VIR0L0GY

В тот день мокрота скрутилась в горле спиралью, и это был единственный обещанный судебный поворот. Адриан сел на автобус, ухмыляясь Митнику на турникете, и поехал — куда глаза глядят. Дорога расходилась под колесами, как зиппер на куртке, вверх-вниз, шли горки и резкие спады — Адриан представлял: он серфер на гребне волны, Адриан жмурился: девушка со стоянки в Милуоки — между прочим, родина Джеффри Дамера, смотрела в его травяные глаза и шутила, что в Висконсине достаточно сердцеедов. Он жеманно улыбался ей, снимал кофе с подноса и уходил стоять у двери. Она грустно вздыхала вслед. Это повторялось дважды, кажется… Те часы были долгими, и вот — он отправился наконец в никуда. Вокруг — ни единой вышки, нет связи, глухое пространство, тот самый срез между прошлым и будущим — иногда Интернет представлялся (и вел себя), словно червь, ютящийся между извилин. Иные производные эволюции были ему будто бы чужды: ни пауки, ни осьминоги, никто… Слепой ленточный червь, безнадежно буривший плоть в поисках пищи для несуществующего мозга. В некоторые моменты жизни все несчастное тело Адриана подчинялось, как робот создателю, этому слепому червю. Пальцы крючились над клавиатурой (коньюктура Дюпюитрена), кончиками касались ее — и Адриан начинал писать код. Змейка издавала неприкаянные звуки, когда ела яблоки. В мертвецкой тишине ночного межгороднего автобуса они емко и коротко жрали пространство. Импульс не имел начала и конца. К змейке прибавлялись кольца… кольца змейке Адриан скармливал сам. Свою игру он играл многократно — единственная на стареньком Нокиа, обожаемая в начале дороге и ненавидимая под конец, она давно знала слабости Ламо и послушно ползла по велению его пальцев, секретно себя подправляя. Ей было невыгодно проигрывать, потому что она хотела забрать себе все. Присвоить экран, прикарманить и память, и мысли… Кому стало бы лучше, если бы пиксельная змейка съела свой хвост? («Игра запустилась бы заново», — подсказывает кто-то из автобусного динамика. Адриан кривится и кивает — ленточный червь будет здесь через тысяча сто шестьдесят два, тысяча сто шестьдесят три… от каждой цифры кипит в горле осадок простуды, Адриан проверяет с е к у н д о м е р на ладони) — И в самом деле, кто выбрал время мерилом прогресса? Как бесконечные поля, тянувшиеся за окнами, вспаханные и обетованные, время было нужно детектором коррозии вещества. Детектором всходов и впитанной крови. «Удобрила ли кровь вашу землю?» — «В Милуоки один сердцеед». Будет побеждена коррозия — будет побеждено и время. Но не прогресс. Информация станет новым мерилом. Примерно так думал Адриан, когда катился, вздрагивая, по равнинно-временному серпантину. От кофе глаза не слипались — люди говорили, он моргал внутрь, и вся риторика вновь вилась о спиралях (на секундомере гаснет пять сотен и тридцать — что что тебе нужно сделать, что ты хочешь сделать, выбирай, чем ты хочешь насладиться? — Тишиной; — Свободой; — Теплым летом) Картография слепых воспоминаний лежит у него на обтянутом кожей столе. //THE DARKSIDE HACKER//: ЗАПОМНИ! У него не бывает просто предложений, не бывает просто работы, он, как Уилл Дарнелл, падет лишь жертвой чужой сумасшедшей машины, МЫ с ним ничего не способны сделать, МЫ только делаем вид, что способны, МЫ с тобой ломаем эти стены, он их строит из МЕСИВА ТЕЛА, у него нет границ, нет препятствий, НАША задача — дергать за ниточки, чтоб не двигать массивную тушу, чтобы он знал, где болело, но НЕ БОЛЬШЕ, НЕ МЕНЬШЕ, МОЙ ДРУГ! info@adrianlamo.com: что мне теперь делать? моя МЭННИНГ отключена. я не могу с этим жить. после стольких лет взлома системы, после того, что мы с тобой прошли бок о бок, я рухнул. моя психика рухнула, сознание пошатнулось, я… (прости за старомодные слова). я не знаю ни где я, ни кто я. моя единственная защита с этих пор — твердое, серьезное «когда». //THE DARKSIDE HACKER//: Получается, Я теряю делового партнера? Впрочем, ТЫ сам знаешь, что пути назад нет. Как печально будет, если ТЫ сгниешь в канаве сгинеш в канве сшгниё… /K3v1n M1tn1ck/: Ты жив? Adr1an Lam0: скажем так, я пока не отключен. /K3v1n M1tn1ck/: Тебя не покинуло твое желание сгинуть в Даркнете? На твоем месте я бы… попробовал им управлять. :) Adr1an Lam0: я чувствую себя намного лучше. помнишь, ты сравнивал Ньюэлла с Уиллом Дарнеллом? у этого парня наметанный глаз. и пусть он настолько жирный, что не может без помощи встать со своего кресла, в деле он кажется вездесущим. в белой сети его кабинет настолько тесный, что он может тебе галстук поправлять — ты и сам знаешь, конечно, но послушай. в настоящей сети его кабинет просто огромен. мы как будто находимся в желудке кошачьей акулы, которая раздувается, когда видит опасность. или еду. /K3v1n M1tn1ck/: Я смотрю, ты все еще читаешь детские энциклопедии? :) Я так рад, что некоторые вещи не меняются. Adr1an Lam0: (перемены измеряются, прежде всего, при наличии общей единицы измерения)., но я тоже рад. Adr1an Lam0: если только ты сейчас не… /K3v1n M1tn1ck/: Поговорим в следующий раз. Kevin Mitnick: Тебя не покинуло твое желание сгинуть в Даркнете? На твоем месте я бы… попробовал им управлять. :) Adrian Lamo: что ты чувствовал, когда вернулся в сеть после тюрьмы? Kevin Mitnick: Воодушевление и легкую обиду. Я был невероятно мотивирован! Я создавал себе единицы и тратил их. Я как будто собрал воедино все остатки человеческих сознаний. Adrian Lamo: ты врешь. Kevin Mitnick: Ни капли! Adrian Lamo: кто-нибудь сказал бы: «то, что тебе действительно мешает, — это вечная уверенность, что ты самый лучший врун». Adrian Lamo: или: «ты не догнал прогресс. и не догонишь теперь». Adrian Lamo: но… Kevin Mitnick: Каково это — быть внутри Даркнета, темной материи для нашего суперпространства, и держаться на плаву? Ты поражаешь меня, Адриан! Прошло немало времени с тех пор, как ты решил работать на Ньюэлла. Тебя вела тяга к саморазрушению, а что держит тебя в игре теперь? Adrian Lamo: есть замечательный телесериал «вечность». он о патологическом неудачнике относительно «когда». Adrian Lamo: он взял в аренду мое время. Kevin Mitnick: Ты действительно самоубийца. Прощай. КМ: Тебя не покинуло твое желание сгинуть в Даркнете? На твоем месте я бы… попробовал им управлять. :) AL: что еще? KM: Голосовые трубки старины Ньюэлла все слабеют… Если ты захочешь (всего одно маленькое усилие воли), ты сможешь стать ЕГО голосом. ЕГО условная единица — отнюдь не пространство. У НЕГО ничего нет, кроме глаз и языка, МОЙ друг. KM: Что же ты молчишь? МЫ с НИМ прошли долгий путь. Но пора учиться жить НАСТОЯЩИМ. Всем НАМ. AL: я… подумаю. NEW! Знаешь, в чем наше отличие от всех этих безмозглых пацанов? От Цукерберга, Дурова, от тех, кто за ними стоит? — Ньюэлл доверительно наклоняется к новичку. Его грудная клетка под комками жира раздувается, как жабья, от стариковского хохота, седая борода напоминает о Джордже Мартине. Майка Ньюэлла — огромная, болотного цвета, простая — отчаянно не следует стереотипам: ни пятен от пончиков, ни аммиаковых запахов пота. Гейб зловещ и опрятен в своем кабинете: «не надо срать там, где ты ешь». — Мы думаем о том, как сделать реальные деньги. Ни сломанное время, ни сломанное пространство не отменяет тот факт, что людям нужны единицы измерения. Пока мир не превратился в то, что мы сегодня имеем, все знали, как эти самые условные единицы называются. Я подумал, если бы они действительно хотели сохранить его — Цукерберг, Дуров и прочие, — они бы думали о деньгах. — Получается, в условном мире я буду получать еще более условные единицы? — парень свирепо сверкает очками, и Ньюэлл довольно хмыкает — мол, не дурак, не дурак. Адриан мнется в дверях, вспоминая свои ответы. NEW! Да. Вернее, дада. Давным-давно, когда искусство еще существовало, был человек, которого звали, — Гейб выдерживает почти театральную паузу и сдабривает ее фирменным смешком, — Марсель Дюшан. Вот он-то его и разрушил, назвав писсуар фонтаном. Ты увлекаешься искусством? — Безусловно. Иначе зачем, как вы думаете, я пришел сюда? NEW! Правильный ответ. Тогда ты знаешь, что суть искусства — это рушить и создавать, — Адриан знает: твердые стены давят до желудочного сока грудную клетку нового солдата — «Вы видели когда-то отрезанное яблоко? По срезу на нем проступает железо» — соковожималка, костомолка, солнцепек, «Изжаренная кожа, облупленная и облепленная волдырями. Твои руки текут в мясорубке, ты чувствуешь мельчайшие движения собственного фарша. На выходе они соединятся, но (это будут уже не твои руки) спойлерить мне ни к чему» — «Извини, я не могу помочь. Ты не соглашался на это, но ты пришел сюда. Ты не жертва, ты — попаданец в капкан» — Временной. Пространственный. Спинорный. — Ты вызывал меня. NEW! Да, Адриан, садись. С ним потом разберемся. Могу только сказать, что он крупно влип, — разверзается жабий рот, как положено, по обе стороны и вширь — улыбка ЧЕЛСИ (из нее ползут черви и льется утробная грязь). Адриан и глазом не ведет. Ньюэлл — довольно хохочет. Прячет ярость. Пылит. Заметает следы. — Творится полное дерьмо, Адриан, и мне ничего не остается, кроме как повесить это дерьмо тебе на шею и уйти в тень. Помнишь, мы обсуждали дуровский ботнет? Больше думает Адриан, чем хочет. Каждый раз, когда он думает, он рассекает узел гордиев. Его действительный страх — переустроить нейросистему из хрупких аксонов от синапса к спорадическим пучкам — он отсекает себя: какая-то кровь электрическая, дальше ползет, кишечник слаб и тонок, его картина — сужающееся дуло разумного объектива: камера из старых хорроров, презрительно выражающая отношение: идентификация с человеком — страховая необходимость. Стены состоят из морбидной липкости, где поменялись данными консистенция и суть. Концелярские вирши. Адриан ползет, светя фонариком. Кишечные язвы — возможность наблюдать. Через биометрию, многопризменные глаза осиные, фасеточные стеммы, видны скромные фрагменты (чииррррк! Они жесткие, жесткие!) чужих жизней. Вот Марк смотрит в недра розовых шумов — истерично кричит рядом ВАРДО, смертекорчась, тряся на коленях царапиной — твердые полосы, грубая ткань — вот Челси целуется на ночь с растением, на свежих лепестках стается красная помада — вот, вот, вот… все не то. Все не то. Адриановы скулы колышутся. В кишечник — закутаться. И греться в тепле. Умирать. Он устал, так устал, как Элли на Маковом поле. Нужное окно совсем, совсем рядом. У Сноудена очки запотели, он протирает рубашкой и смотрит: не осталось следов? А царапины? Ему снится: очки бьют — и внутрь — Ламо гулял в его снах. Тонкие дужки — венки на запястиях. Рядом с ним взрастает Павел. Как из-под земли с твердющими руками, гранитный сын Геи, титан-мастодонт — грубо мечется. Его щуплая фигурка занимает все пространство, он — слон-офицер рядом с белым ферзем — шаг, и съест. Кокетливые руки Эдварда гуляют по павловому животу, чуть подкачанному и раскрещенному. Полышет румянец в сером безмолвии. Эд запрокидывает голову и закатывает глаза. Из слезных канальцев льют длинные тонкие черви. С головою, поднятой к небу, он стоит пять секунд, Павла гладая. Его прекрасные кости выступают по скулам. Полокостная птица. Воздушная. Чистая — выпорхнет всладь. Поцелуй Эда — как поглощающий смерч, тайфун и торнадо. Воронка. Он держит в костях лицо Павла и кашляет кровью меж губ. Адриан Богом клянется Он здесь не за этим. Совсем. Он слушает их диалог: — Что Марк выяснил? (/=○=)/° — Что я не знал ни о чем, что мы друг другу не доверяем. Мы разрознены, и это твои проделки. Зачем, ЭдВАРД… ты такой пламенный? — Я не знаю, не знаю, — молчи. Я сделаю так — и потом… Стоном кроет словесную карту. Архитектор горяч. Своды плавятся. — ЭдВАРД, стой, подожди, мы обсудим все. — Тогда будет поздно, тогда… — Ты дал ему прайвеси. Ты рискнул, ты — собой, ты подставился. Не заговаривай мои зубы, — струнка лопается, надрывно, как стон, — и не занимай свой рот. Продолжай говорить. Ты же любишь. ЭдВАРД, двигай не там языком. Расскажи мне словами… о похоти… пока плачут Маркнет и Даркнет. Я не знаю, зачем ты так сделал. Ты предатель, ты предал меня, об этом говорили — я не верил. Изнутри тепел рот. Своды плавятся. Тонкая струйка крови кипящей течет Ламо за ворот. Он ждет, когда мотать время. — Тебе не жалко наш мир и меня… — руки Павла в медных волосах — грубый сплав средне-вековья и антики — гортанные стоны. Кадык взлетает и падает. Вечная глотка. — Пожалей хоть тогда нашу церковь. Кто присмотрит за ней, когда там… прогрызут крышу крысы и свет прольется на пол, как — подними свою голову и посмотри на меня. Мне нравится твой взгляд. Твои глаза. Но ты уже не здесь, а в Маркнете. И я тебя вырву. Спасу. Архитектор кончает. Адриан отчаянно отматывает. Мимо мелькают случайные люди: и Павел, и Сноуден, и Марк. Адриан СМЕРТЕЛЬНО БОИТСЯ ВИДЕТЬ ЛИШНЕЕ, но, к счастью, Память — прокрустово ложе. «Слава Богу, что мы — не машины!»