Сборник "Hemerocallis"

Макишима Шого \ Она

Еще пару месяцев назад, он бы посчитал это великой глупостью, чем-то нереальным, эфемерным и фантастически недостижимым. Он не любил фантастику, он вообще не любил ничего из того, что может породить лишь мозг фантаста, или же фантазера, без четкой линии логики, без закономерности. Макишима смотрел на нее и готов был безудержно хохотать, над собой, над Сивиллой, над всем чертовым миром; и страной, трущобами которые дали почву для всхода такой диковинке, как Она. Он проверял этот мир, его правила и рамки на прочность столько, сколько помнит себя, убеждаясь в том, что он хрупкий, шаткий, как линия домино, что осыплется от малейшего дуновения ветра. Его нужно лишь подтолкнуть, и он уже будет парить в бездне невесомости, унося с собой все, на чем держался. И он подталкивал; вежливо, деликатно, словно подавая нерешительной даме руку, ласково утягивая за собой, не забывая ублажать слух неслыханными и неисполнимыми обещаниями. Зная что в конце будет только смерть и хаос. Это все чего он желал. Быть увиденным, услышанным, запоминающимся. Таким, какими были его любимые писатели, музыканты…именно так обретается бессмертие. А тут она, со своими серыми глазами, со своими абстракциями, образами мира, которые раньше можно было увидеть лишь в чудаковатых картинах с сотнями разных, но в то же время одинаковых цветов. Как устоять от соблазна попробовать? Как удержаться от искушения испытать на прочность ее столпы правосудия? Никак, - отвечает он себе, отчаянно убеждая себя в том, что это лишь фальшивая игра во что-то такое недостижимое, эфемерное и фантастическое… Это никак заводит его в одну из самых глубоких пещер без стен, что мог бы представить только искалеченный болезнью рассудок, но она чиста, как небо над пшеничным полем перед дождем, свежее, такое очаровательно спокойное. Поразительно, - то ли восторг, то ли насмешка. Шого внимательно изучает ее хаотичность, пробует на прочность, местами рвет болезненными вопросами, суждениями, и… Ничего, - она все так же ласково прижимается, словно не было ничего. Она помнит цвет его глаз, дает характеристику текстуре его волос, голосу, запаху его кожи, а он в ответ может только пить вино, слушать Рахманинова и смотреть. Смотреть на нее, как на что-то иррациональное и фантастическое. Безгранично воздушное, и титанически тяжелое. Говорить с ней о том, как он убивал, как ломал, как лгал. Но так, ни разу ее не обманул. Не потянул. Не толкнул. Пил с ней кофе, не подсыпав и капли яду. Касался ее спины, шеи, и не пустил ни капли крови. Слушал ее голос и не перебивал. Хотел предать, не смог. Не сбежал.