Ангел восточного окна

      — Джон? Джон! Господи, это правда ты!       — Прошу прощения?       Эти серые глаза в кромке светлых ресниц могли принадлежать только одному человеку на свете.       — Эм… Мэри? — голос прозвучал недоверчиво и жалко, дав петуха к концу.       Как много лет тому назад, ухмылка Мэри сумела озарить всю Кэнонгейт[1], по которой с утра хлестал чёртов ливень.       Взгляд Мэри сиял в свете ламп кафе.       —…Ты уже не тот человек, которого мы знали, — диалог навевал чувство неприятного дежавю.       — Я действительно давно уже не тот человек, — получилось резко, поэтому пришлось добавить:       — Правда, для друзей я по-прежнему Джон.       Дама за соседним столиком обернулась на смешок и нерешительно подняла уголки губ в ответ.       — Зато я теперь официально Мартин Морстен. Но для тебя, так и быть, сделаю исключение — останусь Мэри.       Впервые за встречу Джон искренне улыбнулась другу детства, и впервые за десять месяцев, две недели и шесть дней почувствовала себя почти дома.       — О, неужели? Наконец-то! Поздравляю. Ты не представляешь, как я рада тебя увидеть.       Она отсалютовала Мэри чашкой кофе, на что тот хмыкнул.       К полуночи дождь утих, оставив после себя влажные отблески на асфальте. Вдвоем они пробродили Королевскую Милю[2] вдоль и поперек. Успели заскочить в Шотландский центр наследия виски[3] незадолго до закрытия дегустации и вполне оценить наследие предков, купить по паре усов на брата на Лонгмаркет[4] (свои Мэри скоро потерял, но заверил, что отрастит получше), с удовольствием поглазеть, как непризнанный гений пишет баллончиком непечатные слова под Северным мостом[5], вернуться в кафе, где начали подавать не только кофе, затем — на место внезапного столкновения.       — Всё, пора по домам. Старость — не радость, милый, так что я жду утренней расплаты, — Джон потёрла веки и попыталась собрать разъезжающиеся ноги. Успех её воодушевил, и она от души хлопнула Мэри по плечу. Он качнулся и заморгал.       — Слушай, Джон, ты ведь девушка…       Она чуть не взорвалась фырканьем.       — Да ладно, дружище. Давно заметил?       — Нет, серьёзно. Насколько я помню, ты тут не разжилась квартирой. Где ты остановилась? Знаешь, я снимаю угол на Принсес-стрит[6], совсем близко.       Она сразу протрезвела, спасибо жизни с Гарри за эту суперспособность.       — Всё в порядке, я у знакомого в Дандерхолле[7] на полнедели, — её улыбка вновь превратилась в вежливую.       — Заходи переночевать, действительно в паре шагов…       — Мэри, спасибо, — мягко, но решительно прервала Джон. — Спасибо тебе за прекрасный вечер, мне давно не было так хорошо. Я правда была счастлива с тобой встретиться. Мне точно пора. Звони по этому номеру, если что. Слава Богу, транспорт ещё есть. До скорого!       Ей повезло поймать запоздалое такси и залететь внутрь, прежде чем Мэри что-то сказал. Через стекло она увидела мазок растерянного, даже обиженного лица старого друга. Удивительно, но год назад она бы в лепешку разбилась, чтобы ему угодить. В том-то и дело, что год назад. Она невесело усмехнулась и попросила кэбмена сделать несколько крюков, прежде чем высадить её на соседней улице. На его лице, отраженном зеркалом, столкнулись явно привычные противоборствующие выражения — «Какие только психи не бывают!» и «Любое сумасшествие за Ваши деньги».       Сидя на кровати гостиничного номера, Джон расстегнула часы с правой руки и положила их на тумбочку рядом с электронным будильником. За треснувшим стеклом стрелки замерли на 17:34.       Не было никакой половины недели ни у какого знакомого. А был бессрочный отпуск терапевта, которому личный мозгоправ Эл посоветовал развеяться и попутешествовать. Поскольку терапевт сильно нервничал, то довольных пациентов, следовательно, убедительных средств на путешествия не нашлось; впрочем, нашедший совет здравым, терапевт понял, как можно извернуться.       Так что под всёпонимающее кивание Сары Джон собрала коробку с вещами, накрытую белым халатом, неразборчиво поблагодарила за годы поддержки и извинилась на прощание. В ответ начальница обещала ждать возвращения такого непредсказуемого, но всё-таки ценного сотрудника. При этом обе осознавали, что надеяться на это не придётся. И вообще они часто читали мысли друг друга с полуслова. Поэтому расставание ощущалось горше.       Однако по-настоящему душераздирающим оказался съезд от квартирной хозяйки. Вначале Джон вообще подумывала провернуть дело тайком под покровом ночи, однако ей хватило совести не поступать так с добрейшей души женщиной. Не она же виновата, что доктору Уотсон самой следовало подлечиться. В итоге, после пинты общих слёз и опять обещаний не терять связь, Джон катила перед собой два компактных чемодана, в котором уложилась её дурацкая 33-летняя жизнь.       И вот, в Эдинбурге, городе детства и юности, она надеялась если не начать всё заново, то хотя бы для начала притупить воспоминания новыми впечатлениями. Сбережений на разброд и шатание в окончательном решении пока хватало. К слову о воспоминаниях — Джон автоматически нашарила дозу золпидема[8] перед тем, как лечь. После обязательного ритуала она закрыла глаза и приготовилась к одному и тому же сну, чтобы утром очнуться с сорванным в крике горлом, в слезах и совершенно разбитом состоянии. В рейтинге её кошмаров этот являлся фаворитом.       Благотворный дух алкоголя подстегнул скорость действия снотворного. До окончательного прыжка в забытье она умудрилась немного разозлиться, что потуги овладеть техникой осознанного сновидения[9] не продвинулись дальше понимания «я-вот-вот-усну-уже…».       Что-то пошло не так.       — Ты у меня хорошая девочка?       — Дя, мамоська, — из-за недавно выпавшего зуба она ужасно смешно шепелявит. И мама тоже смеётся.       — Конечно, солнышко. Видишь тех двух мальчиков? — она кивает. — Это Марион и Виктор. Они братья. Сыновья наших соседей Морстенсенов.       На самом деле, на братьев они совсем не похожи. У одного белые волосы, а у другого — черные и торчат во все стороны. Хотя оба бледные, да.       — Видишь, они грустят без друзей.       Ей не кажется, что они грустят. Белый вопит как угорелый с игрушечным самолётом, а чёрный сидит на корточках и куда-то уставился. Может, у него живот болит?       — Ну же, иди к ним и поиграй.       Она совсем не хочет водиться с мальчишками, но чтобы не расстраивать маму, она готова пойти к ним и познакомиться.       — Что тебе нужно? — белый пялится на неё довольно враждебно, когда чёрный косится с настороженностью. Она бы испугалась, только у белого тоже дырка между зубов. Значит, он совсем не лучше её. И она решается.       — Я Дзоан. Мне сесть лет. Я хочу с вами друзыть.