Не могу дышать

Тишина гробовая. Была бы, не завывай так ветер. Гуляет меж серых опустевших домов и то и дело заглядывает в пыльные, чудом уцелевшие окна первых этажей. Дороги пустынные. Были бы, если бы не кучи наваленных друг на друга тел. Мёртвых, искромсанных многочисленными выстрелами. Даже не подходя близко, видит: одежда многих — сплошное решето. И ни души. Ад пуст. Во всяком случае, так кажется Акире, но он не обманывается. Озирается и держится правой стороны улицы, то и дело скрываясь в густой вечерней тени. Взгляд затылком чувствует, подбирается весь, и пальцы невольно стискивают рукоять зачехлённой катаны. Только увереннее от этого ли? Взгляд самого города, кажется. Со всех сторон пялится. Выдранными канализационными люками, чёрными провалами окон. Дырами в стенах и гротескными вызывающими граффити на редких уцелевших заборах. Вернулся тем же путём, что и выбрался: по длинному ветвящемуся коридору довоенных каменных катакомб. Вернулся, черпая уверенность, сжимая ладонью ребристую рукоять катаны. Усмехается, понимая, что это всего лишь жалкий суррогат. Замена. Но даже так ему спокойнее, пусть он всё ещё иногда и тянется к ножнам, которые вроде как должны быть закреплены сзади, на поясе. Так всегда и было до того, как он попал в Тошиму. До того, как, сжираемый заживо своим же собственным подсознанием, вернулся назад. До того, как… У него теперь всё напополам. До и после. Гранью. Но не чётко карандашной линией расчерчено, а лезвием нихонто разрублено. Не этого, что в пальцах, а другого. Того, что он надеется забрать. Вернуть себе, пусть это и странно звучит, потому что «его» никогда и не было. Так же, как и холодящие грудь железки, то и дело негромко лязгающие, сцепляющиеся друг с другом при ходьбе. Акире нравится это ощущение. Придаёт уверенности. Осматривается и, убедившись, что всё ещё один, всё ещё некому приставить дуло к его затылку, движется вперёд, в самое сердце Тошимы. К Белому дому. Последнему оплоту вычурной роскоши в опустевшем городе. А теперь и он покинут. Акира уверен, что безумный Арбитро и его прихвостни слиняли сразу же после начала бомбёжки. Акира уверен, что поиски следует начать оттуда. С центра Арены. Понимает, что необязательно подниматься туда. Понимает, что наверняка найдёт Шики в другом месте: за массивными створками, из-за которых он появился, где-то там, в темноте, и отчасти поэтому медлит. Отчасти поэтому, перебравшись через кованый забор и обнаружив двери незапертыми, упрямо шагает по пустому коридору и, поднявшись на второй этаж, огибая мраморные осколки статуй и потолка, осматривая обгоревшие гобелены, всем весом наваливается и распахивает обе тяжёлые, не стянутые цепью массивные створки. Скрипят. Вид предстаёт крайне удручающий. Давящий. Акира понимает, что там, под грудой многотонного хлама, мог лежать он сам, размазанный тонким слоем. Зияющая дыра в потолке. Обломки конструкции. От идеального правильного круга, предназначенного для зрелищных схваток, ничего не осталось. Погребён почти полностью. Акира может взобраться по сколотым ступеням, но на то самое место, где на него буквально обрушилась крыша, не попасть. Жаль. Перекидывает рукоять в другую руку и освободившейся правой касается своей груди. Нажимает на ткань так, чтобы полоски металла под ней прильнули к коже. Ищет одобрения или пытается подчерпнуть уверенности. Не знает. По краю, так, чтобы не переломать ноги, запнувшись о торчащие стальные пруты, или, ещё лучше, насадиться на один из них, пробирается к противоположным дверям от тех, что предназначены для игроков. Приоткрытым. Чёрным. Высоким и страшным. Потому что так и остались несомкнутыми, а на одной всё ещё виднеется багровый, повторяющий форму человеческой ладони след. Остальные капли пылью и бетонным крошевом покрыты. Едва различает их на грязном каменном полу. Но различает. Петляющей дорожкой. Слишком много её. Слишком… Акира не обманывается: он знает, что именно найдёт. Знает, что ТО, что будет облачено в чёрную кожу, уже не Шики. Знает, но ничего не может с собой поделать. Долгими часами не мог заснуть, представляя, как сардоническую усмешку самого страшного демона Тошимы, медленно растягивая всё шире и шире, поджирают крысы. Не мог заставить себя проглотить хотя бы кусок, зная, что гниение превратит его в зловонный мешок с костями. Не мог заставить себя дышать. Потому что всё-таки выбрал, пусть и с опозданием. Потому что единственное, что он может сделать для Иль Рэ сейчас, — это не дать ему остаться вот так. Акире отчего-то становится страшно, даже несмотря на то, что он всё ещё не вошёл. Не увидел. Акира давно крепко усвоил, что опасаться стоит не мёртвых, а живых, но всё равно предательски под коленями сводит. Всё равно… В кармане куртки — ёмкость с жидкостью для розжига и зажигалка. Это лучшее, что он смог придумать. Это лучшее, что он сможет здесь сделать. Это лучшее… Дал бы ему кто сейчас по голове. Ни черта не лучшее! Ни разу! Нет! Единственное. Переводит дух и осторожно, выставляя вперёд плечо, заходит за двери, оказываясь посреди и вполовину не такого помпезного, как со стороны кабинетов и лестницы, коридора. Каменные плиты и ни единого окна. Темень. Разыскивает зажигалку и большим пальцем высекает маленькое пламя. Больше всего он не хочет споткнуться о распростёртое тело. Какая-то его часть всё ещё верит, что он попросту ничего не найдёт. Обследует коридоры, пару комнат — и уберётся восвояси. Успокоит свою вроде как и пригнавшую его назад совесть, и всё. Баста. Ему хотелось бы. Ему так хотелось бы просто проспаться и забыть. Да только что толку в снах, если почти в каждом что не кошмар, то Иль Рэ? Что толку, если в каждом Шики умирает вместо него раз за разом? Иногда так же, как и случилось всё, уходит. Иногда валится замертво прямо на Акиру, и того пронзает ржавым обломком арматуры тоже. Иногда его закалывает Рин, иногда сам Акира всаживает нож между лопатками и прокручивает ручку на все сто восемьдесят градусов. И это всё не так страшно по сравнению с тем, что в каждом, любом из вариантов Иль Рэ на него смотрит. Пристально. В глаза. Иногда усмешка кривит губы. Иногда оборвавшееся на середине «Ну что же ты?». А тишина всё ещё… гробовая. Страшная. Пыль, осевшая на стенах, кажется, и в его лёгких таким же слоем. Душит. Идёт вперёд, следуя за дорожкой из тёмных пятен. Дорожкой из крупных капель. Всё больше и больше. Внутренне собирается весь. Готовится. К тому, что сейчас, совсем скоро, совсем скоро… найдёт. Найдёт то, за чем пришёл. Всего лишь тело. Убеждает себя, вслушиваясь в отзвук собственных шагов. Всего лишь плоть, налепленная на кости. Всего лишь кожаный плащ и испорченная футболка. Всего лишь бледная, с синевой, должно быть, кожа. Всего лишь тот, кто позволил ему выбрать. Тот, кто умер вместо него. Ещё немного — и раздастся звонкий хруст. Ещё немного — и он узнает наверняка, можно ли сломать пальцы, если сжать ими рукоять слишком сильно. Ещё немного до первого и единственного поворота. Ещё немного, и показывается тёмная распахнутая дверь. Тоже единственная на весь коридор. Акира делает вдох. Сейчас, должно быть; сейчас он найдёт. Сейчас… У самого косяка медлит якобы для того, чтобы дать остыть зажигалке. Только для этого, он уверен. Только для этого, а вовсе не потому, что кресты, сцепившиеся меж собой, сейчас оживут, кажется, и его задушат. Кажется, что жгут кожу. Кажется, что они считают его предателем. Но разве можно предать того, кому ничего не обещал? Кому не клялся в верности? Кого никогда и не знал? Разве можно?.. Виски ломит, по левому стекает капля пота. Акира облизывает губы, и верхняя тоже оказывается солёной. Вдохнуть ещё раз, большим пальцем ловко крутануть колёсико и высечь искру. Шагнуть в темноту. В каморку два на два, с креслом в углу и тёмным, впитавшимся в паршивый, плешивый ковёр пятном. Такого же цвета, что и те мелкие, в коридоре. Такого же, что и оттиск ладони на стене справа, чуть ниже уровня плеча Акиры. Только одно не так. Следы есть, но только лишь. Тела нет. Акира хмурится и, поморщившись от того, как начинает прижигать палец, пытается осмотреться ещё раз. В одну сторону следы лишь — ни одного назад. Проворачивается вокруг своей оси, морщит лоб и даже откладывает чёртову, так и не пригодившуюся ему катану. Присев на корточки, склоняется над ковром. Принюхивается и вместе с запахами запустения, крови и стремительно прогорающего газа в зажигалке ощущает ещё что-то. Что-то, смахивающее на едкий антисептик или вроде того. Не понимает. Хочет верить в невозможное. Да чёрт, он бы забил на отсутствие следов даже и поверил, что изворотливый гад в латексе научился левитировать, но проклятого багрового слишком много. Много настолько, что тут и быку не удалось бы выжить. Силится понять, разобраться, что к чему, и вдруг отчётливо в окружающей его гробовой тишине слышит треск. Скорее, даже громкий шорох, и тут же прячет зажигалку. Тянется к своему оружию и бесшумно, насколько может, поднимается на ноги. Отступает от дверного проёма так, чтобы держаться ближе к стене. А сердце в груди предательски громко стучит, куда-то вниз ухает и, кажется, долбится на износ. Теперь-то уже точно. Теперь уверен. Шаги. Осторожные, вкрадчивые, совсем близко. И вместе с тем, как Акира понимает, что тот, кого он так желал найти, на цыпочках не ходит, не подкрадывается, словно опасается кого-то, приходит и страх. Напрочь из больной головы вылетело то, что не один в городе. То, что всё ещё выжившие после бомбёжки и рейдов зачистки бродят. Прячутся как раз в местах, подобных этому, и незваных гостей не ждут. Сжимает ножны второй ладонью, осторожно стягивает их, обнажая лезвие. Прикидывает, сможет ли он вообще размахивать столь длинным мечом в ограниченном пространстве, как шаги замирают. В метре или, возможно, половине. Прямо за стеной. Ничего не видит в темноте и надеется, что пришедшие тоже. Привстаёт на носки; в два шага, крутанувшись на месте, скользит в дверной проём и уже замахивается, как отшатывается назад, ослеплённый бьющим прямо в лицо фонарём. Инстинктивно, прежде чем понимает, что делает, прикрывает глаза и успевает подумать о том, что это простое движение в итоге будет стоить ему жизни. Успевает подумать прежде, чем голубоватая, ослепительно-яркая вспышка высокочастотного тока разрежет облепившую его темень и в доли секунд доберётся до его ничем не прикрытой, беззащитной шеи. Акира не успевает даже ощутить парализующую от макушки до пяток боль. Акира не чувствует, как пыль, бетонное крошево и шершавые плитки раздирают его скулу. *** Для того чтобы поднять веки, приходится порядком постараться. А для того чтобы пережить вспышку ярчайшего белого света, резанувшего, кажется, сразу по всем нервным окончаниям, требуется много больше. Он бы закричал — пронзительно, стремно, как перепуганная девчонка, — да только разжать судорогой сведённые челюсти не выходит. Не выходит ничего. Слишком больно. Даже моргать и, хрипло дыша, наполнять лёгкие. Больно даже шевелить пальцами или пытаться перекатиться на бок. Кажется, что электрические разряды всё ещё гуляют внутри его тела. Распространяются по венам со скоростью света. И тогда Акира просто считает. Сначала до десяти не доходит, на четырёх сбившись. Со второго раза выходит удержать смысловую нить до двенадцати. На сороковом счёте он наконец понимает, что глазные яблоки под веками не парализованы и он может попробовать снова. Попробовать просто открыть глаза. Слезятся, ресницы слипаются. Но видит. Но потолок слишком белый. Ещё с минуту уходит на то, чтобы разобраться с тем, как всё-таки работают его мышцы, и поднести ладонь к лицу. — Юкихито, глянь-ка. Похоже, всё-таки живой. — Голос чужой, не низкий и не высокий, но по перепонкам словно режет. Новый взрыв внутри головы. Акира сцепляет зубы, старается не давить слишком сильно челюстями друг на друга и перекатывается на бок. Щека касается прохладной подушки, и он наконец-то может видеть. Что-то, помимо выжигающего его сознание белого. А ещё тех, кто присутствуют в просторной, как оказалось, комнате. Человек шесть или восемь, должно быть. По числу расставленных рядами узких коек. С пластиковыми белыми спинками и белыми простынями. Даже одежда на всех присутствующих без исключения белая. Разве что цвет волос разный. Тот, что обернулся и сейчас с интересом поглядывает из-за плеча, рыжий. Акире кажется, что они уже виделись. Возможно, на улицах бывшего Токио; ещё до того, как империя Арбитро потерпела крах. Ещё до того, как бывший чемпион «Бл@стера» по собственной воле запихнул башку в петлю и, всего лишь несколько раз заглянув в алые насмешливые глаза, прыгнул. Прыгнул и далеко не сразу понял, что опоры под ногами больше нет. Прыгнул и понял, что лучше бы ему руками и ногами цепляться, а не в пропасть лететь. Парень — возможно, на пару лет старше самого Акиры — подходит ближе. Заинтересованно склонив голову набок, присматривается, а после и вовсе присаживается на соседнюю койку. Сцепляет ладони в замок и всем корпусом подаётся вперёд, занимая почти весь узкий проход между кроватями. Оказывается на расстоянии меньше чем полметра. Акире это не нравится. Особенно сейчас, когда единственные, не отказывающиеся работать мышцы в его теле отвечают за то, чтобы поднимать веки. Не нравится чужая близость, равно как и навалившаяся беспомощность. Тихо бесится, но виду не подаёт, только лишь приподнимает бровь, показывая, что ждёт, когда рыжий начнёт говорить. Тот же, в свою очередь, щурится и вглядывается, пожалуй, слишком пристально. — А я тебя уже видел, — задумчиво тянет и касается указательным пальцем подбородка. Вспоминает. — С Рином же, верно? Акира может только издать какой-то невнятный звук, который при наличии воображения можно было принять и за «да», и за «нет». Язык огромный, распухший и словно пробитый насквозь. Бывший чемпион «Бл@стера» начинает задумываться над тем, что, пожалуй, слишком тяжело отходит от удара электрошокером. Что, пожалуй, тут явно замешано что-то ещё. Что-то, куда более ядовитое, засевшее внутри его вен. Пытается ещё раз, и вроде бы получается разжать зубы, чтобы выдавить вполне сносное «да». Рыжий кивает. — А самого его здесь нет? Только этого Акире ещё не хватало. Ну уж хрен. Всё это только его дело. Довольно с него вмешательства. Рина или ещё кого бы то ни было. — Нет. — Одного сцапали, значит? — въедливо уточняет, и Акира, скривившись, пробует сесть. Выходит хреново. Оторвав голову от подушки, едва назад на неё не валится. «Едва» потому, что этот, патлатый, ловко перехватывает его за предплечье и тянет в противоположную сторону, помогая сохранить равновесие. Акира благодарит его кивком и осматривается ещё раз. Скосив глаза вниз, понимает, что и сам уже не в своей одежде, а в словно форменных — таких же, как у всех, — белых свободных штанах и футболке. Босой, но рядом с кроватью валяются небрежно брошенные, кипенно-сверкающие, до блевотного стерильные кеды. Хмурится и, поймав чужой пытливый взгляд, вспоминает, что от него всё ещё ждут ответа. — Одного, — бурчит под нос и чувствует нечто влажное над губой. Касается пальцами. Растирает меж подушечек загустевшую каплю крови. Хорошо приложился, должно быть. Запоздало начинает ныть правая сторона лица. Её осторожно касается тоже и чувствует нечто твёрдое и шершавое. Обширную ссадину, успевшую покрыться стягивающей тонкой коркой. Сколько же он был в отключке? А самое главное, где и по чьей милости? Ни единого окна — только неприметные, под самым потолком пластиковые решётки, прикрывающие вытяжки. Тоже, разумеется, белые. Равно как и стены, и даже явно не из хрупкого пластика слепленная, единственная на всё вытянутое помещение дверь. Кровати, тумбочки, пара раковин. До безумия смахивает на тюремную камеру, только в последней, как правило, ещё и должен быть сортир. Щурится, и дымка, застилающая взор, рассеивается немного. Теперь удаётся ещё и контуры словно в стену впаянной, лишённой ручки створки рассмотреть. Должно быть, и есть уборная, совмещённая, возможно, с душевыми. — Ты всегда такой или слишком сильно по голове ударили? — прищурившись, вдруг любопытничает рыжий, и Акире действительно хочется ударить. Только его самого. Вот прямо вот этой распрекрасной, предназначенной для хранения шнурков — карманов-то на его штанах нет — тумбочкой. — Да отвали ты от него, Юки, — машет рукой с другой койки — той, что аж через целых три от Акиры, — вскинувший взлохмаченную голову блондин, — дай осмотреться парню. — Было бы на что смотреть, — фыркает рыжий и поднимается на ноги, только теперь разжимая свои пальцы. Акира уже и вовсе забыть успел, что кто-то придерживает его за предплечье. Конечности всё ещё онемевшие, как если бы небрежным хирургом пришитые. Не его. Любопытный Юки уже сваливает к умывальнику, как оборачивается в проходе: — Рин выбрался? Акира кивает и тут же жалеет об этом. Звёздочки устраивают в его голове праздничный хоровод. Кренится вперёд, чтобы переждать приступ тошноты, и, мазнув взглядом по своим рукам, замечает тёмный след от укола на сгибе правой. Проводит по нему пальцем и тут же одёргивает ладонь. Ноет и, кажется, слабо жжёт. — Это что ещё за дерьмо? Рыжий останавливается, сделав с десяток шагов. Замирает и разворачивается на пятках. — Инъекция, разумеется. Здесь всем такие делают, — произносит как нечто само собой разумеющееся, но голос его выдаёт, да и сжавшиеся в прямую линию губы. — Инъекция чего? — Акира всё больше приходит в себя и, пусть слабость всё ещё владеет его телом, моргать, говорить и дышать может без особых проблем. И наверняка сможет подняться на ноги, если захочет. Юкихито возвращается к нему, становится за спинкой кровати и сжимает её пальцами. — Райна, конечно. Или его модификации, может быть. Это только ОНИ наверняка знают. — Тонкие брови приподнимаются, и он даже хмыкает. — В этом месте, приятель, это единственное, что будет просачиваться в твои вены. — «В этом месте»? — переспрашивает Акира, а сам взглядом буравит свои колени. Борется с тошнотой и желанием как следует проблеваться и придумать способ как можно быстрее вывести эту мразь из своего тела. Думает о том, как бы на него посмотрел Шики, если бы был жив. И посмотрел бы вообще, прежде чем замахнуться? Проводит ногтями по выпуклой тёмной точке на сгибе локтя. Выдрать бы её. Прижечь. Вырезать. Не важно. Избавиться. Никогда, даже по уши в крови или грязи, не чувствовал себя таким грязным. Изнутри. Рыжий смотрит на потолок и указывает большим пальцем вверх. — Всё ещё в Тошиме. Вернее, под тем, что от неё осталось. — А это место?.. — Лаборатории. Целый подземный комплекс. Испытательный полигон и исследовательский центр в одном флаконе. — А мы лабораторные мыши? — Акира обводит взглядом всех, кто есть в комнате. Нарывается даже на пару ответных, вовсе не доброжелательных взглядов. Но вместе с тем и каких-то больных, словно воспалённых. Понимает, что делит комнату с наркоманами в скорой ломке. Понимает, что задница, в которую он угодил, ещё более глубока, нежели в прошлый раз. — Расходный материал, — встревает уже знакомый Акире блондин и, поднявшись, тоже подходит. Усаживается рядом и с интересом пялится. — Это Тойя. — Рыжий кивает в его сторону. — Мы вроде как в одной команде. — Акира, — произносит своё имя бывший чемпион «Бл@стера», и они оба — и рыжий, и белобрысый — едва уловимо вздрагивают. Неужто слухи о том, с кем зависал некогда Падший, распространились так быстро? Кому вообще было дело до того, с кем он пересекается, чёрт возьми? Или же ему только кажется всё это. Кажется, потому что он не очень вовремя вспомнил, что у Шики никогда не было толпы фанатов. Кажется, ему, Акире, следовало бы быть поосторожнее, да только всё это уже не имеет значения. Акире много чего следовало бы. Не делать. Передёргивает плечами и разминает шею. Старательно делает вид, что не замечает, что на него косятся. — Это как-то… стрёмно, — первым отмирает Тойя и качает головой. — Ты первый, кого сюда притащили за последние две недели. — Или последний, — добавляет Юкихито, — кого они смогли отловить в городе. Где прятался? Акира не успевает ответить, не успевает открыть рот и сказать, что его и вовсе не было в чёртовой Тошиме до последних суток, как дверь — та, что должна вести в коридор, — гудит и под лязг массивного, явно непростого механического замка отпирается, отъезжая чуть вперёд и в сторону. Входят двое: в чёрной форме и с тяжёлыми автоматами наперевес. Держатся спиной к образовавшемуся проёму. Взглядами, словно роботы, не сговариваясь синхронно сканируют толпу и по тому самому закону, который всегда прилежно работает, когда дело касается Акиры, останавливаются именно на нём. — Ноль семьдесят один, на выход. — Это теперь твоё имя, — невесело хмыкнув, поясняет Юкихито и указывает на блеклый номер, оттиснутый прямо на футболке Акиры. Цифры серые, едва различимые. Хлопает его по колену и кивает в сторону бравых ребят с серьёзными лицами. Лучше не возникай, мол, хуже будет. Акира наклоняется, чтобы дотянуться до кед и спешно надеть их прямо на босые ноги. Вместо шнурков — липучки, и возиться почти не приходится. Встаёт и едва уловимо кренится вправо. В голове всё ещё шумит немного, пусть это и нельзя сравнить с тем адом, что бушевал в его висках каких-то полчаса назад. Всё одно стрёмно. — Ну, ещё увидимся, — наверняка надеясь, что это звучит обнадеживающе, проговаривает Тойя, но отчего-то отводит взгляд. Акира лишь хмыкает, догадываясь, что далеко не первый такой, кто сначала «на выход», а после — вперёд ногами на «вход» в печь для кремации или глубокий котлован, служащий братской могилой. Подходит к конвою и тут же оказывается вжатым в стену. Его бегло осматривают, хлопают по штанинам брюк, лишённых карманов, и, убедившись, что он не припрятал где смертоносно заточенный карандаш — или что там ещё он мог достать из ноздри или задницы? — выталкивают в коридор. Прикладывают разом промеж лопаток, чтобы шевелился, а когда он оборачивается не всем корпусом даже, а так, головой вертит, недвусмысленно демонстрируют голубоватую вспышку электричества, пляшущую по навершию шокера. Губы пересыхают и становятся мерзостно шершавыми. Ну уж спасибо, ему и одного раза хватило. На всю жизнь. Пусть и осталось там не так много, как могло бы. Послушно шагает туда, куда эти двое его ведут, и, перебирая ногами, пытается осмотреться. Комнат-камер, как та, в которой он очнулся, ещё по меньшей мере девять. Все заперты. Рядом с каждой — датчик движения, мерцающий светодиодом, и коробка управления запирающим механизмом. Смахивает на чёртов домофон, только вот код отнюдь не для того, чтобы обезопасить жильцов. И белое всё. Плиты на полу. Обшивка стен. Напрягает. Его ведут к зеркальной перегородке — ещё одной двери, разделяющей блоки, — и пока один из конвоирующих вводит код, второй демонстрирует шокер Акире ещё раз. И ни единого слова. Бывший чемпион «Бл@стера» и без них всё прекрасно понимает и только ждёт, когда створки, подогнанные настолько идеально друг к другу, что даже тончайшей щели не видно, разъедутся в стороны. Запах бьёт в нос даже раньше, чем он делает шаг вперёд. Химикаты. Различает известь и, кажется, хлорку. От первого сильно не по себе, а второе наводит на мысли о больничных операционных. Только вот там обычно зашивают и возвращают потерянные конечности назад, а здесь, скорее, наоборот. Его доводят до первого по левому ряду кабинета, единственного в линии с непрозрачной дверью, и, коротко постучав по облицовке, заталкивают внутрь. Акира готовится ко всему, чему только можно, но, когда оказывается лицом к лицу с человеком, замершим в бордовом кресле, не может не хмыкнуть, оценив иронию, с которой играет с ним судьба. Не может не оценить, с какой иронией проходятся в очередной раз рифлёным метафорическим ботинком по его скуле. Не может не оценить то, насколько же сильно влияют на восприятие декорации. На фалангах пальцев мужчины — металлическая цепочка, а кресты покачиваются в воздухе и едва не задевают стол. Его, Акиры, кресты. Про которые он даже не вспомнил — так плохо ему было. Неосознанно тянется к груди, запоздало понимая, что у него абсолютно все вещи забрали, и, нахмурившись, вопросительно приподнимает бровь. Человек за столом, наверное, должен пугать его. Должен, но уже не пугает. — Оставьте нас. — Мужчина в белом халате, мученически вздохнув, машет руками, и Акира не слышит, как притворяется за спинами вышедших дверь. До стола — два шага. Чтобы дотянуться до горла пижона, пусть и оставшегося без пошлой маски и боа, — ещё столько же. — Отдай, — Акира не просит, Акира ставшим опасно низким голосом приказывает. Это слишком важно для него, чтобы откладывать на потом. Это слишком важно для того, чтобы просить пронырливого масочника, который и здесь смог вывернуться и выгодно пристроить свой зад. — А я всё гадал, кто мог их найти. Проклятое любопытство вечно меня подводит, — поджав губы, негромко жалуется Арбитро — или кто он теперь? — и ловко отдёргивает кисть назад, когда Акира пытается перехватить блестящие железяки. — Они не твои, — по-кошачьи растопырив пальцы и раскачивая куда больше, нежели простые украшения, дразнит масочник, который в подсознании Акиры никогда не станет бывшим. Пусть вычурной, узорами покрытой маски на лице больше нет. Пусть сейчас он важная шишка в белом халате. Акира видит. Видит, что и это всё пустая показуха, и нервозно подёргивающийся правый голубой глаз Битро служит подтверждением. Несмотря на то что так развязно шутит, напряжён до предела. По бледному виску стекает одинокая капля. — Но и не твои тоже. — Акира осторожен, но уже вплотную к столу. Опирается на него ладонями, подаётся вперёд. Сам как струна. Плевать, что происходит вокруг. Плевать, как глубоко в дерьме он на этот раз. Должен забрать. — Стали моими, когда предыдущий хозяин умер, — добавляет, не отводя от прищуренных, окружённых сетью тонких морщинок глаз свои, и наблюдает за реакцией. Уголок растянутого в ухмылке рта дёргается. Молчит. Акира нагибается чуть пониже. Пальцы упираются в подставку широкого монитора. — Это вы забрали его?.. — Тело? — любезно заканчивает последний из хозяев Белого дома и, скривившись, закатывает глаза. Тут же перестаёт щериться, отирает лоб и откидывается обратно в кресло. Цепочки оказываются отброшенными на стол. Акире придётся обогнуть его, чтобы забрать их. Или же смахнуть всё то, что мешает добраться, на пол. И он, без сомнения, выбрал бы второй вариант, да только пока ещё помнит про ребят с шокерами, наверняка дежурящими за стенкой. Обходит, тянется и, почти схватив, замирает. — Я бы не стал брать. Ну, на твоём месте, — быстро, на одном выдохе тараторит Арбитро, и Акира вопросительно вскидывает бровь. Кромки ногтей почти скребут по холодному металлу. Кажется, даже не касаясь их, чувствует, как обжигают. — Всё равно отберут. Только, в отличие от меня, не будут столь ласковы. Акира раздумывает мгновение и делает шаг назад. Осматривается по сторонам ещё раз, куда более тщательно изучает взглядом Арбитро и не может понять: — Во что ты на этот раз играешь? Мужчина морщится, потирает пальцами виски и решается. Говорит быстро, в полтона, почти без эмоций, но напряжения от этого в его глазах только больше: ещё немного — и заискрит: — Ошибаешься, мой сладкий мальчик. Игры закончились ещё наверху. Как раз тогда, когда этот идиот решил в кои-то веки совершить благородный поступок. И ты вот ЭТО выбрал? — Обводит руками комнату, подразумевая подземный комплекс. — Тебе подарили выбор, а ты вернулся назад? Должно быть, у тебя масса скрытых талантов, раз великий Иль Рэ был ослеплён настолько, что не заметил твоей непроходимой тупости. — Я должен был найти его, — в тон шипит, отвечая, Падший и таковым себя ощущает. Впервые за долгое и долгое время. Опасным бойцом, готовым загрызть за своё. Но Арбитро всё-таки оказывается не тем, кого можно напугать тенью угрозы в голосе. Негромко смеётся и устало откидывается на спинку кресла. Потирает пальцами переносицу и вертит шеей. — И что бы ты сделал, если нашёл? Впрочем, не отвечай, это не важно. — А что же тогда? — Акиру порядком подбешивает ходить вокруг да около, соревноваться в колкости выражений, но он терпит. Надеется узнать хоть что-нибудь перед тем, как его уволокут в общую камеру. Или же в другое место. Возможно, куда хуже. Одно точно: решающее значение в его судьбе сейчас может сыграть не такой уж и чокнутый масочник, а потому Акира согласен его терпеть. Даже карателей, куда более шумных и приставучих, вытерпел бы, только бы узнать. Каплю. Крупицу. Осколок. Всё это будет больше того, что у него осталось сейчас. Когда Арбитро заговаривает, его голос становится почти шёпотом, а глаза — узкими щёлками. — То, что мы оба заперты в этой проклятой лаборатории. На глубине нескольких десятков метров, если хочешь знать. Развалины, — он тычет пальцами в потолок, — прямо над нашими головами. И это далеко не то место, в котором я хочу быть. Окончание фразы ещё тише. На выдохе. Акира сводит брови и вопросительно склоняет голову влево. Ждёт дальнейших пояснений. — Видишь ли… — Мужчина сцепляет пальцы в замок и предплечьями упирается в подлокотники, подбирает слова, затягивая меж слов паузы. — Иногда не так-то просто выйти из игры. Иногда всё меняется так резко, что всё, что тебе остаётся, — это либо подстраиваться, следовать новым правилам, или же раствориться. И отнюдь не метафорически, милашка. Понимаешь меня? Кажется, начинает. Догадываться. Даже произносит вслух: — Ты не можешь просто уйти, верно? Только сейчас Акира понимает, что не видит того, что масочник всегда держал при себе. Подле себя. — Те самые ОНИ забрали твой скипетр и боа? Забрали твоего пёсика? Мужчину перекашивает как от лицевой судороги. Акира нашёл его больное место. Акира на него всей пяткой давит и злорадно не собирается останавливаться. Не одному ему теперь приходится так напрягаться для того, чтобы просто дышать. Не одному ему сдавливает лёгкие. — Что с ним сделали? — любопытствует, а у самого ногти в ладонь впиваются. Вспоминает последнюю битву, которую видел Колизей. Вспоминает, как потерял, даже не ощутив своим. — А ты как думаешь? — Ответное шипение наполнено бессильной злобой. Горечью сочится. Должно быть, всё ещё больно. Должно быть, калеченый подросток значил для этого безумца больше, чем кто-либо мог вообразить. Арбитро заперт. Пусть не в клетке, не в комнате с кодовым замком, а в кабинете, пусть в халате. Заперт внутри извилистых лабораторий и всё ещё существует только потому, что те, кто начал всё это, те, кто взирают сверху, позволили ему. Позволили быть полезным. Хозяин — в бесправного слугу, пусть и с некоторыми привилегиями. Акира молчит, сочтя вопрос риторическим, и тогда масочник не глядя нашаривает цепочки и стискивает их в кулаке. — Я отчего-то уверен, что мы могли бы быть полезны друг другу. Акире нравится интонация, что так небрежно скользит в чужом голосе. Сухо и в меру расчётливо. По-деловому. Сейчас ему предложат заключить сделку. — Отчего же? Ухмылка на его губах становится такой же широкой, что и во времена их первой встречи. Безумной. — Оттого, что, пожалуй, я единственный в этой дыре знаю, что именно ты, мой милый, и есть утерянный, исчезнувший со всех радаров носитель анти-Николь. И ты проживёшь куда дольше, если всё останется так, как есть. Акира поверил бы. Если хотя бы приблизительно понимал, о чём идёт речь. И, должно быть, именно это плакатными буквами проступает на его лбу. Невысказанный вопрос. — Покажи-ка руки, — командует Арбитро и, оттолкнувшись от стола, оказывается ближе. Внимательно разглядывает тёмную, фиолетовую кляксу, оставшуюся после инъекции наркотика на сгибе локтя бывшего чемпиона «Бл@стера». Хмурит брови и большим пальцем нажимает на место укола. Акира шипит и выдёргивает руку. Кажется, что боль всё это время таилась в его венах и сейчас ожила. Опутала микроповреждение и принялась жрать его, выхватывая куски. Растирает ладонью, морщится и ждёт объяснений. Что-то подсказывает ему, что-то насмешливое, сокрытое в его голове, что реакция на препарат должна быть совсем иной. Масочник, а ныне халаточник, цокает языком и качает головой: — И настолько больно было после отключки? — Ты себе даже не представляешь, — «ласково» бурчит Акира. — Может, скажешь уже, в чём дело? Пока вся эта хрень меня не то чтобы сильно интересует. Мужчина согласно кивает и мило улыбается. Только глаза — льдинки. — Твой организм был подвергнут ряду экспериментов. Очень давно, ещё в детстве, в первом приюте. Помнить ты этого не можешь: электрошок тщательно прижаривает воспоминания, но только их. То, что удалось получить в ходе множественных манипуляций, сейчас наполняет твои вены. Антитела в крови. Нечто, что вступает в реакцию с райном и уничтожает его клетки на молекулярном уровне. Выжигает вместе с поражёнными тканями. А теперь, когда порция этого чудного вещества, которое всё совершенствуют и совершенствуют, стремясь получить суперсыворотку, здесь, под землёй, попало в твоё тело, антитела атаковали и своего носителя. Другими словами, мой сладкий, уже то, что инъекция не убила тебя, почти чудо. Надо же, а мог отсеяться ещё на начальном этапе… — последнее Битро бурчит уже под нос, явно больше для себя, нежели для Акиры, но, собравшись, продолжает: — Новые друзья уже рассказали тебе о местном распорядке? О том, что раз в неделю все выжившие в предыдущих схватках получают всё новые и новые дозы райна, а после, становясь сильнее, дерутся насмерть на жалком подобии Арены. Проигравшего утаскивают в хирургический центр; если достаётся живым, конечно. Кроят на части, забирают самое важное для исследований, а шмат мяса, что — редкость, но бывает, — всё ещё дышит, оставляют растворяться в ванне, наполненной кислотой. Утилизация медицинских отходов, малыш. Мне кажется или твои чудесные щеки побледнели? — Назовёшь меня так ещё раз — и останешься без языка, — бормочет Акира скорее потому, что если не скажет хоть что-нибудь, то откусит себе язык. Слишком крепко сжимаются челюсти. Почти спазмом. Почти невольно. Акира начинает осознавать, в каком переплёте оказался, уже полностью. Не краешком сознания, как о досадном, неудавшемся приключении. Как о чём-то страшном. О чём-то, что может с ним случиться. Битро, кажется, даже не замечает его выпада и, крутанувшись, тормозит кресло, выставив руку. Ударяется ей о столешницу, но не придаёт значения. Смотрит только на Акиру. Кажется, сканирует, отслеживает все эмоции. Продолжает: — Возможно, ты был неплох там, наверху, в Тошиме. Но здесь — не Тошима, близко нет. Никто не вытащит твою задницу в последний момент, не подставит плечо. И самое вкусное во всём этом то, что, будучи неплохим бойцом, ты будешь слабеть от каждой новой инъекции. Пока райн или же ставший бешеным берсеркером случайный соперник не размозжат твою голову о плиты Арены. И сказочным везением можно будет назвать то, что умрёшь там, а не чувствуя, как из твоего тела вытаскивают печень. Ну так что ты думаешь, малыш? — Обращение подчёркнуто двойным пунктиром, насмешливо выделено интонацией. — Ты всё ещё считаешь, что мы не нужны друг другу? Падший медленно кивает: — Выходит, что ты нужен мне. Но что тебе от меня толку? Если рано или поздно этот анти-Николь прикончит меня? — Не понимаешь… — Мужчина поднимается на ноги, и Акира обнаруживает, что тот выше его на добрую четверть головы. Никогда не обращал внимание раньше. — Ты — единственный козырь, что за всё это время попал в мои руки. Не туз, но и не десятка… Скорее, валет. Да, всё верно: валет, с помощью которого, возможно, удастся заполучить более сильную карту. — Не припомню, чтобы в покере подобное было в правилах. — Акира чувствует себя опутанным уловками, как сетями паука. Не сомневается в том, что его попытаются использовать. Не ахти какой щит, но это лучше, чем ничего. — О, если бы здесь играли в покер… Арбитро касается своего лица и ерошит и без того растрёпанные, порядком отросшие светлые волосы, и Акира явственно видит в них нити седины. Масочник огибает стол и, остановившись около шкафа, берётся за ручки, замирая. Косится в сторону Акиры и, кажется, решается на что-то. Достаёт белый, точно такой же, как и на его плечах, халат и, не церемонясь, швыряет в того, с кем вёл такой запутанный диалог. Акира перехватывает за пластиковые плечики и сминает идеально отглаженный жёсткий ворот. В сияющих голубых глазах светится всё то же самое безумие, что раньше игрокам доводилось видеть лишь сквозь прорези маски. — Надевай. Я покажу тебе туза. *** Осторожно ступает следом за бывшим масочником, предпочитая держаться на полкорпуса позади. Так, чтобы видеть «группу сопровождения» с высоковольтными дубинками. Акира пока мало что понимает, да ещё не желающая отступать дурнота ясности уму не добавляет. Акира внимательно слушает, ни на секунду не забывая о том, что кресты назад так не вернул. Брошенными на столе остались лежать. Почти физически чувствует, как грудь пустотой жжёт. Коридоры широкие, света оглушающе много. Ряды лабораторий. — Это всё, — Акира начинает говорить первым, но, не в силах подобрать нужное слово, просто качает головой и неопределённо кивает в сторону, — давно здесь? Масочник посмеивается в ответ и, кажется, даже закатывает глаза, поражаясь чужой наивности: — Не сказать, что очень. Лет тридцать или около того. — И всё это ради райна? Арбитро косится на него, качает головой и задумчиво поглаживает гладкий подбородок. Размышляет, как много может рассказать. Как много стоит рассказывать. Довольно быстро приходит к какому-то внутреннему соглашению и даже улыбается Акире. Так, что последний невольно замедляет шаг. Кажется, что его внутренности медленно скукоживаются под действием неведомой отравы. — Не только, мой мальчик. Погоди немного, и скоро сам всё увидишь. Корёжит ещё сильнее. «Мой» неприятно по ушам режет. Потому что решительно нет. Потому что Акира вообще не хочет кому-либо принадлежать. Корёжит, потому что он, пожалуй, не хочет «сам увидишь». Потому что как никто иной догадывается, какие эксперименты могут проводиться здесь, внизу. И на ком — тоже. — Так это «ЭНЕД»? — И да, и нет. Условно мы сейчас в месте, которое давно перестало существовать. «ЭНЕД» — лишь один из его щупалец. Куда менее влиятельный, смею заметить. Акира головой из стороны в сторону вертит и с каждым шагом всё меньше и меньше верит, что находится в месте, которое давно перестало существовать. Людей в халатах и частенько с респираторами всё больше вокруг снуёт, от обилия мелькающей лампочками аппаратуры рябит в глазах, а колб, наполненных разноцветными жидкостями, не счесть. И, чёрт возьми, как же всё косятся. Отводят взгляды, не рискуя столкнуться зрачками с бывшим масочником, и почти сразу же отворачиваются, углубляясь в свои дела. Акире нескольких секунд хватает, чтобы понять. — Почему они все тебя так боятся? В ответ — смешок и неподдельное безумие во взгляде. — Если я не могу покинуть это место, это не значит, что у меня не осталось никакой власти. Большие боссы крайне редко суются сюда, в лаборатории, а пока это так, только я решаю, кому из этих мышек жить или умереть. Бывший чемпион «Бл@стера» хмыкает на это. Хмыкает и не может удержаться от того, чтобы не наступить на чужую мозоль. С чувством, всей пяткой. Этот больной ублюдок, столько лет играющий чужими жизнями, заслужил. — Тогда как ты позволил забрать Кау? Стиснутые челюсти и прорва ненависти во взгляде в ответ. Как лезвием полоснуло по лицу. Молчит, а спина становится неестественно прямой. Акира слышит, как трещат бегущие по шокеру голубые искры в шаге или двух позади. Мысленно готовится к боли, но Арбитро так и не отдаёт приказ. Спускает ему это, и Акире всё никак не понять почему. Чем он может быть важен? Чем полезен? Проходится языком по губам, с удивлением отмечая, что они имеют солоноватый противный привкус, и решает не лезть на рожон. Пока что. — А каратели? Ответ такой же короткий, как и вопрос: — Ушли. — Что, просто взяли и свалили? Перемахнули через забор и сделали ручкой? Почему их отпустили, а тебя — нет? — Потому что от тупоголового быдла больше нет толка. — А от тебя, стало быть, есть? Презрение, мелькнувшее в голубых глазах, Акиру даже радует. Слишком напыщенно для того, чтобы задеть. Слишком не по-настоящему для того, чтобы решить, будто масочник взаправду может на него «обидеться». Время игр прошло. — Прежде всего, я — учёный, а уже после… — Неопределённо качает головой, и Акира, хмыкнув, заканчивает вместо него: — Ублюдок и садист. Остаётся без ответа. Потому что вроде как и добавить нечего. Как бы там ни было, а бывший хозяин Белого дома не скрывал своих наклонностей. Всё дальше и дальше вперёд. Вглубь начавшего петлять коридора, среди прозрачных, явно защищённых армированным стеклом клеток. А после — ряды широких дверей. Двустворчатых и непрозрачных. С блеклыми, слоем пыли покрытыми табло «Не входить». Акира и без подсказок догадывается, что за ними. Акира ни за одной не хочет оказаться. Если уж и умирать, то одним куском, а уже после пусть делают что хотят; когда сердце остановится, ему будет уже наплевать. — Куда ты меня ведёшь? — Терпение, мальчик мой. Скоро сам всё поймёшь. — Ты назвал меня валетом. Обмолвился о тузе. Что это значит? К чему эти аналогии, если правила «Игуры» больше не работают? Арбитро замедляет шаг. Опускает голову, едва уловимо морщится, губами касаясь ворота своего халата, чтобы скрыть это, и поворачивается к Акире наконец. До этого только глазом косил. — Сильная карта имеет влияние даже вне игры. Если не выбывает из неё, конечно. Видишь ли, милашка… Акира спускает ему это, потому что масочник касается своим пропуском магнитного датчика, расположенного по левую сторону единственной из всех, автоматически не раскрывшейся двери. После уже вручную вводит пароль и прикладывает мизинец к подсветившемуся сканеру. И, когда все меры предосторожности выполнены, вперёд проходят только вдвоём, оставив силовиков с дубинками в коридоре. — Не боишься? — на всякий случай спрашивает Акира и тут же закусывает язык. Что он может сделать, в действительности? Даже если убьёт этого полоумного клоуна, сменившего рубашки безумных цветов на халат, сам не выберется. Он ждёт снисходительной усмешки в ответ, но даже её не следует. Мужчина непривычно серьёзен, и это пугает куда больше его вкрадчивых речей и угрожающих недозаигрываний. — И ты тоже будешь, — заверяет и первым делом направляется к монитору с непонятными для Акиры показателями. Смутно угадывает в скачущей вверх острыми пиками нить чужого пульса. Остальные ему ни о чём не говорят. Цифры сменяются слишком быстро. Арбитро же вытягивает из кармана брюк очки и, натянув их на нос, складывает ладони на груди. Косится на Акиру, после — на мониторы. Снова на Акиру… — Да говори уже. Мужчина покусывает губу, отводит светлую прядь ото лба, словно время тянет, чтобы собраться с мыслями, и, наконец, начинает: — Что ты знаешь о Нано? — Немного. Только то, что именно из его крови и… Не договаривает. Арбитро прерывает его резким движением руки. Грозит пальцем. — А-а-а. Ошибка. Кровь Нано — это и есть райн. В своём чистом, неразбавленном виде. Но это уже итог, а не первопричина. Николь Премье был первым выжившим, кто получил сыворотку суперсолдата, что долгие годы мы пытались создать в этих лабораториях. Тысячи тестов, сотни подопытных… Премье выжил, его ДНК причудливым образом мутировала. Он получил всё то, что мы так хотели ему дать, но… через какое-то время сошёл с ума. Перестал быть управляемым и вырвался. Сбежал и вместе с этим уничтожил почти все записи и целый исследовательский блок. Ты даже представить себе не можешь, в каком ОН был бешенстве. Голов слетело чуть ли не вполовину больше, чем снёс Премье. Но важным оказалось другое. ОН предвидел подобный итог и поэтому ещё на стадии разработки сыворотки начал проводить внутриутробные эксперименты. Задолго до того, как я появился здесь. Задолго до того, как вообще прибыл в Токио. Премье сошёл с ума потому, что его сознание не выдержало всей той боли, не смогло адаптироваться. Но что, если бы была возможность повлиять на ещё не развившийся организм? Внести изменения в нервную систему до того, как та их отторгнет? ОН всё пробовал… Верил в идею. Верил так сильно, что, когда последний эмбрион умер, притащил сюда собственную беременную любовницу. Начал ставить эксперименты на ещё не рождённом сыне. И у НЕГО получилось, Акира. Мальчик выжил. Мальчик рос. Среди оружия и на полигоне, показывая небывалые по сей день результаты. Первый суперсолдат с изуродованной психикой и атрофированными чувствами. Идеальная боевая машина. Он ею был. Пока не столкнулся с Премье. И впервые за всю свою недолгую жизнь — проиграл. Почувствовал страх и возненавидел это. Помешался на нём, на самой идее искоренения слабостей. Третья мировая закончилась. Япония пришла в упадок. Появились Тошима и «Вискио», но весь этот подземный комплекс, это место — никогда не умирало. Продолжало функционировать, готовясь к новой войне. Только вот Нано так и не удалось поймать, а тот самый мальчик продолжил убивать, не подчиняясь приказам. Арбитро замолкает, а Акира бездумно пялится в мигающие мониторы. Сотни огней и десятки кривых ни о чём ему не говорят… Сотни огней всего лишь отвлекают его. Акира знает, чья это была история. Акира не может заставить себя об этом думать. Акира не хочет. Сухо сглатывает и, прикрыв веки, спрашивает только для того, чтобы немного перевести тему. Сместить фокус. Потому что с каждой секундой наполняют мысли о том, что тот, кто всю свою жизнь только и делал, что убивал, не зная раскаянья и жалости, вдруг позволил ему сделать выбор. Позволил, несмотря на то, чем все это закончилось для… них обоих. Акира не может даже мысленно произнести его имя. Акира ни за что бы не назвал это любовью или даже привязанностью. Светлые чувства не облекают в столь извращённые формы. — Ну а я? Ты назвал меня «анти-Николь». Что это значит? — Одно время, когда эксперимент Нано ещё считался успешным, руководство задумалось о том, что было бы неплохо обзавестись ещё и антидотом. На тот самый случай, который называют крайним. Под видом правительственной программы начали собирать детей из приютов по всей стране. Новая волна. Многие умирали от боли. Не выдерживали. — Арбитро вдруг странно улыбается Акире и, кажется, даже вот-вот протянет ладонь, чтобы коснуться его побледневшей скулы. Скулы, которую скоро холодом сведёт от роя промаршировавших по ней мурашек. — Но не ты, мальчик. Тебе вводили кровь Нано десятки, сотни раз, и ты — выжил. Терял сознание от боли, утрачивал память, но в итоге выработал иммунитет. Твой организм причудливым образом начал сам вырабатывать антидот, защищать себя. Антидот, разрушающий клетки, поражённые райном на молекулярном уровне. И это тоже могло бы стать большим успехом. Могло бы. Если бы не война. Официально: программа прекратила своё существование, и в неразберихе мы потеряли тебя. Чёртов Премье уничтожил все записи. Он был по-своему привязан к тебе, помнишь? Акира медленно качает головой. Нет. Он не помнит. Ни черта не помнит про свою прошлую жизнь. Ни черта, помимо липких, странных и, как ему всегда казалось, бессмысленных, наполненных одной только болью кошмаров. — Я не знаю, можно ли назвать это иронией. Шики большую часть своей жизни ненавидел Нано и все его порождения. Считал его силу ненастоящей. Упорно, без жалости вырезал всех, кто польстился на неё, и в итоге закрыл своей спиной чуть ли не прямого отпрыска Премье. О да, в этом есть доля иронии. Как и в том, что Акира, всю свою ёбаную жизнь предпочитавший держаться особняком и ни к кому не привязываться, кроме, разве что, верного Кейске, от преданности которого не смог избавиться, увяз за каких-то пару недель. Провалился по самую макушку за несколько коротких встреч и был готов вцепиться намертво. Акира никогда себе не признается, но он нашёл то, что хотел бы назвать… Своим? Меж висков ломит. Позвоночник судорогой насквозь. Сжаться в комок и переждать бы. Пока прекратится. Пока отпустит. Пока перестанет себя обманывать. — Он не знал, — насилу давит и ещё больше ненавидит никуда не девшуюся, чёртову тёмную, расплывшуюся кляксу на сгибе локтя. — А если бы знал?.. Как думаешь, чем бы закончилось? Акира вспоминает негромкий скрип кожаных перчаток, пальцы в которых едва не расплющили его глотку. Акира вспоминает, как задыхался и почти терял сознание от удушья и боли. Акира вспоминает, как алые точки напротив размывались, теряя чёткость. Неосознанно тянется пальцами к горлу. Не собирается удовлетворять чужое любопытство своими предположениями. Не собирается больше, кажется, вовсе открывать рот. С глазами бы ещё договориться тоже. Арбитро понимает это и не цепляется больше. Проводит ладонями по плечам, разглаживая длинные рукава халата. Оценивающе оглядывает Акиру. С ног до головы на этот раз. Подходит ближе и пытается заглянуть в глаза. Решается, словно от этого зависит, перелетит он через пропасть или нет. Решается, словно… Тянется к приборной панели и, повторно приложив карту-пропуск, кивает на неприметную, белую, как и всё здесь, дверь. Царство дверей… Акира первым берётся за ручку и, потянув её на себя, тут же слышит множество приборов, писк. Такие же звуки издавали кардиомониторы в больнице. Акира слышал, когда навещал Рина. Акира глохнет сейчас. Его сердце, кажется, сейчас долбит в два раза быстрее, чем во время самого упоротого кросса. Быстрее, чем когда ему пришлось удирать от карателей. Быстрее, чем когда-либо. — Ты зайдёшь или нет? — где-то прямо над ухом, горячо, дыханием щекоча. Недопустимо близко. Чужая ладонь почти что на его поясе. Плевать. Только бы перенести ногу через порог. Только бы пульс не подвёл. Только бы… Акира сглатывает и, пихнув стоящего позади мужчину локтем, наконец входит. Светом люминесцентных ламп тут же слепит. Оглушает треском приборов, а нос забивает едкой стерильностью. Акира тянется вперёд почти что на ощупь. Огоньки мониторов ориентиром. Огоньки и единственное тёмное пятно в этой комнате. Единственное чёрное и чужие, в беспорядке разметавшиеся по кипенно-белой подушке волосы. *** Кругами, насколько позволяют многочисленные провода, ходит. Неверяще косится, делает круг, отворачивается, потирая виски и решая, что это какая-то игра явно съехавшего сознания, и смотрит снова. И снова. И снова… Не может поверить. Кисти — вдоль тела, поверх одеяла. На указательном пальце — датчик. Капельница от сгиба локтя к стойке тянется. Раскуроченная арматурой грудь прикрыта такой же, как и на Акире, разве что только без номера, футболкой. Угадываются очертания плотной повязки под ней. Кожа почти что меловая, даже с синевой. Тонкие губы сомкнуты, глаза закрыты, и лишь чёртовы мониторы упорно ловят чужое сердцебиение. Кругами, насколько позволяют многочисленные провода лежащего на узкой койке, опутавшие, ходит. Кругами, и не может поверить. Ни Битро, ни мониторам. Не может поверить в то, что… Живой? Кругами… не смея даже протянуть руку, чтобы коснуться. Не веря. — Как это… — Почти что приседает, начиная задыхаться вдруг. Наклоняется, чтобы продышаться, ладонями опираясь о колени. С трудом поднимает голову, отгоняя волной накатившие тошноту и головокружение. Договаривает: — Как это возможно? Я же был там, я видел… Осекается. Не может выдохнуть. Оседает на пол. Руки подрагивают, пальцы — неверные. И перед глазами только алое марево. Струящаяся из раны кровь. Ни один человек бы не смог выжить. Даже немного больше, чем человек. Даже такой, как Шики. Сжимает голову ладонями, будто бы для того, чтобы не позволить ей треснуть, и, убедившись в том, что этого не произойдёт, переводит взгляд с плиток на Арбитро. — Это и есть твой «туз»? Неопределённое движение плеч. Всё верно: это же, мать его, Шики. Шики, подчиняющийся только своим собственным порядкам. Шики, который скорее сдохнет, чем согласится стать чьей-то марионеткой. Снова. — Как? Акира не понимает. Акире важно знать. Важно больше, чем остаться в живых и выбраться. Потому что он уже вроде как сделал это один раз. Потому что отвязался от «Игуры», но живым себя перестал чувствовать. Потому что неправильно выбрал. Молчание в ответ. И тогда бывший чемпион «Бл@стера» поднимается на ноги. Надвигается на масочника и стискивает кулаки. — Я хочу знать, — повторяет, и Арбитро сдёргивает очки с носа, теребит дужки пальцами. Отходит к мониторам. — Знать что? Жив ли он ещё или же почему выжил? — Что значит «жив ли»? Все эти мониторы, они же… — Отслеживают состояние тела, верно. Но, как ты заметил, дыру такого размера пластырем не залепить. И, когда парамедики нашли тело, он был скорее мёртв, чем жив. И то, что лежит сейчас здесь, не в полной мере является Шики. Во всяком случае, не тем, которым ты его знал. Над ним… — Бывший масочник закатывает глаза и едва уловимо ведёт плечами, словно для того, чтоб нащупать нужное слово. — Хорошенько поработали. Уровень регенерации возрос и позволил телу залечить рану, но вот сознание… не думаю, что осталось прежним. Видишь ли, как и Николь, Шики привык бунтовать и совершенно не желал выполнять чужие приказы. Что толку в таком солдате? И ОНИ… — Большой палец бывшего наркобарона указывает куда-то вверх. — Не могли взять его, не навредив. Арбитро сплетает пальцы в замок и немного опасливо подходит к кровати. Тянется к бледному лицу лежащего на кровати, но в последний момент передумывает. Не то потому, что тяжёлый взгляд Акиры не обещает ему ничего хорошего, не то потому, что опасается, что Иль Рэ, распахнув глаза, вырвет ему кисть, а то и сразу предплечье. Акира почти слышит треск. Чует запах брызнувшей крови. — Если он так важен, тогда почему он здесь? Почему не под надзором важных шишек? Масочник хмыкает и вдруг неосознанно тянется к переносице. Потирает её, поправляя очки, и качает головой. — Потому что он будет, мягко говоря, не в восторге, если очнётся раньше, чем его успеют доработать. — В каком смысле? — Большой босс отсиживается за толстенной армированной дверью. Думает, как бы половчее отрубить нежелательные эмоции и сделать Шики посговорчивее. Они пытаются вмешаться в его сознание и выдрать большую часть личности, и чёрт знает, к чему это приведёт. Поэтому и держат его в состоянии искусственной комы. Ну, строго говоря, я держу. Но это мало что меняет. У Акиры, кажется, все жилы дрожат. Вибрируют под кожей. Он жадно дышит распахнутым ртом и не может отвести взгляд от прозрачной полой трубки с непонятным раствором, что медленно просачивается в вены Иль Рэ. И это больше, чем неправильно, — видеть Шики таким неподвижным и тихим. Это вообще нечто за гранью его, Акиры, понимания. Видеть того, кого он хотел похоронить, живым. Почти живым. Акира забывает и о крестах, и об инъекциях. Забывает о том, что может умереть в любой момент. — Разбуди его. — А ты не только отбитый, но ещё и глухой, да? У меня есть приказ, нарушив который я подпишу себе приговор на медленную и крайне мучительную смерть. И это в том случае, если он… — Длинный палец указывает на лежащего на кровати. — Мне шею не свернёт, что весьма вероятно, кстати. Учитывая, в какую ярость он придёт, как только поймёт, где находится. Я по уши в дерьме, малыш. Застрял между молотом и наковальней. Акира понимает вдруг, что к чему. Догадывается и кивает. — Ну конечно. Поэтому тебе и нужен буфер, чтобы успеть выскользнуть. Только ты упускаешь из виду кое-что: между нами ничего нет. Никакой внеземной любви, приязни или вроде того. Мы виделись около восьми раз, переспали дважды. Думаешь, для него это что-то значит? Настолько, чтобы выслушать меня, прежде чем убить? Я предал его, помнишь? Встал на сторону Рина. Не простит. Бывший масочник заходится смехом и почти сразу же, спохватившись, зажимает ладонью рот. Насмешливо глядит, сощурившись, и качает головой. Не верит ни единому слову Акиры. — О, разумеется. Только и ты упускаешь пару мелких деталей, милашка. Он… — указывает на кровать снова, — защищая тебя, умер. А ты, получив свободу, вернулся за ним. — Я хотел найти тело, — сквозь зубы цедит Акира, надеясь только на то, что жар, приливающий к щекам, пятнами не останется. — Ты и нашёл. Пока это всего лишь оболочка. Сосуд. И, поверь, я делаю всё возможное, чтобы тот, кто откроет глаза, всё ещё был человеком. Окей. Ладно. Пусть так. Акира готов подмахнуть этот контракт не глядя. — А что должен сделать я? — Ох, наконец-то! Правильный вопрос! — преувеличенно восторженно восклицает мужчина в белом халате и театрально взмахивает руками. Акира лишь морщится на всё это. — Ты, милашка, должен выжить. Продержаться, сколько будет нужно для того, чтобы наш спящий принц был готов вернуться, и не угодить в яму с известью. А когда вернётся, сделать так, чтобы он был на нашей, а не на своей собственной стороне. Всё так же, как раньше, за тем только исключением, что инъекции райна будут медленно убивать тебя. Я попробую снизить дозу, но боюсь, что на этом всё. Неявный намёк на фаворитизм — и твою койку в комнате займёт другой. Бои и медицинской осмотр, увы, проводятся не на подконтрольной мне территории. И ещё, мой дорогой Нуль Николь, не стоит посвящать в наши планы своих новых друзей. Только ты и я, Акира. «Только ты и я», верно. Ты и я. Ненадолго. Юноша кивает и, понимая, что на этом всё, пятится к двери. Но напоследок, прежде чем развернуться и выйти, оглядывает тело, лежащее на кровати ещё раз. Вспоминает последнюю битву, которую видел Колизей, и почти сразу же оставшегося в госпитале Рина. Такого же упрямого, как старший брат. — Не уверен, что он станет слушать. Ладонь бывшего хозяина «Вискио» сжимает его плечо. Акире хочется отодвинуться, но он заставляет себя остаться на месте. Сжимает левую в кулак и терпит. Писк кардиомониторов словно придаёт ему уверенности и немного сил. Даже если не услышит, не поверит, не узнает… Акира увидит его живым. Акира вроде как искупит это, вернёт должок. И плевать, что дальше. Плевать, что Шики решит сделать с ним. — Конечно, станет, если ты хорошенько постараешься, малыш.