажется, ему тоже некомфортно. Не говори ему про торт, Тина. Не-а. — Тина, — повторяет Персиваль Грейвс. — Вы... Я... Тина всё-таки моргает, потому что глаза начинают слезиться. — Понимаете, — продолжает Персиваль Грейвс, — я... Вы... Наверное, тут какая-то ошибка. Тина снова осторожно моргает, но Персиваль Грейвс так никуда и не исчезает — всё ещё тут, в метре и двадцати сантиметрах. Искорки в глазах. Идеальные волосы. Букет. Букет? Букет похож на Персиваля Грейвса — такой же идеальный. Белые с красными прожилками розы, очень редкий сорт. — Вам, — говорит Персиваль Грейвс. И протягивает букет. — Тина. Время останавливается совсем, стрелки устали, лампа истерично мигает, тишину — хоть палочкой тыкай. Розы пахнут так, что колени подкашиваются. Хорошо, что Тина сидит. — Поздравляю, — чеканит он. — Вы... Тина... Тина молча слушает, не отводя взгляда. Где-то в другой части города Куинни смотрит на часы и, улыбаясь, думает о том, что, кажется, на этот день рождения рядом с Тиной будет настоящий Персиваль Грейвс.