И Бог протянет семь цветов, и бледный мир, Чтоб ты раскрасила в добро стены трущоб. Здесь нету бедных и войны. Лишь крик детей, они хотят с тобой играть. Играть с тобой… И Бог протянет семь цветов, Чтоб ты раскрасила в любовь. Здесь нету бедных и войны. Лишь крик детей, они хотят с тобой играть…
***
Август. 20** год. 9:24. На улице жарко, настолько жарко, что Джейсон почти задыхается от плотного удушливого воздуха. Спина покрывается липким солёным потом, как впрочем и другие облаченные в чёрную одежду участки тела (например, ноги, кто знал, что они могут настолько сильно сопреть?). Тёмная водолазки под тяжелым пуленепробиваемым жилетом с знакомой всем эмблемой CCG, организаций по убийству и утилизации гулей, промокла насквозь, источая не самый приятный запах в мире. Запах пота. Но избавиться от жилета — «одна маленькая слабость, неосторожный шаг в сторону от чётких правил — смерть; ни в коем случае не пренебрегай защитой! — значит пойти против правил, подставить важного для неё человека. Поэтому Джейсон терпит, сжимает плотно губы, скрипит ровными белыми зубами и ладонью стирает выступающий на лбу пот. — 46, приём. На связи? — раздаётся голос командира в наушниках. Нет ни каких помех, шипения и прочей чуши. Передовые технологии Японии сыграли Голубям на руку, отлично помогая повысить процент успеха в каждой, чёрт возьми, операции. Сорок шестой — это Джемма Элизабет Стоун. Чёрные, крашенные волосы, синие огромные глазища в оправе тонких невыразительных ресниц, такие непривычные для японцев, и неистовая одержимость Богом. Краткое описание. Ничего более. — 46, на связи, сэр. Я на позиции. Готова к выполнению приказа, сэр, — говорит она и ёрзает на месте. Конечности затекли и безумно хочется вскочить с места, разминая одеревеневшие мышцы. Но такая блажь была всего лишь… блажью? Недопустимой вольностью, о которой можно только мечтать. — Будьте наготове. — Есть, сэр, — шёпотом отзывается стрелок. У Гулей отличный слух и отличное зрение. И в самую последнюю очередь хочется привлечь к себе лишнее внимание. Нужно стать тенью от дерева, человеком-невидимкой, исчезнуть из поля зрения. Вдох-выдох. Почти не слышно. Это её вторая миссия без Аримы, и Джейсон немного не по себе. Шестое чувство настойчиво зудит и чешется, предупреждая о чём-то. В команде Бога Войны в разы спокойнее, там она чувствует себя в безопасности, что нелогично само по себе. Кишо ведь дают опасные миссии, он всегда под прицелом сильных врагов, но… Но. Так бывает. Особенно у странных недо-людей.***
Вспоминай!
***
Не нужно быть пророком или тем же психологом, чтобы понять, что девчонка, совсем ещё подросток, влюблена в тебя. Арима слепым не был, но иногда предпочитал таковым притворяться. Кто-то поменялся сменами и теперь восседает в засаде вместо нерадивого рядового? Что же, пусть так. Еда на рабочем столе, которая в любой момент, может испачкать какой-нибудь особо важный документ? Ох, он просто пройдёт мимо и сделает вид, что ничего не заметил. Иногда подобное можно… упустить из виду. Но только иногда. Восхищенные взгляды Джейсон и её желание в любой подходящий или неподходящий момент коснуться Кишо? Игнорировать чужие чувства было сложнее всего, но отчасти привычно. Многие неумело путали любовь, искреннюю и настоящую, с чувством благодарности за спасенную Аримой жизнь. Кишо считал Джемму такой же, маленький и просто запутавшаяся. Он просто не понимал любви к нему. Он не понимал её, ту странную леди с ядовитой улыбкой. Совсем. Что в нём было? Что в нём?.. Арима не знал, да и не дано было ему это. А кому? Кому именно? Джемме? Малышке, которой он просто вовремя протянул руку, когда та оказалась на перепутье. Сломалась. Забилась. Почти умерла. Разве этого достаточно — кинуть утопающему спасительный круг? И смотреть, смотреть. Что же будет дальше. Чего ожидать. Даже не вопросы, чтоб его. Совершенно точно не они. — Живой труп, — констатирует очевидный факт Арима, когда видит Джейсон впервые. Перебитая девчонка с тёмными мешками под огромными синими глазами. Худые ручонки с множеством белёсых шрамов и свежими следами от игл на сгибе локтя. Бледная, как покойник, и мимикой от мертвеца недалеко ушла. Она смотрелась безвольной куклой в театре. Куклой, который даже не играли, а просто посадили на место и ждали. А чего — непонятно. — Зачем же вы так, Арима-сан, — доктор поджимает тонкие губы и качает головой, не одобряя слова следователя. — Каждый имеет право на срыв, собственную уникальную слабость. Особенно те, кто пережил подобное. Девочка держится на удивление стабильно, почти не срывается на крик и всё чаще молчит. С ней работает наш штатный психолог, но результата пока нет. По выздоровлению малышку определят в приют… или вы сами знаете куда. Арима знает. Больница для психически нездоровых людей, где девчонку станут пичкать лекарствами и вливать в мозги столько чуши, что и психически здоровый спятил бы. — Ясно. Может быть, мужчина и прав. Может быть… Но в жизни Джека слишком много сильных людей, чтобы обращать внимание на слабых, пустых и, к сожалению, бесполезных. Это отголоски его профессии; недостаток, который и недостатком то и не был по большему счёту. В первым раз Кишо уходит с мыслью, что он никогда сюда больше не вернётся. У него нет для этого ни оснований, ни причин, ни желания. Девчонка — не боец, жертва. С такими психотерапевты работают, а не следователь высшего ранга из ССG. А потом он почему-то возвращается… почему-то. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, впервые заговаривая с брюнеткой. Это… непривычно: быть здесь, говорить с покалеченным ребёнком. Интересоваться хоть чем-то, кроме работы. — Лучше, чем когда-либо. Спасибо. Глаза-лезвия. Кишо усмехается про себя. Арима вдруг осознаёт: нет, Джемма, не слабая, напротив — она до безумия сильная. Просто эта сила внутри, за семью замками. Нужно только вытащить это из неё.***
Как виртуальные руки касались любопытных тел. Чувствуй нас на расстоянии из нескольких планет. Мы совпали в паутине мегабайт онлайн-любви, И мы те, для кого люди годы строили Париж. Еще один путь в твою копилку для сердец, В небе улиц местный парк заменяли на постель. Сегодня покидаем территорию грехов! Ты готова, я готов…
***
— Эй, ты чего, милая! — говорит кто-то совершенно неуверенно. — Всё нормально будет! Смотри, не смей прикрывать глаза! Слышишь?! Не смей! Сука-сука-сука! Арима меня прикончит, точно прикончит… Это же как так? Джейсон?.. Джейсон, не закрывай глаза! Джейсон почти ничего слышит, в ушах шумит, а тело ощущается только резкими всполохами боли. Дышать тяжело, а осознание происходящего не приходит. От яркого солнечного света хочется закрыть глаза, но Джейсон не закрывает, потому что кто-то — Господи, кто это? — велит этого не делать. Паника стучит в ушах, бьёт по затылку. Она ничего не понимает. Она ничего, чёрт возьми, не понимает! Что случилось? Что?.. Кашель резко вырывается из груди, и Джейсон чувствует солоноватый привкус собственной крови во рту. Та слишком жидкая, неприятная и её много, настолько, что губы краснеют, а по подбородку и щекам стекает горячая влага. И слёзы. Боже, как много слёз! Брюнетка, кажется, слишком громко плачет. И задыхается… Люди такие не красивые, когда умирают, О чём думала Мэрилин Монро, совершая самоубийство? О красоте? Или о том, как ей надоело жить. Следователю жизнь нравилась, правда, нравилась. И умирать отчаянно не хотелось. Её резко вскидывают, опуская на носилки. Кричат о чём-то, проверяют реакцию на… что-то. Она не понимала. Не понимала…***
И Бог протянет семь цветов, и бледный мир Чтоб ты раскрасила в добро стены трущоб Здесь нету бедных и войны Лишь крик детей, они хотят с тобой играть Играть с тобой И Бог протянет семь цветов Чтоб ты раскрасила в любовь Здесь нету бедных и войны Лишь крик детей, они хотят с тобой играть
***
Это было накануне Рождества… Их первое Рождество в качестве то ли сослуживцев, то ли друзей, то ли какой-то странно, абсолютно ненормальной парочки. Последнее можно исключить сразу же: Арима не смотрел на Джейсон, как на женщину. Совсем. Может быть, будь она чуть красивее, изящнее и имей красивые женственные изгибы вместо своей худой угловатой фигуры что-нибудь да изменилось бы. — Что мне ему подарить? — спрашивает Джейсон, лицом прислоняясь к витринному стеклу одного из подарочных магазинов на окраине города. Ровная поверхность неприятно холодит ещё тёплую, не привыкшую к морозу кожу. Но глаза цеплялись за яркие подарочные упаковки с Санта-Клаусом на красной бумаге. Небольшая ёлка с красивыми маленькими игрушками на искусственных ветвях смотрелась изящно. Здесь пахла детством, о котором Джейсон не хотела вспоминать. — Как думаешь? — Я думаю, что одним десертом ты не отделаешься, — фыркает Джузо, закидывая руки за голову. Он был одет совершенно не по погоде: короткие штаны в полоску, цветных ботинки с развязанными, сунутыми внутрь шнурками (Джейсон кажется, что он просто не умеет их завязывать, но не может попросить о помощи) и лёгкой распахнутой куртке с клоуном на спине. — Совершенно точно! — И какао, — Джейсон сжимает губы. — Ты не замёрз? Выглядишь так, будто замёрз. Мы могли бы… Брюнет фыркает, закатывает глаза и раздражённо пихает девушку в бок. Чужая забота до сих пор видится ему чем-то странным, от чего непременно хотелось бежать или зардеться. Пойти красными пятнами по лицу и отвернуться, чтобы никто не увидел смущения. — Тебе не идёт быть милой, — он проводит указательным пальцем по верхней губе, задумавшись о своём. Мальчишка врёт, конечно. Всё ей идёт: и забота, и понимание, и эта дурацкая влюбленность, которая не доведёт до добра. Просто Джемма (мысленно он может называть девчонку, как угодно) ему немного да симпатична. Как друг или как девушка — он не знает. Это всё… такой бред. Она скептически вскидывает брови кверху, отстраняясь от окна: — Если что, то я и тебе прикуплю что-нибудь. Жаль, что хорошие манеры не продаются. Джузо смеётся, делая шаг вперёд, и тут же резко замолкает: — Ох… Тебе нужен мой совет? — По поводу? Мальчишка обводит рукой улицу, забитую рождественскими атрибутами: — По этому. — Было бы кстати, — кивает она, пихая замёрзшие руки в карманы пуховика. — У меня идей. От слова «совсем» и «я в панике, как совсем». — Свяжи ему шарф, Джей. — Но я не умею… Парень кивает, пожимая плечами. В том-то и дело: она не умеет, но сделает. Что может быть приятнее? Джейсон в тот же день покупает спицы, шерстяные нитки и книгу, в которой нерадивых молодых людей учат вязать.***
Пристегнись.
***
Арима пьёт крепкий кофе без сахара, молока или прочего бреда, который только портит горький приятный привкус, смягчая и перебивая его. Это вторая чашка подряд и далеко не последняя. Глупое непонятное желание не засыпать сегодня терзает сонный разум, снова и снова ставя на повтор утренний разговор с командиром Джейсон. Ранена. В реанимации. Пробито лёгкое. Сильное внутреннее кровотечении. Состояние тяжелое. Шансы выжить… 30% из 100%. Если будет бороться, конечно. Кишо не уверен, что она будет. Он, вообще, сейчас ни в чём не уверен. Лицо строго-безразличное, а внутри скалящаяся пустота. С той стороны рёбер нечто противно скребёт и чешется. Арима думает, что если это продолжится, то он засунет руку в грудину, чтобы достать мешающий предмет изнутри. Потому что оно невыносимо. Тоска? Кишо подносит к губах чашку с едва остывшим кофе и замирает. В кафетерии тихо и почти нет людей: кто-то на задании, кто-то занят работой, а кому-то миленькая жена в розовом фартуке готовит вкусный обед с собой. Некоторые предпочитают остаться на улице, затолкать в себя пару стаканов виски и заесть это ядрёной жевательной резинкой. Кишо не осуждает их, но и не поощряет такое вопиющее нарушение правил. Он просто смотрит со стороны на творящийся бедлам и ничего не делает. Как самый настоящий Бог, только чуть смертнее и на каплю слабее. Арима думает, что Джемме пойдут светлые волосы, дарованные девушке с рождения. И именно «пойдут», а не пошли бы. Вера во что-то большее, в жизнь, кажется ему сладко-лживой, такой правильно-неправильной. Голуби ведь не умирают просто так, они зубами вгрызаются в протянутую руку — отгрызу, но не отпущу. Взгляд опускается на наручные часы. Обеденный перерыв подходит к концу. Пора приступать к работе.***
Ведь наш спидометр лопнул, но вряд ли сможет испугать 200 в час летим по встречной, и мигает в зеркалах Экстрим для сумасшедших поцелуев за рулем Нас наверно арестуют, если топливо под ноль Но все ерунда, моя принцесса из онлайн А сейчас каблук в педаль — на шоссе Бонни и Клайд Устроим игру, приз победителю — любовь Ты готова, я готов.
***
Джейсон спрашивают о матери тогда, когда она заканчивает вязать шарф и приступает к двум белым варежкам (такая глупость, такая сентиментальность, право слово). Те мирно покоятся на верхней полке её комода в компании бежевой обёрточной бумаги с крупными снежинками. У неё исколоты пальцы и немного дрожат руки из-за непривычной работы, а ещё красные глаза, будто она не спит ночами, а пьёт в компании чёрт знает кого. Арима как-то спросил «что не так?», но брюнетка только сухо улыбнулась, пожала плечами, мол «не понимаю о чём ты» и ушла (сбежала). С того памятного вечера настороженные суровые взгляды типа «я знаю, что ты что-то скрываешь, но не буду давить, а дождусь, когда проснётся твоя совесть» сопровождали стрелка едва ли не каждый день. «Ну, мы теперь хотя бы чаще видимся», — говорит себе брюнетка и радуется невесть чему. Словно ребёнок. — Я слышал, — говорит мужчина и ехидно скалится, кидая на брюнетку насмешливый (презрительный?) взгляд, — что твоя мать жива? Джейсон едва не давится пончиком, укладывая тот на тарелку, и кивает, как тот болванчик из магазина сувениров. Зачем скрывать очевидное? Слухов с того дела было много: и про наживку, и про двойного агента, и про предателя. Все знали, что она прикончила родного отца (откуда, правда, непонятно: то ли пойманный гуль взболтнул, то ли в деле всплыло), но никому до этого не было и дела. Видимо, до сих пор. — Жива, но это не твоё дело. Имени собеседника она не знает или не помнит, что вероятнее. Кишо говорил, что от лишней информации лучше избавляться сразу. Для Джейсон лишней информацией были другие, совершенно неинтересные ей люди, и она просто не заводила лишних знакомств, избегая тех, словно чумных. И делала так легко и играючи, что уже на второй недели прибывания в CCG многие обвинили Джейсон в мизантропии и махнули на неё рукой. Не хочет — не надо! На том и порешили. — Абсолютно точно не твоё дело, — кивает девушка, касаясь кружки с горячем чаем. Стекло нагрелось и теперь приятно согревало замёрзшие пальцы. — Или ты решил набиться мне в папочки? — Упаси Господь! — скалится он, а потом наклоняется вперёд, дразня: — Как мне кажется, эту роль уже занял наш дорогой Джек. Он хорошо тебя ебёт? Джейсон не понимает, чего добивается собеседник. Она не понимает этого тогда, когда выливает на него содержимое всей чашки, и тогда, когда бьёт кулаком в лицо. Перемахивается через стол, как озверевший дикий зверь, и роняет ублюдка на пол. Тот кричит, правда, он кричит, словно девчонка, когда хилая снайперша вжимает коленями его руки, вдавливая те в пол, и метелит слабыми ручонками. Его! Следователя второго ранга! Наверное, мужчину тут держат не просто так, чего-то эта гнида да стоит. Он резко вырывает свою руку и наотмашь бьёт Джейсон по лицу, от чего та оказывается на спине, глотая собственную соленую кровь, и резко, инстинктивно пяткой проходит по зубам грубияна, выбивая пару-тройку лишних зубов. Ярость рвётся наружу, она подстёгивает Джейсон рвать и метать. Бить сильнее, чётче и так, чтобы противник не смог встать на ноги. Костяшки пальцев пульсируют от невыносимой боли, но удары не прекращаются. Будто стрелок хочет стереть мясо со своих рук. До кости, до кости, до кости. Стереть кожу о чью-то противную рожу. И выдохнуть. Их оттаскивают друг от друга быстро: её, скалящуюся и рычащую, требующую отпустить и дать доделать «свою работу» и его, прижимающего ладони ко рту, с ошарашенным взглядом и когда-то белой рубашкой с разводами еще не остывшей крови. — Угомонись! — кричит кто-то, сжимая руки брюнетки за спиной. Это больно, но Джейсон всё равно рвётся вперёд. Туда-туда! — Я убью его! Я его прикончу! — верещит она, скаля окровавленные зубы. — Отпусти-отпусти-отпусти! Будто всё так просто. Будто всё бывает так просто! Арима смотрит на неё осуждающе, и Джейсон мигом успокаивается. Дышит загнанно, роняя капли кровь на чистый кафельный пол, и думает, что сейчас расплачется. Эмоции — это слабость, но… но она не могла поступить иначе. Не могла. На рёбра давит чувство вины и всё ещё плохо контролируемая ярость. Хватка ослабевает. Джемму немного ведёт. Она прижимает ладонь к носу, от чего тонкие пальчики покрываются неприятной тёплой влагой, и едва держится на дрожащих ногах. Джузо учил бить врага до конца, до последнего вздоха. Он учил, а она запоминала. Результат на лицо. — Я провожу Джейсон в медицинский отсек, её травма не так нуждается в помощи более квалифицированных врачей, нежели травма этого молодого человека, — Кишо говорит ровно и уверенно, обращаясь к державшему снайпера мужчине. Тот кивает, нерешительно отпуская взбешенную девицу, и удивляется на секунду — та больше не рвётся в бой, выпрямляется, смотрит на Бога, как провинившаяся собака на хозяина. Надо же, какая дрессировка. Арима кивает сам себе, выуживает чистый носовой платок из кармана и осторожно прижимает белую ткань к поломанному носу притихшей Джейсон (покладистая). Хлопок мигом впитывает красную влагу. — Отчёты о столь вульгарной драке в середине рабочего дня и чем или кем та была спровоцирована, чтобы завтра утром лежали у меня на рабочем столе. Надеюсь, я ясно изъясняюсь? Джейсон и «эта сука» кивают. А потом мужчину уводят. Редкая толпа расступается. — Мне стоит проводить тебя до кабинета доктора? — Кишо спрашивает у Джейсон из вежливости, заранее зная, что будет делать дальше. Конечно, он её проводит, занудно, по памяти расскажет лекцию о том, как не нужно вести себя в рабочее время, выделив последнее особо ярко. Девчонка на секунду зависает, а затем хрипит: — Там будет легче избавиться от моего трупа, не так ли? — Может быть. Джейсон не говорит, почему ударила этого здоровяка первой. Она хватается за протянутую Аримой руку и едва не виснет на мужчине, пока тот ведёт Джемму в медицинский отсек. — Не думал, что ты способна на такие точные удары. Била так, чтобы дезориентировать противника, не так ли? — Джузо говорит, — во рту собираются сгустки солоноватой свернувшейся крови, которые вызывают непроизвольный рвотный рефлекс, — что если противник сильнее тебя, то нужно бить так, чтобы он стал беспомощным. Он показал, куда целиться. И Джузо не виноват, я же сама… Мне плохо. Тошнит! Следователь особого класса реагирует незамедлительно… Кишо придерживает Джейсон за волосы, пока ту выворачивает наизнанку. Не переваренные пончики, кровь, слюна и желудочный сок опускаются на дно унитаза. Ей стыдно так, как никогда не было: быть настолько непривлекательной для человека в эту самую секунду кажется верхом провала. Все радужные надежды, так и не сказанные слова задыхаются в глотке, так и не появившись на свет. Потому что Ариме мерзко с ней. Потому что Арима в сотню раз лучше никчемной слабой Джейсон. Она всё решает сама. В который раз. — Вероятно, у тебя сотрясение, — говорит Кишо, — и в таком случае, лучше не перенапрягаться и прилечь. И чтоб ты знала, я не имел ввиду, пол туалета, а весьма комфортабельную больничную койку, к которой нам предстоит ещё добраться. Джейсон фыркает, качает головой и поднимается, пока земля под ногами кружится. Она только умыла лицо и ополоснула рот пресной водой. — Мне так хрено… плохо. — Не стоило подставляться под удар, — Кишо раздумывает секунду, а потом подхватывает нерадивую девчонку на руки, словно принцессу на балу. Светлый костюм придётся отдать в химчистку, ведь теперь он совершенно точно не подлежит ношению. Благо, в кабинете весит запасной. — Я могу задать вопрос? Брюнетка неуверенно обнимает Ариму руками, не смея прислоняться лицом к одежде: — Не сейчас, прошу тебя. — Хорошо. Голос у Джейсон сиплый, отдаёт лёгкой хрипотцой, а ладони прохладные, словно у мертвеца. — Спасибо, — говорит она, когда Арима оставляет её на попечение доктора.***
И Бог протянет семь цветов, и бледный мир, Чтоб ты раскрасила в добро стены трущоб. Здесь нету бедных и войны Лишь крик детей, они хотят с тобой играть. Играть с тобой…
***
Декабрь. 20** год. Рождественская вечеринка. 19:46.
Когда приходит Рождество, Джейсон совершенно не в форме. У неё повязка на сломанном носу, пресекающая половину лица и туго стянутая на затылке, и пара желтоватых синяков под огромными синими глазами. Кожа кажется ещё бледнее, чем была раньше, настолько призрачной, что впору менять призраков в фильмах ужасов (да и на грим особых трат не нужно). Джейсон немного тошнит от волнения, а сердце в груди бухает, словно буйный сумасшедший в клетке с мягкими стенами. — Кто придумал подавать на Рождество пунш? У нас что, выпускной вечер? — Джузо делает глоток приторно-сладкого напитка и тут же отплёвывает тот обратно в стакан, совершенно не заботясь о том, как он выглядит со стороны. — Редкая мерзость! Фу-у! Мне нужен кусок огромного торта, чтобы забыть этот вкус! — Но его ещё не резали, — брюнетка улыбается и бросает взгляд на огромный трёхъярусный торт. Бисквиты трёх различных вкусов: шоколад, ваниль, клубника; поверх крем нежно-голубого цвета с фигурками мистера и миссис Клаус на верхушке. Снеговики топтали крем и взбитые сливки своими ненастоящем ножками из бизе, а надпись «Счастливого Рождества» украшала второй корж. — И что? Действительно, чего это она? Когда для Джузо соблюдение правил было в приоритете. Он — взбалмошный клоун с кучей фобий и жаждой «порешить всех гулей, потому что это весело». Действительно, весело. Ребёнку, взращенному на насилие, трудно перестроиться, стать нормальным человеком. В красном подарочном пакете спрятан подарок для самого лучшего наставника… да просто — для лучшего. И Джейсон, по правде сказать, нервничает безумно. Понравится ему это или нет? Не сочтёт ли девчонку сентиментальной слабачкой с кучей комплексов за плечами. Ей плевать, что будут думать другие люди, главным всегда был Арима. И есть. И будет. — Да расслабься, — Джузо весело подмигивает, закидывая в рот горсть разноцветных конфет, выуженных из кармана, — всё будет хорошо. Во всяком случае, тебя не убьют. — Из тебя дерьмовый психолог, знаешь? — Зато я по-прежнему ря-я-дом! Канеки-кун, привет! Особенность Джузо была в том, что к Сасаки обращался всегда, как к «Канеки», и Джейсон понятия не имела почему. Кишо в это время поправлял очки и мерил брюнета серьёзным взглядом, но не просил того замолчать или что-то вроде этого. Быть может, двух следователей особого отряда (и не только их) объединяла тайна, о которой никто ничего не знал, — секрет на то он и секрет. Мальчишка вздрагивает, поворачивает голову в сторону славного дуэта и машет Джузо и Джейсон рукой в знак приветствия, на что последняя недовольно фыркает и отворачивает голову в сторону. Вот ещё с ним здороваться, велика честь. Разноцветные гирлянды на стене куда более интересные, нежели странный тип, присосавшийся к Кишо, как паразит. Пиявка! — Удачного патрулирования! — Джузо совершенно фривольно обнимает Джейсон за плечи, прижимая к себе, и шепчет на ушко: — Спасибо за подарок. Он говорит «спасибо» за маленький выбранный с душой презент из магазинчика в центре города. Стрелок ломала голову мыслями о том, что нравится Сузуя. От чего тот будет в восторге! Выбор пал на талисман, особый, сделанный специально под суицидального Джокера CCG, и огромный свитер с дурацким единорогом в центре. Пожалуй, забавные вещи всегда в приоритете. — Веселись, — девушка игриво толкает следователя в плечо и ломко улыбается, смущаясь чужих прикосновений, — тебе это нужно. Джейсон тяжело вздыхает, обводит взглядом помещение, не находя Аримы, и бросает взгляд на огромные настенные часы. Два часа до начала ночного патрулирования, от которого отмазаться не удалось ни угрозами, ни подкупом. Кто-то там, наверху, не очень-то и любит Джемму, раз даже накануне праздника не даёт побыть с любимым человеком. Просто рядом… как же. «Может, это судьба? — проносится в мыслях. — Шанс не совершить ошибки, промолчать и сохранить крепкие отношения «наставник-ученица». Возможно, Арима не пришёл, потому что уже всё знает? Он ведь свободен сегодня, никаких планов». Быстрая ритмичная музыка бьёт по ушам. Кто-то кричит о любви к ближнему своему. Джейсон молчит… и думает. Рой в мыслей в голове.Декабрь. 20** год. Рождественская вечеринка. 20:26.
Пропустить ночной обход района сродни предательству, проявлению слабости и некомпетентности. Это грозит огромным штрафом, выговором и парочкой сверхурочных дней в компании винтовки в придачу к новичкам, за которыми глаз да глаз. Джейсон такие выходные не то чтобы не манили (заняться всё равно нечем), но не привлекали точно. Кто хочет добровольно подписаться под графой «нянчиться с детьми за бесплатно»? Никто. И снайпер мысленно помахав своему «долго и счастливо» торопится к выходу из зала, сжимая в ладони ручку от подарочного пакета. Опаздывать не хотелось… Тянуло бежать отсюда, как можно дальше. На край света. От беды. Избегая жалости к самой себе. Она уходит незамеченной, тихо прикрывает за собой дверь и чувствует себя совершенно ненужной, невидимкой из шумной компании потенциальных смертников. Одной из сотни. И в этом нет ничего необычного — Джейсон привыкла.Декабрь. 20** год. Комната Джейсон. 21:05.
Специализированный костюм, которым так часто пренебрегают следователи в обычное время (но во время групповых миссий те всегда актуальны из-за своей прочности), бронежилет и привычное мышцам оружие дополняют друг друга идеально. Пара ножей опускаются в специализированные потайные карманы на свободных брюках. Тройные полоски от бронежилета плотно обхватывают бёдра (эластичные и в то же время крепкие ремни всегда можно использовать в качестве жгута). Высокие ботинки прекрасно дополняют образ и сохраняют ноги в тепле. Джейсон стягивает отросшие волосы в пучок, чтобы те не мешались, и думает о том, чтобы напроситься на обход в одиночку. Почему бы не побыть доброй феей, дав случайному напарнику отдохнуть? Особенно в праздник. Возможно, у того/той есть семья и дети, которые ждут маму/папу домой? Кто знает. Да кого она обманывает? Это не альтруизма ради, а из желания побыть в одиночестве, спрятаться от мира за семью замками. Как маленькая Джемма. — Нельзя же просто взять и сдасться, — говорит сама себе. Вслух, громко и чётко. Отражение в зеркале вторит каждому движению губ, бесшумно повторяет слова. — Так только трусы поступают: убегают, так и не начав ничего. А я даже не попыталась… Не сегодня, значит завтра. Не завтра, так… в любой другой день. Какая разница? Время не имеет значения. Ложь, но быть посему. Брюнетка хватает оружие, спрятанное в чёрный плотный чехол, закидывает то на плечо и шагает к выходу. На ремне покоится ещё плохо настроенная рация, а навигатор с сегодняшним маршрутом ей вручат чуть позже. Ничто не должно мешать работе, ничто и никогда. Щелчок замка. Выдох. Главное не обернуться назад — плохая примета. «Дома нет врагов». — Ты постоянно будешь врезаться в меня? — Арима до одурения спокоен, пока Джейсон уговаривает себя дышать ровнее, не кинуться на наставника, словно оголодавшая кошка, и прижаться сильно-сильно. Арима стоит на пороге её комнаты во второй раз — это прогресс. — Будь я врагом… — Но ты не враг, — с железной уверенностью говорит она, поднимая голову кверху. Невольный смешок вырывается изо рта. — Оленьи рога? — Джузо, — вот и весь ответ. — Я могу войти? — Заходи. Джейсон отступает на пару шагов, пропуская мужчину внутрь, и мигом забывает про беспорядок, творящийся в комнате, и яркий подарочный пакет, в ярости брошенный на кровать. Оружие спокойно опускает на пол, рядом с комодом. До патрулирования время есть, по этому поводу не стоит беспокоиться. Кишо наигранно удивляется, оглядываясь: — Тебя ограбил Санта? Подарки, упаковки из-под цветастых конфет и прочая рождественская чушь, которая должна была приподнять брюнетке настроение, украшала маленькую комнату. Нужного настроения она, та самая ерунда, конечно, не принесла, но сладости отлично справились с ролью антидепрессантов. Справлялись, если точнее, до тех пор, пока не кончились. Джейсон давит в себе смешок, заламывает руки за спину и переступает с ноги на ногу. Она чувствует себя до одурения неловко. Да и в этом костюме ужасно душно: — Эм… я не нашла тебя на рождественской вечеринке. — Меня там не было, — Арима в светлом сером костюме смотрится замечательно. Впрочем, как и всегда. — Не люблю шумные компании. — Я просто забыла об этом, — Джейсон шмыгает носом. — Там было очень скучно. И очень не хватало тебя. Конечно. Конечно… Он — жуткий идиот. Она — невероятная дура. Так бывает. — Ты не понимаешь, — говорит он и проводит ладонью по лицу. Мужчина убирает сумку со стула, ставя ту на пол, и присаживается. Откладывать разговор нет сил — его время на исходе. Что она не понимает? Свои чувства? Это глупо, это совершенно нелогично и иррационально. Она понимает себя, как никто другой. По-другому и быть не может. — Ты не можешь мне приказать, заставить или что-то в этом роде, — девушка делает шаг вперёд, ближе и ближе. Гнев кипит изнутри, перетекает в уверенность и желание, наконец-то, высказаться. — Не имеешь на это никакого, чёрт возьми, никакого права! Что мне чувствовать к тебе — моё дело. И если я люблю тебя, значит Я люблю тебя! — Не путай чувство благодарности и… Арима замолкает, всматриваясь в покрасневшее злое лицо Джеммы напротив. Та слишком близко, настолько, что можно почувствовать тепло чужого дыхания. Она упирает ладони в подлокотники кресла и нависает над ним, словно убийца над жертвой. Глаза — море, небо, синь. «Смотри, — говорят они, не отрывайся; смотри-смотри-смотри». Маленькая сильная девочка, во что же она лезет, почему пытается проникнуть туда, куда путь заказан? — И чего ещё? — Любви. Джейсон фыркает, закатывает глаза и целует Ариму. Легко соприкасается пересохшими невыразительными губами с крепко сжатыми губами Кишо. Мимолётное движение, которое, как не странно, сопротивление не встретило. Так бывает иногда, знаете, взаимно. Всё-всё.***
И Бог протянет семь цветов. Чтоб ты раскрасила в любовь. Здесь нету бедных и войны. Лишь крик детей, они хотят с тобой играть. Лишь крик детей, они хотят с тобой играть…
***
Джейсон не просыпается. В кармане её старой куртки покоится потрепанный жизнью клочок бумаги с адресом матери, навсегда оставленной в неведении и истерзанной совестью. Фотографию Кишо Аримы отдадут самому Джеку, но тот откажется, ссылаясь на «нежелание таскать с собой никчёмные вещи». Спустя полгода Арима умрёт сам. Кен Канеки, по прозвищу Сколопендра, будет держать на руках бездыханное тело любимого наставника, провожая того в последний путь.
Джейсон приходит в себя спустя два с половиной месяца комы. «Сна», — любит повторять Арима, таская с собой килограммы дурацких апельсинов. Он как-то сказал, что не будет делать этого никогда в жизни, и итог — палата пропахла сладким цитрусом. А сам Джек раздраженно закатывает глаза на глупые насмешки Джейсон. — Мне нельзя это есть, — хрипло отзывается Джемма, которой запретили многое, если не всё. Например, много говорить. Например, пропускать разминку и хамить медсёстрам. Например, чувствовать себя совершенно счастливой. — Зато можно мне, — коротко отзывается следователь, бросая взгляд на наручные часы. Работа всегда на первом месте: горбатого — могила, как говорится. — После реабилитационного периода твои тренировки удвоятся. — За что? — Тебя застал врасплох гуль. — Со всеми бывает. — Но не с тобой, — и взгляд говорит сам за себя. — Так я особенная? — брюнетка радостно улыбается, скаля белые зубы. — Нет-нет, другое! Так ты любишь меня, да? Кишо протирает платком вымазанные сладким соком руки, недвусмысленно кивает головой, соглашаясь, и уходит, на прощание бросив: — Может быть. Джейсон вопит от восторга.