***
Юри вышел из своего расслабленно-медитативного состояния внезапно — от коварного укуса в шею и Витиного наигранно капризного тона. — Юра-а, этот комок шерсти тебе дороже, чем я? Ты меня даже не слышишь. Маркиза сморщила нос, оскалившись, но на звук себя растрачивать не стала, сползла с тёплых колен и царственно удалилась на вечерний обход своих владений. Юри чуть откинулся назад, попадая в плен загребущих рук и подумал, как было бы здорово — уснуть вдвоём прямо тут, на полу, под треск поленьев, обнявшись как ленивые толстые коты. Приручённый живой огонь всегда внушал ему какое-то первобытное чувство безопасности. — Устал? — спросил Виктор через несколько минут, сам с трудом выходя из этого «каминного» гипноза. Кончик теплого уха нашёлся губами как-то сам по себе, и Юри доверчиво наклонил голову под лёгкую ласку. — Немного. Хороший был день. И родители у тебя очень хорошие, и дом, и кошка. И ты. — Меня радует собственное место в списке. — Виктор щекотно выдохнул носом прямо в ухо и потянул Юри наверх, ставя на ноги: — Пойдём-ка в кровать. — Мне ещё не хочется спать. — Мне тоже, — поднятая бровь настраивала на определенный лад. В глазах Виктора отражались всполохи огня, и по лицу блуждала загадочная улыбка, хотя её загадочность была, скорее всего, продиктована алкоголем. Кацуки от вина за ужином опасливо отказался и теперь слегка хмельной Витя трезвым взглядом смотрелся очень забавно. Если он сам становился от алкоголя наглым, уверенным и куражистым, с радаром, настроенным на приключения, то Никифоров всего-навсего излишне прилипчивым. Стоило ему немного повысить градус в крови, и Юри на весь вечер попадал в тактильную ловушку. Не то чтобы он был против, просто в родительском доме это казалось неприличным. — Ты поднимайся, я сейчас приду. — Подтолкнул он Виктора в сторону лестницы на второй этаж и заглянул на кухню. Марина Владимировна как раз заканчивала с уборкой, обернулась и посмотрела вопросительно. Юри почувствовал себя таким беспомощным, не в силах рассказать, как счастлив быть здесь, насколько важным был для него этот день и как он надеется, что таких дней будет много. Шагнув вперед, немного зажато поклонился и тщательно выговорил: — Сапакойна ночи. Его одарили до боли знакомой солнечной улыбкой и крепко обняли.***
Умывшись и юркнув под одеяло, Юри прижался к тёплому боку и прислушался к буйству ветра за окном. Фонарей на заднем дворе не было, и спальню окутала бы непроглядная тьма, если б не луна — она освещала бледным светом часть комнаты, выхватывая шкаф и пейзаж на стене в скромной рамке. Кровать была непривычно большой, хотелось вить себе гнездо из одеяла, прижиматься к Виктору еще теснее, отгораживаясь и прячась от всего остального мира. — Витя, — позвал он, покрутившись ужом. Устроился поудобнее: — А что тебе нравилось, когда ты был совсем маленьким? — В смысле? — Просто. Что ты любил? Я вот, обожал жуков-оленей, они у нас такие большущие на Кюсю водятся. Я как-то поймал совершенно гигантского, самца, долго за ним охотился. Мне все мальчишки ужасно завидовали. Правда, отобрали потом… Виктор перевел на него весёлый, совершенно не сонный взгляд и, послюнявив большой палец, стер со щеки кляксу от зубной пасты. Опять без очков умывался что ли? — Червяки. — Червяки?! — Да. Я любил дождевых червяков. Вернее, мне их было очень жаль. После дождя, когда они потерянно ползали по асфальту, их случайно давили люди ботинками, велосипеды, машины. Я мог провести всё время прогулки, спасая их. Мама запретила трогать червей руками, так что я брал палочку и уносил их по одному с асфальта на газон. — Витя вытянул руку вверх и растопырил пальцы, разглядывая кольцо, потом задумчиво почесал лоб: — Мороженое любил в вафельном стаканчике. Вылизывать блюдечко с пенками, когда бабушка варила варенье. Я был как все, самым обычным мальчиком. — Ты никогда не был обычным и не будешь, даже если постараешься. — Юри приподнялся на локте и внимательно вгляделся в его лицо. При таком скудном освещении, глаза казались не синими, а совсем тёмными. Пасмурными. Виктор очень медленно моргнул, расслабленно улыбаясь, вдруг взвился одним резким движением и повалил Юри на кровать, пряча под одеяло. Такие нападения были для того не в новинку и даже в радость, но в этом доме, с родителями где-то за дальней стеной, было ужасно неловко и совестно. К чести Кацуки, несостоятельность своей точки зрения для Виктора подшофе он понял почти сразу же. Почти. — Витя, — прошептал ему в губы, когда позволено было, наконец, вздохнуть, — неудобно как-то, вдруг нас слышно будет? — А мы тихонечко. — Тот вынырнул из темноты одеяла в лунный свет и жестом заправского фокусника образовал в пальцах знакомый фольгированный квадратик. Не иначе под подушкой прятал. — Ты ехал знакомить меня с родителями и захватил с собой презервативы? Серьезно? Виктор был невозмутим совершенно: — А вдруг, мы бы заблудились в лесу, и мне нужно было развести костер или принести тебе воды? Это всё исключительно в целях улучшения уровня жизни в экстренных ситуациях. Ну, а раз уж мы добрались без приключений, то можно использовать их и по прямому назначению. Мысленно махнув рукой, Юри притянул его к себе за ворот футболки, тем более что тело всегда предательски реагировало на Виктора моментально. Была слабая надежда, что через несколько лет привычка выработается настолько, что от его голоса, запаха и прикосновений перестанет так шарахать током возбуждения, путая мысли, но уж очень иллюзорной она казалась. На винных парах тот был еще активнее, чем обычно, не успел Юри проследить траекторию своей одежды, вышвырнутой с кровати в мир ненужных вещей, как уже оказался весь заласкан, зализан и растрёпан. В полутьме казалось, что рук у Виктора гораздо больше, чем положено человеку — они были всюду, умудрялись погладить все самые тайные местечки, оставалось только жадно глотать воздух и стараться не стонать. Такое положение вещей не совсем устраивало, хотелось не только принимать, но и брать. Брать всё. Он запустил руку в Витины пижамные штаны, извлекая из него тихие интригующие звуки, точно зная, что делать и как именно тому нравится. Вдоволь наигравшись пальцами, трогая потяжелевшие яички нарочито невесомо, потянул штаны вниз — слишком много раздражающей лишней ткани. В живот вжалось неоспоримое доказательство правильности его действий, оставляя на коже мокрые пятнышки-поцелуи истекающей смазкой. Юри охнул и подался бёдрами навстречу, стискивая Витины ягодицы почти до боли, прижал его к себе теснее и завалил на спину, подминая. Поцелуй вышел глубоким и томным, руки блуждали по телу, дурили и завлекали, но вдруг подхватили и перевернули обратно. Юри ответил на поцелуй со всей страстью, упрямо возвращая Виктора на место, но тот снова разбил привычный сценарий, укладывая на лопатки. Осознав, что всё это уже напоминает вольную борьбу, Кацуки отстранился, посмотрев вопросительно. — Давай ты снизу? — задыхаясь, спросил Витя. Такой расклад Кацуки не планировал вовсе и растерялся. — А может всё же по-нормальному? Виктор развеселился и, перестав давить всем весом, лег рядом, подперев голову рукой. — По-нормальному — это трахнем меня? Я в принципе, не против, меня устраивает, но, Юр, мы уже три месяца вместе, давай хоть попробуем наоборот. Легкая паника появилась где-то в животе и медленно поползла дальше, перехватывая горло: — Я что-то не так делаю? — засуетился Юри. — Тебе не нравится? Я стараюсь, правда, ты только скажи, что не так, и я все испра… Заткнув ему рот рукой, Витя поцеловал через пальцы, успокаивая: — Ты чудесный, чуткий очень, выносливый, но… тебе самому разве не любопытно, что я чувствую, когда ты это делаешь? И как ты чувствовал бы меня? Жар, исходящий от Виктора и собственное желание путали мысли, не давая сосредоточится. Роли в постели изначально распределились как-то сами собой, и Юри, к своему стыду, понял, что даже не задавался вопросом о переменах. Всё было всегда очень естественно, Виктор отдавался, казалось, с воодушевлением, и до сих пор не проявлял подобного интереса. Юри думалось, что тому всё нравится, но вдруг это было просто проявлением несвойственного чувства такта? Вдруг Виктор, как более опытный, пошёл на своеобразную жертву? Бегло прокрутив в голове десятки горячих картинок бесстыдно стонущего под ним в оргазме Вити, Юри запутался совсем, ибо на жертву это было не похоже вовсе. Иррациональные опасения потерять свою и без того сомнительную мужественность, внезапная боязнь боли и страх опозориться свели на нет остатки эрекции. В голове услужливо всплыли все вычитанные в интернете неприятные и смешные тематические истории о травмах и ужасных конфузах. К тому же собственный синдром самозванца, всё ещё не убитый до конца, снова поднял голову: Юри всё время их знакомства мучительно боялся Виктора разочаровать, боялся, что тот внезапно поймёт, что связался с бесталанным рохлей, неудачником и трусом, ещё и зашоренным в сексе. Никифоров не знал, какие ураганы бушуют сейчас в этой бедовой голове с излишне буйным воображением, но явно чувствовал — там происходит что-то нехорошее. Осторожно оценив задумчивое, знакомое каждой чёрточкой лицо, он провел пальцем по лбу, переносице и разгладил нахмуренные брови: — Юрочка, я же не настаиваю, я предлагаю — это разные вещи. Вижу, что энтузиазма в тебе особого нет и ты полон каких-то надуманных страхов, но ведь… не попробуешь — не узнаешь. Я буду очень аккуратен, обещаю. Твердо решив, что лучше саднящий зад, чем скребущие на душе кошки, Кацуки уверенно кивнул и потянулся за штанами. — Ты куда? — удивленно поймали его за руку. — В ванную пойду, мне надо подготовиться. — Морально? — рассмеялся Виктор. — Будешь думать о вечном? — Гигиенически, — промямлил в ответ Юри, не разделяя веселья. — Презерватив же есть, мы просто потом… Кацуки усиленно замотал головой: — Витя. Мы не говорим о таком. — И гордо удалился из комнаты. Никифоров недоумённо похлопал ресницами и серьёзно задумался. Кто это мы? Японцы? Семья Кацуки? Мы — Наше Величество? Он откинулся на подушки, твердо решив поговорить потом серьезно о делах постельных, выбрать удобное время, сесть и поговорить. А лучше лечь и поговорить. Собственное лишение невинности Витя благостно потёр из памяти и решил не вытаскивать на свет, даже чтобы сравнить с возможными Юриными опасениями и тревогами. А потом, позже, целуя выступающие бедренные косточки Юри, он и вовсе выкинул это из головы. У Никифорова было ощущение, что его допустили к чему-то запретному и, судя по тому, как Юри прятал лицо в локтях, немного стыдному. От этого кожа горела, а внутри всё замирало и ныло в предвкушении, он чувствовал себя подростком, впервые дорвавшемся до чужого тела. Скользкие от лубриканта пальцы чуть дрожали, поглаживая судорожно сжатое колечко мышц, а губы отвлекали, скользя по мокрому от слюны члену, заставляя Юри выгибаться и открываться, разводить согнутые ноги шире. Очень скоро тот уже сам жаждал этих пальцев внутри себя, и это было приятно, даже когда их стало несколько. Новые ощущения и язык Виктора одуряли, руки потянулись сами, вцепляясь в платиновые пряди, вынуждая брать глубже, почти до удушья. У самого Кацуки никогда не получалось взять так глубоко, как бы он ни старался. Чувствуя скорую развязку, он уперся пятками в матрас, уже не контролируя собственные движения навстречу губам и пальцам. Так хорошо и так тягуче, ещё немного, совсем чуть-чуть. Главное не кричать. Пытаясь не обращать внимания на собственную каменную эрекцию, Виктор сползал ногами с кровати, елозя по простыне, он никогда не думал, что совершенно обычный процесс растяжки может так непередаваемо заводить. Старался двигать запястьем плавно и неспешно, совсем теряясь от тяжёлого сопения сверху. Такой гладкий внутри, такой горячий. Пальцы дергали за волосы почти до боли, очень кстати не давая терять связь с реальностью. Юри сдавленно ахнул, напряжённо поднимаясь на носочки, и содрогнулся всем телом, рефлекторно схлопывая ноги. Витя на минуту оглох с зажатыми ушами и уткнулся носом в чёрную как грех дорожку волос, ощущая угасающие волны чужого оргазма. Сил терпеть не было уже никаких. Он разжал захват ног, сел и раскатал латексное колечко на себе в несколько рваных движений. От вида раскрасневшегося расслабленного Юри с приоткрытым влажным ртом пересыхало в горле, желание сдёрнуть резинку и притянуть к себе его голову было почти невыносимым. Виктор хотел его так неуёмно и неудержимо, что прошёл точку невозврата уже давно, зная, что не сможет остановиться, даже если его сейчас попросить, не сможет нажать на тормоза. Упёрся руками по обеим сторонам от головы Юри и отвлёк поцелуем, понимая, что делает всё неправильно, что лучше бы перевернуть его, заставив упереться в матрас локтями, приподнять бёдра, упрощая проникновение, но просто не мог. Не хотелось обрекать его на лишние минуты смущения и так чертовски хотелось видеть лицо, реакцию. Целовать. Глаза Юри казались огромными, не испуганными, но явно распахнутыми от волнения, он не знал, куда деть руки и хаотично блуждал ладонями по спине и плечам. Удерживая себя на заметно подрагивающей руке, Виктор согнул его ногу у себя на пояснице и, подхватив под бёдра, осторожно толкнулся вперед. Головка вошла обманчиво легко, и он двинулся смелее, заставив Юри громко охнуть и сжаться. Почувствовал, как бьются мышцы, сдавливая. Такой узкий, господи, до сих пор. — Расслабься, — прошептал Виктор на рваном выдохе, утыкаясь лбом в его мокрый висок. — Пожалуйста, попытайся расслабиться. Впусти меня. Скрипнув зубами от напряжения, он изо всех сил старался не шевелиться, не давая себе воли делать то, что хочется, понимая, что причиняет боль. Это было невыносимо трудно, голову кружило жаждой движения, желанием прочувствовать этот тесный жар целиком, тело ощутимо вибрировало, передавая дрожь Юри. — Витя… — выдохнул тот, обнял, и сопротивление ослабло. Виктор двинулся вперёд медленно, но больше не останавливался, плавно вошёл до самого конца, чувствуя, как подрагивают прижатые к его бокам коленки. Задержался, отводя внимание глубоким поцелуем, позволяя привыкнуть, и осторожно подался назад. И опять вперёд, вталкиваясь с трудом, задыхаясь и постанывая. Это было мучительно сладко, и он совсем потерялся в ощущениях, чувствуя, что сильно переоценил свои силы и как бы ни старался, надолго его не хватит. А хотелось больше, хотелось долго, ещё и ещё, заглушая собственные стоны подушкой над Юриным плечом. Тот только чуть сильнее развёл ноги, скользя пятками по ягодицам и пояснице, открывался, отдаваясь целиком. Виктор увеличил амплитуду и задвигался быстрее, вталкиваясь, вдавливая в матрас. Боли больше не было, Юри удивился, как быстро она прошла, стоило усилием воли расслабить всё тело, было только непривычное ощущение наполненности и Витя, дрожащий в его руках. Он подумал, что нужно просто привыкнуть, научиться не зажиматься и вскоре это будет так же приятно, как и от Витиных пальцев сегодня. Но привыкнуть он не успел. Ещё несколько рваных уже совсем несдержанных движений и Виктор замычал, закусывая подушку. Толкнулся глубоко, как мог, замер на бесконечное мгновение и обмяк, всем весом придавив Юри. —…мать. — Очнулся он минуту спустя, медленно выходя из посторгазменной обморочной нирваны. — Я не думал, что это будет так, извини. — Так позорно быстро Никифоров не кончал со школы. — Сойдет за комплимент. Голос у Юри был довольно натужный, и Виктор виновато приподнял себя на локтях, аккуратно выскользнул и лег рядом, наблюдая, как тот предельно осторожно свёл ноги, комкая простыню в руках и сменяя целую гамму выражений лица. Накрыв его одеялом, Виктор сочувственно поинтересовался: — Ты в порядке? — Я только что девственность потерял! — торжественно заявил Юри. Витя облегченно рассмеялся и бухнулся рядом, обнимая: — Хмм, а в Барселоне ты тогда что потерял? — Голову. Юри удовлетворённо вздохнул и вытянул ноги, с наслаждением потягиваясь. Внутри было странно, немного дискомфортно, пульсировало плечо, обещая красочные синяки от Витиных пальцев, и по левой затёкшей ноге бегали мурашки. Но при этом, на душе было так хорошо, что хотелось замереть в этом мгновении, как в янтаре, сохранить его в фотоальбомах памяти, чтобы через много лет бережно разглядывать, предаваясь воспоминаниям. И говорить, улыбаясь: «Вить, а помнишь.?» Диагностировать его самочувствие Виктор перестал только через час, окончательно успокоившись. За этот час Юри успел вытерпеть неприятное мокрое полотенце, дважды подавиться от смеха морсом, после героического ночного Витиного налета на кухню, послушать историю о его первой детсадовской влюбленности и нацеловаться до опухших губ. Скоро ветер за окном утих окончательно, и тишину комнаты нарушало только сонное мерное тиканье часов. Юри прижимался спиной к теплой Витиной груди и лениво крутил кольцо на его пальце, радуясь, что завтра выходной и можно вволю выспаться, а на завтрак будет непременно что-нибудь вкусное. — Юр. — Ммм, — отозвался он задумчиво. — А давай завтра снеговика слепим? Там, ближе к лесу, есть немного снега, я с глубокого детства не лепил. И чтоб настоящего такого, с морковкой и шляпой-ведром. Там как раз в холодильнике красивая морковка лежит, а ведро стянем у мамы из кладовки. Юри подумал, что скорее это будет грязевик или песковик, но готов был согласиться на что угодно. Ограбить банк, перебраться на луну, брать корабли на абордаж, завести крокодиловую ферму или научится вязать крючком, что угодно, главное вместе. Всегда. Одним своим присутствием Виктор делал его всемогущим. — И в сауну завтра сходим. Сопли из тебя выпарим, а то ты всю зиму носом шмыгал. — Конечно. Давай. Юри думал о соснах. О том, что прямо под ними во дворе очень не хватает маленькой резной скамеечки, чтобы читать, иногда поглядывая на зеркальную гладь озера. Стоит обязательно подарить такую Витиной чудесной маме. Думал о том, что в их квартире на Радищева нужно заменить перегоревшую лампочку в прихожей, Витя постоянно об этом забывает и уже целую неделю смешно ойкает, спотыкаясь в темноте. Думал, что в его комнате в Хасецу пора бы сделать перестановку и купить кровать побольше, потому что Маккачин очень грустно вздыхает по ночам на полу, не умещаясь третьим на Юрину подростковую полутороспалку. И о том, сколько же счастья могут доставлять такие простые мысли. Ещё не так давно Кацуки ощущал себя немного чужим, где бы ни находился, и будущее казалось туманным, а теперь у него целых три настоящих дома в разных странах и большие планы на золотую медаль. Три дома, кошка, собака, Витя. Уплывая в сон, Юри чувствовал, как всё глубже и размеренней Виктор дышит в затылок и улыбался в мягкую темноту спальни. Всё самое главное и интересное в жизни только-только началось.