Короткое замыкание

Куроо неторопливо достал бокалы и прошел к бару, краем глаза наблюдая за Цукишимой, который, постояв рядом с диваном, вдруг неспешно снял пиджак и начал стягивать галстук. — Мм? — Куроо вопросительно вскинул бровь. — Что это ты делаешь? — Хочу отметить. — После целого дня разговоров, переговоров и уговоров Цукишима, похоже, не собирался тратиться на слова. Галстук упал на диван следом за пиджаком, длинные пальцы легли на пуговицы рубашки. Куроо сделал шаг ближе и качнул бутылкой в руке. — Я вообще-то тоже, но у меня тут восемнадцатилетний виски, а ты, я смотрю, настроился на текила-бади? Цукишима как ни в чем не бывало продолжил медленно выворачивать пуговицы из петель, и Куроо задумался: где он допустил ошибку? Почему этот мальчишка сейчас стоял посреди дорогого пентхауса Куроо и вел себя… Ох, нет, вовсе не как хастлер или любовник на одну-две-три ночи. И в то же время не как самоуверенный кретин, возомнивший себя едва ли не хозяином положения. Цукишима вел себя так же, как в офисе, так же, как сам Куроо, когда вбрасывал мысль, опережавшую текущую дискуссию, не заботясь, что кто-то может не понять, но прекрасно зная: Цукки уже успел эту мысль подумать и, весьма вероятно, знает, как ее продолжить. На третьей пуговице Цукишима остановился и опустил руки. Жест этот выглядел одновременно уверенным и отчаянным — как посмотреть. Но Куроо видел все целиком: нетерпение во взглядах, которые ловил на себе весь день, желание в приоткрытых губах, неутихавшее после удачно завершенного дела возбуждение в слишком резких движениях, когда Цукки застегивал портфель с подписанными бумагами или когда садился в машину и опускал окно, подставляя лицо осеннему воздуху. И одновременно — что-то совсем другое: принюхивающееся, с непривычки щурящееся на свету, облизывающееся в предвкушении. Еще готовое немедленно скрыться обратно в темноте, но несомненно хищное и очень опасное. Была ли это проекция? Переживал ли Куроо сейчас, глядя на Цукишиму, собственный первый триумф? Даже если и так, инстинкты не обманывали: они были похожи в главном — в стремлении победить. И пусть пока Цукишиме комфортнее было в роли второго плана, очень скоро это изменится. — Возьмите меня. Внутри стало горячо, словно Куроо уже хлебнул виски: перехватило дыхание, гортань обожгло, а ладони мгновенно вспотели. Стараясь дышать ровнее, он отставил в сторону увесистую бутылку, норовящую выскользнуть из влажных пальцев, и сделал еще пару шагов навстречу Цукишиме. Из-под расстегнутого ворота виднелся малиновый засос — или укус? — прямо на ключице: яркое — во всех смыслах слова — свидетельство того, что Цукишима не единственный, кто может заявлять права. Протянув руку, Куроо отвел рубашку чуть в сторону, открывая еще одну метку — ниже, ближе к соску; полюбовался несколько секунд, наблюдая, как румянец постепенно заливает шею Цукишимы и ползет на грудь. — Повтори-ка? Для протокола. — Я хочу, чтобы вы меня трахнули, — ровным голосом повторил Цукишима, и Куроо почувствовал, как уголки губ ползут вверх. «Ты слишком много думаешь. А в нашей работе удовольствие по полной получаешь тогда, когда отпускаешь себя. Как в сексе». — Сколько раз? Цукишима еле заметно вздрогнул, а глаза за стеклами очков пыхнули чернотой. — Столько, сколько раз вы меня мысленно трахнули сегодня, пока я нагибал Нобору. Господи, этого наглеца определенно стоило выпороть, у Куроо уже просто руки чесались. Однако возразить на это было нечего: то, как Цукишима провел сегодняшнюю встречу, стоило записать и просматривать дома одинокими зимними вечерами. Впрочем, Куроо был уверен, что отныне возможность сделать такую запись будет появляться все чаще, а одиноких вечеров станет гораздо меньше. — Принято. Марш в постель. Цукишима подчинился без возражений, даже без ожидаемой тонкой улыбки — прошел в спальню и остановился перед кроватью, словно хотел, но не решался рухнуть на покрывало прямо в одежде, словно вдруг забыл, на что сам напросился. Слишком просто. Велеть раздеться, толкнуть на кровать — на этих темно-бордовых простынях Цукки будет смотреться идеально — растянуть, раскрыть его до предела, наслаждаясь каждым стоном, оставляя новые метки на теле, которые потом можно будет незаметно для окружающих трогать под одеждой, напоминая об этом дне, о первой ночи, заставляя думать о том, что еще ждет впереди… Взять его, покорного и захлебывающегося от нетерпения. Слишком быстро. Куроо взял его за запястье и развернул к себе. Провел большим пальцем по кромке ладони — над самым краем манжета, очертил выступающую косточку и не спеша расстегнул пуговицу, прижимаясь к точке биения пульса. Цукишима следил за его действиями, и уголки губ слегка подрагивали. — Вы по пульсу определите, готов ли я? — И он подставил другую руку. Куроо спокойно расстегнул и второй манжет, а потом — молнию на брюках Цукишимы. По тому, как резкий выдох коснулся лица Куроо, было понятно, что вот теперь-то пульс точно подскочил. Этот момент, когда уже знаешь, что будет дальше, но пока не решил, как, и потому словно пробуешь новый инструмент, нажимая то одну, то другую клавишу и вслушиваясь в звучание. Они уже были здесь всего пару дней назад, полная нагота — пройденный рубеж, но Куроо хотелось видеть, что прячет под одеждой новый Цукишима, как выглядят сегодня синяки и укусы, тогда расцветавшие на его светлой коже пунцовыми лепестками. Что он прячет от мира — но уже не от Куроо — под своими хорошо сидящими, но невзрачными костюмами и простенькими галстуками? Не говоря ни слова, Куроо просунул пальцы в ширинку, погладил сквозь белье уже твердеющий член; ресницы Цукишимы качнулись вниз, губы раскрылись. Слишком просто. Куроо прошелся пальцами по этим губам, скользнул дальше, трогая нежную, влажную изнанку, зубы, подрагивающий язык; и одновременно сжал член Цукишимы другой ладонью, чувствуя, как плоть наливается полнее, как расправляется под прикосновениями. Слишком быстро. Всего две пуговицы на манжетах, дурацкая молния — инструментарий оказался чересчур беден, преграда ничтожна. А Куроо хотелось перебирать застежки на манжетах и, возможно, на спине…Мелкие пуговицы, которые выскальзывали бы из пальцев… Непослушные крючки на корсете… Возможно. Однажды. Пока Цукки не начнет стонать в ожидании настоящих прикосновений и изворачиваться в тугих застежках, стремясь сбросить последнюю преграду. Куроо осторожно высвободил из белья набухший, уже полностью вставший член, вынул пальцы изо рта Цукишимы и обрисовал слюной головку. Цукишима задрожал и с глухим стоном качнулся навстречу. Куроо отступил. Очередная демонстрация силы, ненавязчивое напоминание, кто здесь играет ведущую партию. Хотя в том, как Цукишима выглядел сейчас в спальне Куроо, на фоне его постели — но все еще не на этих простынях, — не было ни капли слабости. У Куроо голова шла кругом от вздернутого подбородка, открывающего длинную, залитую румянцем шею, так идеально подчеркнутую распахнутым воротом рубашки, от того, как перевитые венами жилистые запястья проступали из-под откинутых манжетов и как малиновая головка члена торчала наружу в обрамлении выбившегося подола рубашки, вздрагивая в такт биению сердца. — Что ты… вы делаете? — Взгляд у Цукишимы стал тяжелым, как и голос, упавший почти до хрипоты. — Шшш, — с улыбкой, грозившей сорваться с губ от возбуждения, остановил его Куроо. — Просто изучаю. — И начал неторопливо развязывать на себе галстук. Цукишима, не дожидаясь указаний и не сводя глаз с Куроо, продолжил расправляться с пуговицами на собственной рубашке, заставляя прикипать взглядом к мышцам предплечий. И это вызывало такое же пьянящее предвкушение, какое часто охватывало Куроо на работе, когда Цукишима переставал задавать уточняющие вопросы, пытаться что-то угадать наперед и сомневаться, а просто начинал действовать, полностью доверившись Куроо, — и вот тогда рождался их особый ритм, синхронизирующий и будоражащий. Когда Цукишима достраивал версии, восполнял пробелы или предлагал нечто захватывающе гениальное, превращая следующий шаг в синхронизированную атаку, которой не было в планах, но которая всякий раз приносила им очко. — Кеееей… — Кровать мягко спружинила, принимая их уже переплетенные тела, и Куроо перенес часть своего веса на руки, позволяя Цукишиме дышать, а себе — еще раз окинуть взглядом длинное, поджарое и такое светлое в темных простынях тело. — Кей, ты бы видел себя. — Это вам следовало бы на себя посмотреть. — Несмотря на явную иронию в голосе, Цукишима с нажимом провел ладонями по спине Куроо, вызывая волну мурашек, обхватил ягодицы и притерся всем телом, не сводя потемневших глаз с губ. — Нравится? Подать очки? — усмехнулся Куроо. — Ни к чему. Я уже видел этот взгляд. Вы так выглядите, собираясь опробовать новый спорткар. Куроо расхохотался. — А ты себе не льстишь? — Он наклонился и широко лизнул старые метки на груди и плечах Цукишимы, вызывая длинную дрожь и новый нетерпеливый толчок бедрами. О да, у этой машины определенно был потенциал. Впрочем, Куроо это было известно лучше других. — Не думаю, — полузадушенно отозвался Цукишима и тут же разочарованно застонал, когда Куроо рывком поднялся с кровати и направился к тумбочке. — Вот и не думай, — заметил он, бросая на постель смазку и презервативы. — Ты здесь не для этого. * Если бы Куроо спросили под присягой, он бы и тогда не сознался, что сам, вероятно, был виновен в происходившем в его постели. А происходило то, что несмотря на недостаток сна в предыдущие пару ночей и довольно напряженный рабочий день, он уже не меньше часа трахал Цукишиму и никак не мог перестать. Надеть на того ремешок пришло Куроо в голову прежде, чем дело дошло до третьего пальца. Цукишима извивался, вздрагивал, стонал, елозил своей прекрасной задницей по простыням, и Куроо уже пришлось пару раз прерваться на поцелуи, чтобы оба не кончили раньше времени. Цукки был таким отзывчивым, таким чувствительным, что дыхание перехватывало, а Куроо хотелось растянуть удовольствие, насколько хватит их сил. Возражений не прозвучало, Цукишима лишь недоверчиво вскинул бровь, позволяя затянуть на основании члена узкую полоску кожи и целиком отдаваясь на милость Куроо. Впрочем, о милости никто и не помышлял. Пальцы соскальзывали с влажной кожи, на темных простынях виднелись отпечатки их потных тел, Цукишима стонал безостановочно, загнанно дышал, но продолжал требовать еще. — Какой же ты голодный, Цукки, — пьяно пробормотал Куроо, медленно, так, чтобы прочувствовать каждый сантиметр, вынимая член из покрасневшего, растянутого, истекающего избыточной смазкой заднего прохода Цукишимы. Движение вызвало в нем новую волну дрожи: разрядка была так близко, он держался на одной силе воли, уже чувствуя оргазм, окунаясь в него снова и снова, но не позволяя себе погрузиться с головой. Цукишима обессиленно забился в его руках, вырываясь из вспотевших ладоней, и подтянул колени к груди, раскрываясь до предела. Его анус пульсировал, член вздрагивал, ресницы слиплись то ли от пота, то ли от слез, губы потемнели и припухли. Куроо вынужден был сжать у основания собственный член, чтобы не кончить от одного вида, потом наклонился и почти уткнулся лицом Цукишиме в промежность, вылизывая мошонку и задевая языком тонкий ремешок. Цукишима зашипел и распахнул мутные, будто затянутые пленкой глаза. — К-куроо… сан, — выдавил он сквозь стиснутые зубы, и эта мольба была уже о другом. — Шшш, — успокаивающе зашептал Куроо, подползая ближе и покрывая торопливыми поцелуями мучительно сведенные брови и искусанные губы. — Дыши, Цукки, просто дыши. — Выждав, когда тот перестанет вздрагивать и торопливо глотать воздух, переживая очередной сухой оргазм, Куроо осторожно расстегнул ремень. — Ты готов? В полуприкрытых темными ресницами глазах появилось знакомое Куроо упрямое выражение, от которого в груди стало горячо и тяжело, и Цукишима, сглотнув, кивнул. Куроо снова расположился между его ног и подхватил под колени. — Ничего не делай. Расслабься и дыши. Отпусти себя. — Еще один кивок. — Вот и умница. Куроо показалось, он еще успел поймать отблеск какой-то полубезумной улыбки на губах Цукишимы, когда качнулся ему навстречу, и у того закатились глаза. Внутри было скользко, мягко и обжигающе горячо, так что у Куроо неотвратимо сносило крышу. Сжав зубы, он медленно вошел и вышел почти целиком, нащупывая нужный угол и точку. Цукишима не сопротивлялся, не зажимался, лишь грудь высоко вздымалась и опадала от глубокого дыхания, но по тому, как истекал прозрачными каплями его стоящий колом член, как поджались яйца, было понятно, что финал уже близок. — Кей, — позвал Куроо, снова входя и осторожно толкаясь головкой в набухшую, отчетливо ощутимую простату. — Давай, кончи для меня, — губы слипались, Куроо едва слышал себя за шумом крови в ушах. Он почувствовал, как внутри у Цукишимы запульсировало, словно втягивая его глубже. Тот выгнулся, упираясь пятками в кровать и выплескиваясь длинными белыми струями себе на грудь. Куроо сорвался следом, когда Цукишима насадился на него до конца, все еще кончая всем телом, все еще вздрагивая вокруг члена Куроо, не отпуская, сжимаясь снова и снова, будто хотел выжать его досуха. Длинный стон уже перешел в хриплый вой, а Куроо все сильнее стискивал руки, не позволяя Цукишиме вырваться из хватки, стараясь прочувствовать до конца оба оргазма, которые, казалось, перетекали один в другой. * — Знаешь, почему многие так зацикливаются на девственности? Куроо уже вытер Цукишиму теплым полотенцем, перестелил постель и наконец с громким удовлетворенным вздохом тоже развалился на кровати. Протянул руку, лениво перебирая спутанные светлые волосы. — О боже, ты опять? — Цукишима изможденно зарылся лицом в подушку, и Куроо хрипло засмеялся, наблюдая, как у того снова краснеют кончики ушей. — Это знак принадлежности. Клеймо, гласящее: «Мой». — И кому же оно это гласит, — глухо фыркнул Цукишима. — Тебе не кажется, что это несколько… бездоказательно? — Нет, не кажется. Оно навсегда останется в твоей памяти, и ты будешь знать, кто его оставил. Эти метки, — Куроо легко коснулся губами следа от зубов на плече Цукишимы, помня, что точно такой же носит на своем, — однажды исчезнут. Но некая никому неведомая часть тебя никогда не забудет меня. Наступила тишина; можно было подумать, что Цукишима заснул, поддавшись усталости. Но потом повернул голову и посмотрел в лицо Куроо. В сумеречном свечении неба над мегаполисом цвет его глаз почти не определялся, отливая сталью, и Куроо почувствовал неуверенность, не понимая, хочет ли, чтобы Цукишима наконец выразил свои мысли. — У меня с самого начала не было шансов, — наконец прозвучал ответ.