Awakening

Ноги Блейна путались в высокой сухой траве, среди которой ловко прятались маленькие желтые лютики, белые кашки и клевер. Курт шел чуть позади и плел венок из одуванчиков, иногда вплетая между ними ромашки и васильки. В воздухе стоял плотный, жаркий запах лета — он переплетался с солнечными лучами и влажными ароматами озера, разлившегося среди ив неподалеку. Они проходили мимо грозных черно-белых коров, смахивавших на далматинцев, мимо кустов черники, серых треснувших пней, мимо самодельных мостиков, которые возвышались над лужами. На душе у обоих было все тихо, тепло, хорошо и сухо — как будто над лужами проблем тоже были выстроены ажурные кованые мостики. — В песнях Синатры всегда было столько грусти и одиночества, что у меня сердце замирало, когда я их слушал, — сказал Блейн, повернув голову к Курту и поймав его умиротворенный взгляд. — Помню, еще мальчиком я всегда бежал на кухню ни свет ни заря, садился на подоконник, и пока Мари готовила завтрак родителям, мы вместе слушали Синатру. Особенно я любил делать это летом: раскрыть все окна, впустить в комнату запах пионов и сирени, иногда свежескошенной травы. Пироги Мари всегда становились вкуснее, когда я это делал, но она этого не признавала. Иногда порыв ветра задирал платье Мари, обнажая ее пухлые ноги, и она в шутку ругалась на меня, закрывая окно. Она говорила, конечно, что любила Фрэнка сильнее, чем Луи Армстронга, но мы все равно подпевали хором и тому, и другому. Слава богу, родители всегда спали по утрам, поэтому не знали, что я провожу время с нашей служанкой. — А если бы они узнали, то… — Мари бы уволили, — ответил Блейн, вздохнув. — Это же моя семья. Даже друзья мои были четко отобраны. Наши родители сразу договаривались, кто поступит в Гарвард, кто в Стэнфорд, кто в MIT, чтобы не было двух сильных выпускников из одной школы. Они «заботились» о нашем будущем. Гадость какая, — в сердцах произнес он и пнул ногой куст кашек. — За что ты так? Нормальные цветы, — усмехнулся Курт. — Ты знаешь, что я говорю не о цветах, — сказал Блейн и сам рассмеялся, падая в траву справа от дороги. — Присоединишься? — Еще спрашиваешь, — ответил Курт и лег Блейну под крылышко, надевая ему на голову венок из цветов. — А что было потом? — Когда «потом»? — Ну ты же должен был как-то освободиться от родительского гнета. — Ах, это, — засмеялся Блейн. — Я закончил MIT, основал свою компанию, прославился, переспал с лучшим другом отца, вот они и отстали потихоньку. — Что? — воскликнул Курт. — В общем, я этим не горжусь, — сказал тот, принявшись почесывать Курта за ушком, как котенка, — но что было, то было. Как-то я, отец и его лучший друг Ричард отправились на охоту. Папе пришлось уехать пораньше, чтобы подписать какие-то договоры, а мы с Ричардом захотели остаться. Тем более место было просто замечательное: бушующий водопад, скалы, густой влажный лес… Я честно не знаю, как это получилось. Я решил искупаться, Ричард прыгнул за мной, вода была холодная, тела разгоряченные…  — Все, хватит, я понял! — Курт приложил палец к губам Блейна, качая головой. — Этот твой Ричард хоть красивый был? — Феноменальный — даже круче Колби Келлера. До сих пор помню его сильные руки на своих бедрах. Курт раскатисто рассмеялся и принялся покрывать его шею поцелуями. — А мои руки будешь помнить? — Вечно, — прошептал Блейн, и его бессильный шепот растворился среди шелеста травы, пения птиц и отголосков водопада, все еще бушующего в недрах бездонной памяти. * В Канзасе Блейн уговорил Курта заночевать в пятизвездочном отеле. Там они вылили половину воды из джакузи, пока занимались сексом, голышом играли в догонялки на веранде и дрались подушками. Курт запускал «фейерверки» из взбитых сливок и макал картошку фри в икру. Блейн иногда смеялся так сильно, что начинал икать. В Оклахоме они гуляли по улицам, целуясь и держась за ручки, катались на велосипедах, фотографировались на фоне фонтанов и кормили в парке уток. Затем, конечно, Курт уговорил Блейна набить крошечную татуировку моржа на шее, что тот сделал без возражений. За это он связал Курту руки и посадил в машину. Остановившись рядом с полицейскими, Блейн взял в руки маленький пульт и нажал на кнопку «3»: анальная затычка в заднице Курта завибрировала, и он начал извиваться, матеря Блейна сквозь сомкнутые зубы. — С ним все хорошо? — поинтересовался полицейский, кидая на парня косой взгляд. — Да, — жизнерадостно ответил Блейн, убавляя мощность вибрации. — Просто мой парень любит всякие БДСМ штуки, да, Курт? — Обожаю, — мрачно пробормотал тот, связанными руками уцепившись за автомобильную ручку. — Не подскажите, в какую сторону нам надо доехать, чтобы добраться до Вегаса? Да, того, что в Нью-Мехико… После этого инцидента Курт не разговаривал с Блейном целый час, аргументируя свою позицию тем, что он «не знал, что все миллионеры — извращенцы». Блейн утверждал, что извращенцем он не был. Курт выкинул дьявольское приспособление из окна и, надувшись, даже думать не хотел о том, куда оно могло угодить. Шестую ночь они провели в городке Лас-Вегас площадью девятнадцать квадратных метров. В пять часов утра Курт выбежал из номера в одних лишь шортах, прихватив с собой Блейна в панамке. На чьем-то ранчо уже паслись упитанные темные лошади, похожие на мустангов — Курт обнял одну из них за шею и принялся целовать ее в морду. Занятый съемками Instagram stories, Блейн не заметил владельца ранчо, приближавшегося к ним с ружьем в руках. Перепрыгнув через забор, они побежали сломя голову в город, чуть не умирая от смеха. Добравшись до номера, они сорвали друг с друга одежду прямо в прихожей: все остальное за них сделали адреналин, страсть и, возможно, даже любовь. * Маленькая заправка сияла темно-металлическим пятном среди выжженных полей и редких кривеньких деревьев. Прислонившись к правому боку автомобиля, Курт гуглил «необычные позиции для секса» и курил, а Блейн украдкой бросал на него грустные взгляды. Он наконец-то был влюблен; на нем были розовые шорты и сланцы за пять долларов, на шее висело ожерелье, которое Курт ему сделал из крышек от пива и шампанского. Почему же Блейну тогда было так невыносимо грустно? У них оставался день. — Почему ты так часто куришь? — спросил он, когда Курт зажег очередную сигарету. — Я курю тогда, когда мне нечего есть. А до встречи с тобой, поверь мне, это случалось часто. — А не проще откладывать деньги на еду и не покупать сигареты? Курт посмотрел на Блейна и рассмеялся. — Как же у тебя все просто в жизни. Пачка сигарет стоит несколько долларов, и мне ее хватает на целый день. Много еды ты купишь на эти деньги? — Не знаю… Мало, да? Курт фыркнул и эротично затянулся. Потом он выдохнул дым и стряхнул челку со лба, не сводя с Блейна пристального взгляда — очень часто они только так и общались. — Курт, если хочешь, я могу обеспеч… — Блейн! — Курт бросил сигарету на потрескавшийся асфальт и затушил ее ботинком. — Господи, так и знал, что ты это скажешь. Я не ищу папочку. У тебя своя жизнь, у меня — своя, и если ты хочешь потратить куда-нибудь деньги, лучше пожертвуй их своей альма-матер. Я уверен, каким-нибудь двум студентам из России не помешают именные стипендии от MIT. Блейн поджал губы и склонил голову, как провинившийся мальчишка. — Почему? — «Почему» что? — Почему ты не хочешь жить, как нормальные люди? — А ты сам-то живешь так? Ты ездишь на Tesla, покупаешь яхты, острова, пока «нормальные люди» корячатся на двух работах. Что ты знаешь о нормальной жизни? — Я не… — начал было оправдываться Блейн, но Курт его не слушал. — Ты рос в огромном особняке с прислугой и конюшней, учился в частной школе для мальчиков, изучал три языка чуть ли не с рождения. Не пойми меня неправильно, я уважаю богатых людей, но проблемы ваши почти всегда высосаны из пальца. — А твои проблемы, что, нет? — вступился за себя Блейн. — Ты учился в лучшем университете страны и ни в чем не нуждался. А теперь все бросил и голодаешь. Хочешь сказать, что твои проблемы «настоящие»? — Ты ничего не знаешь обо мне и о моих проблемах, — огрызнулся Курт, а Блейн закатил глаза, качая головой. — Ты ничего мне не рассказываешь, вот я ничего и не знаю. Ничего не ответив, Курт резко развернулся и зашагал по обочине куда-то в сторону Нью-Йорка (так ему казалось). — Курт! Курт, черт тебя подери, куда ты?! — Блейн побежал за ним. — Я не собираюсь с тобой ругаться, Блейн! Езжай на все четыре стороны! — ответил Курт и снял майку, перекидывая ее через плечо. — Не для этого мы затеяли это все. — А для чего? Для того, чтобы дико трахаться и ничего друг другу не говорить? Ничего не чувствовать? — Блейн схватил его за руку и развернул к себе. — Курт, ты мне очень помог, правда. Дай и мне сделать то же самое. — Хочешь помочь мне? — рассмеялся тот. — Ладно. Я убил свою мать, Блейн. Как я могу жить, как «нормальные люди», а?! — Ты опять мне врешь, да? — Блейн покачал головой, разжимая пальцы. — Да пошел ты, — прорычал Курт. Он плюнул на землю рядом с ногами Блейна и зашагал дальше. Мимо них проехал желтый минивен, подняв облако пыли. Курт закашлялся и зажал ладонью рот. Затем он споткнулся об свою же ногу — Блейн успел поймать его, схватив за плечи. — Расскажи мне правду. Пожалуйста, Курт, — жалобно попросил он. Курт не шелохнулся, не издал ни звука. Блейн погладил его по плечам, поцеловал в затылок, как всегда делала это мама, нежно потрепал за волосы. — Мой отец был монстром. Мама вышла за него, потому что он ее обрюхатил. Сначала отец зарабатывал неплохие деньги и водил белый кадиллак. Потом его сократили. Он начал пить, поколачивать сначала и маму, а затем меня. Когда в шестнадцать я признался родителям, что я гей, у отца снесло крышу. Он винил во всем мать, представляешь? Мол, она меня сделала геем своими «телячьими нежностями». Боже, как она меня любила… — Курт начал задыхаться, и Блейн начал обнимать его со спины еще крепче. — Однажды я сбежал из дома — всего лишь на одну ночь, чтобы пойти в гей-клуб с одним хорошим другом. И пока я лишался девственности, этот зверь нанес маме шесть ножевых… Я пришел домой утром, а она… Лежит, — Курт захлебывался словами, пока горячие слезы текли по его щекам. Зачем он рассказывал все это Блейну? Зачем рвал душу, если его все равно не поймут? Блейн не знал, что ответить. Он лишь обнимал Курта крепко-крепко, несмотря на зной, духоту и проезжающие мимо машины: Блейн пропустил всю его боль через себя, дал этой боли распуститься в груди алой розой, впиться в сердце шипами. Курт продолжал плакать и говорить: о том, как нашел маму на полу, истекающую кровью, как отца упекли в психбольницу, о том как он впервые пытался порезать вены, как ночевал на кладбище. Через пятнадцать минут он вдруг умолк и повернулся к Блейну, взяв его за руки. В глазах Курта плескалось море, и черные, пенистые волны ударялись о разрушающиеся скалы. Его глаза, щеки, подбородок, губы все было соленое и мокрое — целуя эти губы, Блейн словно погружался с головой в ледяную воду. Впервые он испытывал настолько много чувств, что его душа была готова лопнуть, как пружинка. — Я люблю тебя, Курт. Останься со мной, и мы справимся со всем вместе. Курт зажмурился, уткнувшись Блейну в шею. Он тоже тонул, барахтался в холодной воде, коченел, но они с Блейном купались в двух разных морях, поэтому не могли спасти друг друга. — Я знаю, что ты меня не любишь. Я могу это выдержать, — сказал Блейн и взял лицо Курта в свои ладони. — Но я не могу выдержать того, как ты страдаешь. Блейн хотел стать тем, кто залечит раны Курта. Он мечтал, чтобы их роман был похож на те романы в книжках, чтобы любовь победила все, но мечты — это одно, а реальность — это совсем другое. Блейн был реалистом, а вкупе с этим еще и умнейшим человеком, поэтому ходы других людей он умел просчитывать сразу. — Да, хорошо, — выдохнул Курт и поцеловал ладонь Блейна. — Поехали, неважно куда. Главное, поехали. Они сели в машину и потом почти не разговаривали. Курт одну за другой курил свои сигареты, Блейн слушал Адель, а пейзаж за окном был таким противным, что на него совсем не хотелось смотреть. Курт никогда не сможет остаться. Смерть матери разделила его жизнь на две половины, и сейчас единственное, что он может, что он умеет — это убегать, ни к кому не привязываясь, чтобы не иметь прошлого. Говорят, что психологами становятся лишь люди, у которых болит душа. У Курта она перестала болеть, только когда он купил свой первый билет на самолет и пообещал себе стать счастливым — ради мамы. Она бы этого хотела. * По дороге к Санта Фе их застал ливень. Холодные капли разогнали жару, а теперь стучали по крыше и стекали по лобовому стеклу. По радио гоняли песни Джорджа Майкла и Фила Коллинза — в общем, атмосфера в машине располагала к грустным и долгим разговорам, которые оставляли на душе горький осадок. — Знаешь, я… Я хочу тебе кое-что сказать. — Курт заправил кудряшку Блейну за ухо, стараясь не думать о том, что через несколько часов никогда больше не зароется пальцами в эти волосы. — Только не обессудь. Брови Блейна взлетели вверх, и Курт положил обе ладони на пыльную панель управления. — Ты самый прекрасный мужчина, которого я встречал, Блейн. И если бы не обстоятельства, то… — Он вздохнул и продолжил: — То я бы позволил себе в тебя влюбиться. Я хотел бы в тебя влюбиться. «Уже влюбился», — чуть было не выпалил Курт, но сдержался и вместо признания нежно поцеловал Блейна в колючую щеку. Тот молчал, как партизан. Да и что он мог ответить на это? — Давай забудем обо всем, что будет дальше, хорошо? — в голосе Курта слышались мольба и отчаяние: сердце его предавало. — Блейн, милый, мы ведь живем только здесь и сейчас, правда? — Я не знаю, Курт, — ответил тот, крепче сжав руками руль и не отрывая глаз от дороги. — Как по мне, живем, да и ладно. Мне и этого достаточно. — Ты знаешь, сколько нам… — Да. Знаю, даже сколько минут, — сказал Блейн осипшим голосом, в котором явно слышалась усталость. — Я не хочу об этом думать. И не понимаю, зачем тебе сдался этот чертов Санта Фе, но все у нас решаешь ты. Поэтому я не буду вмешиваться. Курт сжал ладонями виски и спрятал голову между коленей. Ему очень сильно хотелось плакать, возможно, потому что за окном было очень много воды, а возможно, и по другой причине. Да, наверняка, по другой. Курт понимал, что сделал ошибку, но не знал, где. В детстве, в юности или пару дней назад? Когда, когда, когда он свернул не туда? — Курт, мне правда кажется, я люблю тебя. Я знаю, что любовь эта мимолетная и в какой-то мере вымученная, но я все равно наслаждаюсь ею. Потому что она у меня первая, — сказал Блейн и искренне улыбнулся, хотя внутри у него тоже все плакало. — Я живу «здесь и сейчас», как ты и сказал. — Как ты это терпишь? — Курт, ты еще многого обо мне не знаешь, — усмехнулся он. — Я вытерпел в этой жизни многое, поэтому твой уход я точно переживу. — Мне вот впервые страшно, — признался Курт, чувствуя, как у него задрожали коленки. Если выглянуть в окно, можно было увидеть, как за пеленой дождя прятались холмы и маленькие домики с бирюзовыми крышами. — Если бы тебе было по-настоящему страшно, ты бы не уходил. Ты бы остался и принял свое прошлое, не убегая от него. Тот ничего не ответил. Блейн остановился на обочине и вышел из машины, затем открыл пассажирскую дверь и вытащил под дождь еще и Курта. За секунду они оба промокли до нитки. — Я верю в тебя, — сказал Блейн и взял обе его руки в свои ладони. — Я верю, что у тебя все получится, слышишь?! Что ты примешь правильное решение. Такие люди, как ты, заслуживают быть счастливыми, несмотря на все, что с ними произошло. — А как же ты? — А я буду счастлив тоже. Просто постарайся не забывать меня. Блейн знал, что Курт уйдет сегодня ночью: бесшумно выскользнет из их номера, сольется с темными улицами, растворится в ночной тишине города и исчезнет навсегда, пытаясь убежать от прошлого, которое его все равно непременно догонит. Сам же Блейн закажет вертолет и улетит обратно в Нью-Йорк, чтобы дальше жить и работать. Иногда, сидя в душном конференц-зале, он будет вспоминать эту неделю и улыбаться. Иногда на глаза даже будут наворачиваться слезы. Курт будет жить, как перекати-поле: попутный ветер будет носить его из одного места в другое. Курт тоже будет вспоминать эту неделю, вот только улыбаться не будет. Все будет по-прежнему — так устроена жизнь. — Никогда, — прошептал Курт, и его бессильный шепот растворился в их соленых, последних поцелуях, а затем утонул в водопаде, бушующем в памяти Блейна. *** Дорогой Блейн, Эта неделя была лучшей в моей жизни. Я тоже люблю тебя, Курт Утром Санта Фе сиял в лучах восходящего солнца, и от этого великолепного зрелища захватывало дух.