Мама, это Юри

— Витя, я их боюсь. Юри, уже полностью одетый, замер в прихожей, опустив сумку с вещами на пол. Предстоящее знакомство с родителями Никифорова, которое он откладывал, как только мог, прикрываясь чемпионатом мира, нервировало и раньше, но теперь пугало своей неотвратимостью. Покидать тихую гавань их уютной квартиры на Радищева не хотелось катастрофически. — Чего их бояться-то? — Виктор повязал шарф и подошел к зеркалу, отпихивая коленом Маккачина: — Ты же у меня жених завидный, призер, медалист… —…парень, японец. — Мои предпочтения никогда не были секретом для близких, а твоя мама вроде не расстраивается, что я из стран заморских. — Мама тебя обожает, — вздохнул Юри, наблюдая, как Виктор придирчиво разглядывает собственную прическу. Порой ему казалось, что мама любит Витю даже больше. — Вот видишь. Со вздохом мученика он зашнуровал ботинки, подхватил сумку и у самой двери врезался в спину затормозившего Никифорова. — Посидеть на дорожку! — объявил тот и неудобно примостился на угол ключного столика. Приземляясь, Юри вздохнул еще раз. Ни он, ни Маккачин, нетерпеливо тявкающий у двери, эту загадочную русскую традицию — внезапно садиться куда попало перед самым выходом и делать сосредоточенное лицо, осмыслить были не в силах. Хорошо хоть это было приурочено исключительно к поездкам, а не к каждому выходу за хлебом. Возможно, русские так аккумулируют энергию? Додумать ему не дали, скомандовав подъём. Кацуки знал дату рождения Никифорова, группу крови, рост, вес, официальную биографию от и до, из журналов и интервью, но все эти три месяца, что они прожили вместе, умудрялся каким-то образом не сопоставлять своего живого Витю с тем другим — глянцевым. Тем более что Виктор рассказывал о прошлом редко и неохотно, предпочитая быть полностью здесь и сейчас. Но как ни прячься от мира, все свободное время баррикадируясь вдвоем в квартире, Юри прекрасно понимал, даже не имея опыта отношений — если правда любишь человека, придется брать его полностью без белых пятен. Со всеми странными привычками, увлечениями, вкусами в еде, кино и книгах, друзьями, родителями и домашними питомцами, пьяным, усталым, раздражённым. И точно знать, что тебя примут в ответ целиком. От кожаных сидений в машине тянуло холодом, апрель наотрез отказывался признавать себя весной, бережно дыша по ночам морозцем на редкие кучки грязного снега на клумбах. Виктор завёл двигатель и, потянувшись, потрогал ледяные пальцы Юри. Включил печку. — Да что ж ты у меня зяблик такой? Юри вытащил из бардачка мягкую салфетку, наблюдая в зеркало заднего вида, как Виктор раскладывает на заднем сидении попонку для Маккачина, протер запотевшие очки и вежливо поклонился Капитолине Павловне — соседке по лестничной клетке. Та чинно кивнула в ответ и засеменила к парадной, шурша пакетом из «Дикси». — Вить, а почему мы самолётом, а не на машине? Дорога плохая? За эти месяцы Кацуки много узнал о русских дорогах, особенно о тех, что на окраинах и за городом, вспоминая свой прокушенный язык на внезапной яме, которую словил колесом Виктор. — Нормальная. Но я последний раз больше двух часов в авто-очереди простоял на границе, да и ехать до Турку почти семь часов. На самолете, конечно, тоже возня с пересадкой, зато можно вздремнуть. — Никифоров, наконец, бухнулся на водительское место, подобрав полы пальто, и хлопнул дверцей: — Ну, или попросить плед, и под прикрытием потрогать тебя в разных интересных местах. — Не вздумай! — охнул Юри. Весело фыркнув, Виктор проверил зеркала и тронулся с места. Судя по интонациям, радио-диджеи пытались создать мирный фон на дорогах и приподнятое настроение. В салоне, наконец, стало тепло и невыспавшегося Юри слегка разморило, не смотря на откровенную бодрость Никифорова, пританцовывающего плечами в такт попсовой песне. Его пальцы вторили ритму на руле и скорее гипнотизировали, чем будили. Ночь перед поездкой выдалась для Юри беспокойной, он часто просыпался, выныривая из мутных обрывочных снов, когда Витя закидывал на него руку или ногу, ворочаясь, а под утро и вовсе приснился сам, но ребенком лет пяти. Обнимал Кацуки маленькими ручками за шею, всхлипывал, наревевшись до икоты, и на что-то жаловался. Хотелось прятать и защищать его ото всех напастей. Юри никогда раньше не чувствовал себя таким взрослым и сильным, как в последнее время, даже не смотря на то, что мужчине рядом его защита вряд ли была нужна. Виктор вёл за собой всех сам, как ориентир и пример для подражания, его силе духа и работоспособности можно было только позавидовать, он приходил на помощь всегда, когда был нужен, но порой что-то промелькивало в нем такое, от чего у Юри начинало щемить сердце от нежности и желания сберечь. Некая детская открытость и восторженность, трогательное чистое восприятие мира, которые немногие люди были в состоянии сохранить в себе, взрослея и черствея. Почти разменяв третий десяток, он не стал циничным, здоровый природный эгоизм не превратился в бездушие, и тёплый внутренний свет даже не моргал, ровно освещая людей вокруг себя, вдохновляя. Наверное, благодаря этому, его прокаты и постановки так завораживали зрителей всё это время — волшебство чувствовалось, и люди неосознанно тянулись к тому, что потеряли сами. Слово «защищать» всегда ассоциировалось у Кацуки с отцом, хотя он особо и не искал у того защиты даже в детстве, когда мутузили и обижали за лишний вес. Юри прикрыл глаза, уютно уткнувшись в воротник, и попытался вообразить, каким отцом был бы он сам. Сумел бы выслушивать, направлять, советовать, быть незримой ненавязчивой опорой за спиной? Как раз в двадцать четыре года его собственный отец впервые взял на руки новорождённую Мари, Юри сложно было представить, какую ответственность чувствуешь при этом. Он приоткрыл один глаз, подглядывая за Виктором — вот уж, кто справился бы с воспитанием без давления и нудных нравоучений, есть такая категория — родители-друзья. Почувствовав взгляд, Никифоров протянул руку и погладил Юри по волосам, не отрываясь от дороги: — Засыпаешь? Ничего, в самолет сядем — отдохнёшь. Кацуки сделал радио тише и спросил то, что давно хотелось: — Витя, а каким он был — твой отец? Ты скучаешь иногда? Тот все же отвлёкся от дороги на секунду, внимательно посмотрев на Юри — куда там его чудушко опять занесло в неуёмных размышлениях. Сам Никифоров владел редким искусством полностью существовать в настоящем. Умел извлекать уроки из всего плохого, что с ним случалось, не зацикливаясь, просто оставлял при себе нужный вывод и захлопывал наглухо двери в подвалы памяти. — Я плохо его помню, мне было семь, когда он разбился. Остались в памяти только какие-то картинки урывками: как я смотрел на первомайский салют, сидя у него на плечах, как он мне фокусы со спичками показывал… починил маме утюг, который она собиралась выбросить. Отец был заштатным инженером, который отхватил первую красавицу института, и в моих воспоминаниях остался довольно размытой героически-фэнтезийной личностью. Мне даже сложно соотнести его с реальным человеком, которым он был. Мама рассказывала о нем всегда только хорошее. — Виктор свернул с главной дороги, и величественная архитектура Центрального района за окном машины сменилась многоэтажками: — Вот она долго отойти не могла, но потом встретила Эйно, он в принципе и стал для меня той главной отцовской фигурой. — Вы с ним сразу поладили? — Не сразу, — рассмеялся Витя: — Успел я ему крови попортить — ревновал, да и возраст сложный был, но потом увидел, что он правда любит маму, и она с ним счастлива. Эйно ради неё даже тут жить остался, потому что мама не хотела оставлять бабушку, да и меня тогда как раз взял к себе Яков, а к нему многие хотели попасть. Они только года три-четыре как в Финляндию перебрались насовсем. Бабушки не стало, а я постоянно в разъездах был — не держало больше ничего. Юри задумался, глядя на мелькающие полосы разметки, ему сложно было представить, как так — иметь двух отцов. Как принять то, что в твой дом приходит чужой человек, получает свои права и пытается тебя воспитывать? Он помял в пальцах ремень безопасности и аккуратно поинтересовался: — А ты никогда не думал, как бы все было, если б отец остался жив? — Ох, Юр, — вздохнул Виктор, остановился на светофоре и повернулся к нему: — Это всё слишком сложные материи. Я доволен тем, что есть сейчас. Рад тому, как складывается моя карьера, что мы с тобой вдвоём в машине, вот этой песне по радио, тому, что всё сложилось так, а не иначе. Этот сценарий моей жизни стал реален из-за определенных факторов, вполне возможно включающих и ту автокатастрофу, к сожалению. Случись все по-другому, у нашей семьи вполне могло не оказаться достаточно денег на мои занятия фигурным катанием. Сам ведь знаешь, во что это влетает? Был бы я сейчас слесарем или продавцом спорттоваров. Юри активно замотал головой: — Ну нет, ты же университет закончил! — Это да, — согласился Витя, нажимая педаль газа. — Учился я сам, без финансовых вливаний Эйно, хотя тогда я уже был в состоянии оплачивать себе репетиторов, но иностранные языки мне всегда легко давались, поэтому и выбрал это направление. Ну, хорошо, был бы я тогда переводчиком. — Или актером! — Юри всё никак не мог представить Виктора Никифорова — в его голове это имя с фамилией всегда звучало с восклицательным знаком — занимающегося чем-то обыденным. Даже дома, с легкой щетиной, лохматый и в плохом самочувствии, тот казался вальяжным аристократом, а на его полусонное явление в гостиной по утрам в одних растянутых тренировочных штанах, хотелось звать фотографов для глянцевой фотосессии: «Мировая звезда в дезабилье». Витя грустно улыбнулся: — В любом случае, мы бы никогда не встретились. — Встретились бы, — уверено отрезал Юри. — Я бы сходил с ума по твоим фильмам с детства, а ты бы однажды увидел на ютубе, как я отыгрываю одну из твоих ролей и приехал бы меня учить. Идея Никифорову явно пришлась по душе. — Точно! А если бы я работал в спорттоварах, ты был бы японским туристом, которому срочно понадобилась консультация по выбору кроссовок для бега. А если бы… — Я бы всё равно тебя нашел, — перебил Юри, посерьёзнев, — и найду потом ещё. Виктор припарковал машину у обочины возле витой ограды парка, отстегнул ремень и прислонился лбом ко лбу Юри. — Обещаешь? — Да, — кивнул тот. И поцеловал. Маккачин нетерпеливо заскулил, углядев что-то на улице и громко тявкнул. Раздавшийся сразу следом удар по крыше заставил их дёрнуться и отскочить друг от друга. — Вы ещё потрахайтесь тут! — Голос Плисецкого через звукоизоляцию в салоне звучал глухо, зато радостный собачий лай — очень громко. — Стекла же не тонированные, извращенцы! — И тебе здравствуй. — Виктор вышел из машины и выпустил, наконец, Маккачина, затем открыл багажник и пропал из виду. Юри выбрался следом и улыбнулся идиллической картине. Маккачин скакал, приветствуя, пытался положить лапы Юрио на плечи, пока тот сыпал нежными ругательствами и трепал пса за уши. Глаза у Плисецкого были цвета обманчиво ласкового неба, которое может крыть и матом, и градом, Юри всегда завораживал этот контраст с чистым золотом волос, которые отросли ещё больше и были убраны в хвост. — Чего лыбишься, блаженный? Они с Юрио всегда говорили на английском, и Кацуки требовалась пара секунд — перестроиться, из-за чего в глазах Плисецкого, он и выглядел слегка тормозом. — Рад тебя видеть. Тот явно хотел сказать что-то колкое, но справился с собой и несильно ткнул Юри в плечо кулаком: — Поздравляю с мировой бронзой, а то ты сорвался после награждения, как на пожар… Воспоминания о Вите на больничной койке заставили неосознанно поежиться. — Я тоже поздравляю. — Я тебя сделал! Юри пожал плечами, продолжая улыбаться, чем слегка выбесил собеседника. Плисецкому хотелось профессиональной спортивной зависти, даже не смотря на то, что он прекрасно понимал, что ищет её не по адресу. — Юра, — окликнул от багажника Никифоров, заставив обернуться обоих. Уточнил: — Мой Юра. Достань из бардачка пакет целлофановый. В объемный пакет были загружены две собачьи миски, пара резиновых игрушек, мешок с кормом и намордник. Виктор захлопнул багажник и вручил весь скарб Плисецкому вместе с поводком. — Спасибо тебе, Маккачин ненавидит собачьи приюты, у него после них ещё с неделю укоряющий взгляд и плохое настроение. А Яков, я так понял, с Лилией опять сошёлся? Она не любит собак. — Кошки лучше, — со знанием дела заявил Юра и, вразрез собственным словам, влюблённо почесал Маккачина за ухом. — И я не виноват, если моя Бася его сожрёт. Вы когда вернётесь? Виктор выдохнул облачко пара и натянул кожаные перчатки: — В воскресенье вечером. Мы буквально туда-обратно, не до каникул сейчас. — Среагировал на движение боковым зрением и повернулся. Через дорогу стоял Отабек Алтын и, подпирая фонарь, меланхолично дожевывал шаверму. — У-у-у, — протянул Никифоров, — понятно. — Что тебе понятно?! — расслабленный было Плисецкий враз вспыхнул и пнул колесо синего «пежо». — Вали, давай, в свою Хренландию. Вон, у тебя свинка уже льдом покрылась, нашёлся тут великий пониматель. Юри глубже укутался в толстый шарф, глядя на голые лодыжки Русской феи, сверкающие из подкатанных штанов, и его малиновые уши, хотя уши скорее алели от злости. Никифоров, ни слова не говоря, отобрал у Плисецкого увесистый пакет, перешёл через дорогу и так же молча, пожав руку Отабеку, вручил добро ему. Тот серьёзно кивнул, завершая мим-сценку. Засунув продрогшего Юри в машину, Виктор погладил Маккачина, хотел продолжением погладить и Плисецкого, но тот фыркнул, как недовольный кот, и отклонился. — Приходите в гости! — Крикнул Никифоров Отабеку, — Юри печёт отличные кексы. — Вот ещё, — пробубнили недовольно рядом, — травануться не хватало. — Мы придём. — Отозвался Отабек. Виктор посмотрел Плисецкому прямо в глаза и широко улыбнулся. — Ой, да придём, ладно, не скалься. В самолете, чувствуя, что Юри нужно немного времени наедине с собой, Никифоров не лез с разговорами. Лениво потыкал планшет, дожидаясь, когда разнесут напитки, напился томатного сока и уснул, ткнувшись Юри в плечо. А тому не спалось в размышлениях о судьбе и причинно-следственных связях, о своей пустой серой жизни в Хасецу, где бы он когда-нибудь унаследовал маленький гостиничный бизнес родителей, если бы однажды Минако не подтолкнула к занятиям фигурным катанием. Размышлял о том, что совсем скоро предстоит общаться с важными для Вити людьми, которые говорят только по-фински и по-русски, каким-то образом показать себя с лучшей стороны и доказать, что он достоин их чудесного сына. Это нервировало, и Кацуки, время от времени поворачивал голову, осторожно нюхая светлые волосы, чтобы родной тёплый запах наполнил покоем и уверенностью. Он немного знал о родителях Виктора. Отчим представлялся ему очень суровым и строгим, в деловом костюме и с прямым открытым взглядом, именно так, по мнению Юри, должен был выглядеть совладелец небольшой строительной компании — Эйно Ярвинен. А мать, в его воображении серьезная высокая женщина, чем-то неуловимо похожая на Виктора и одновременно, почему-то, на Лилию Барановскую, воспитала человека сильного и очень упорного, значит и сама должна быть такой. Волевой, обстоятельной. Правда это слегка не вязалось с Витиными рассказами о бесконечной чехарде профессий, которые она сменила за жизнь, от билетера в театре к коммерческой деятельности в сложные 90-е годы, от модели, демонстрирующей меховые изделия в одном из крупнейших торговых центров Петербурга до стабильных офисных будней. Видимо, неуёмная энергия сына, доставшаяся от матери, просто выбрала себе одно определенное русло и, благодаря непрерывному потоку, вознесла того к мировым вершинам. Юри даже порадовался краем сознания, что Никифоров избрал для себя такую мирную стезю, как спортивная карьера, а не ударился в политику. Пересадка была совсем короткой и, пересев в другой самолёт, выспавшийся, полный жизни Витя вышиб из головы все тревожные мысли восторженным рассказом о приснившимся ему костюме-трансформере для проката. Зарисовывал детали на планшете, блестя синющими глазами, прикидывал, какую можно взять ткань. Сбился только на напитках, прочитав лекцию о вкусовых рецепторах, на которых серьёзно сказывается высота полета. — Под воздействием пониженного давления, — вещал Витя, катая в ладонях уже пустой одноразовый стаканчик, — в том же томатном соке вкус соли и сахара кажется менее интенсивным, а на первый план выходит как раз естественный вкус помидоров, который мы обычно не замечаем — выраженный вкус умами. Более глубокий, интересный и интригующий. Это как сравнить томатный сок на земле и его же в полете, с фигуристом в обычной жизни и на льду во время представления, человек тот же — ощущения разные. Юри проникся, правильно понимая, что его разводят на добавку, покивал с умным видом и отдал ему свой сок, жалея, что не разносят «Тархун», чьи вкусовые свойства он был не прочь испытать на высоте. В аэропорту их никто не встречал. Никифоров правильно оценил ситуацию, избавляя Юри от неловкости знакомства в дороге, в замкнутом пространстве машины и, оговорив всё заранее, взял такси. Можно было благостно расслабиться на заднем сидении, ощущая ненавязчивую молчаливую Витину поддержку и его пальцы в своей ладони, которые рассредоточивали, поглаживая. А потом тот и вовсе заговорил о еде, сравнивая банкеты разных стран, и до конца пути Юри только и мог, что усмирять урчание в желудке, отгоняя картинки сочных свиных отбивных.