Потомки лорда Каллига

      Почему-то всякий раз, стоя перед раката, он чувствовал себя нерадивым учеником на экзамене. То ли виноваты были немигающие глаза рептилоидов, то ли их суровый характер, то ли профессия... акк их разберёт, в сущности. Но неуютно.       — Нет, делом сегодня заняться не получится. Дарт Марр запретил — велел ограничиться только разбирательством с этим вот предметом... — Реут недовольно скривился, выкладывая на стол перед другом-раката... вещь, за которой Реван послал войска на Тифон. — Говорит, нельзя позволить этому мерзавцу сообразить, что его план был узнан и использован в наших целях, а значит, предатели должны получить это обратно в течение суток.       Горрша покивал, Акшма и Акшманаа тоже.       — Похоже на...       — Несомненно, это...       — Многоуважаемый раб, эту вещь необходимо уничтожить вместе со всем, к чему она теоретически подсоединима, — решительно подвела итог Акшманаа.       Реут развёл руками:       — Без шансов. Мне просто не позволят. Она должна попасть в руки Ревана и привести нас тем самым к...       — ...подсоединимому устройству, понимаю, — раката хмыкнула. — Я вот думаю: если наше Общество[1] разместит на него заказ на доске наград и розыска... хотя нет, против этого психопата никто, кроме тебя, наш милый раб, не сунется.       — Но жаль, что сегодня не получится поработать. Проект очень многообещающий, всё-таки, — вздохнул Акшма.       Для них успех эксперимента означал шанс наконец-то вернуть себе Силу. Для него... для него это был шанс одержать победу над смертью, вечным врагом целителей. Заполучить себе дом в Золотом Городе. И просто исполнить данную когда-то давно, бесконечно давно клятву.       «Однажды ты снова увидишь, даю слово. Как в Йоллане: "Дивный первенец творенья, лучший миру дар Творца..."». Если ты пойдёшь со мной, обещал он — я верну тебе зрение. Люсьен Дрэй пошёл, оставалось совсем немного. Но как обычно в его жизни, пришёл Реван и всё испортил.       — И всё-таки, что это такое? — не то, чтобы Реуту было очень интересно; любая вещь, которую раката требуют уничтожить быстро, решительно и не глядя — вещь, о которой лучше не знать. Но Дарт Марр был не из тех, кому достаточно подобного ответа. Ему всегда нужна была конкретика.       Горрша поморгал, подбирая слова на бейсике — ракатланг Реут пока понимал недостаточно:       — Если в общих чертах, уважаемый раб, это — множитель. Модуль размножения. Вставляешь в печатный станок, получаешь неограниченное число копий. Откуда он вообще у тебя?       — От джедаев.       Несколько секунд они все понимающе помолчали.       — И мне неловко признаваться, но что-то аналогичное было и у нас на Коррибане. Или что-то парное. Есть идеи?       Троица беззвучно посовещалась — раката использовали, помимо речи, систему феромон-сигналов и изменение температуры тела — и Акшманаа осторожно сказала:       — Модулятор. Это мог быть модулятор. Он красивый, золото и изумруд, ваши краснокожие любят такое. В паре с множителем...       — ...это позволит не только копировать. Видоизменять.       А Реуту сегодня надо было не только успеть вернуться на Тифон — это Андроника забота, не его, — но и подготовиться заканчивать войнушку на Нар Шаддаа. В такие дни ему особенно тяжело давалось быть добрым.       — Я постараюсь скоро вернуться и уже поработать наконец. Подготовите всё, ладно?        * * *       — Словно совы, бесшумно скользим мы в ночи. Холодны наши руки, но сердца горячи — не огнём мимолётным, не жаром страстей...       — Хватит, — оборвала его Реваншист. — Это не твоя ария.       — ...пламя долга горит дольше, ярче, сильней, — невозмутимо завершил тот. — Это песня джедая: никому не слышна, словно листья по ветру, несётся она. Это песня джедая — никому не нужна, вместе с ветром ночным скоро стихнет она. Должен же кто-то отметить твой выход на сцену, прекраснейшая. Я счёл, что эта ария тебе подойдёт.       — Ария одержимого, предателя и убийцы?       — Разве это не о тебе, прекраснейшая? Разве за твоей спиной не гибнут в огне тысячи человек, пока ты подсчитываешь доходы и расходы?       Маршал нарочито-вяло помахала рукой:       — Вообще, это мои горят, если что. И я их подожгла. И я слышу каждый крик боли, каждый стон сердца, каждую мольбу о милости, доносящуюся из огня. Но! Видите ли, пусть я их и не слышала — но криков, но стонов, но молений в этом секторе было так много, так долго неслись они в пустое корускантское небо, что кто-то должен их услышать и исполнить. Почему не я?       Пёстрый клоун, одетый как Штейнбах в дешёвой постановке, словно её и не слышал.       Реваншист устало прикрыла ладонью глаза.       — И чего именно тебе от меня нужно? — спросила она.       — Ничего, — ответил тот. — Я хочу на тебя посмотреть, вот и всё. Посмотреть и спросить: а тебе-то что нужно? Ради чего ты принесла в мир чуму, опутала его сетями лжи...       — Хватит.       Реваншист резко встала и пошла к двери. Обернулась:       — Осуждать меня будешь потом. А сейчас не мешай.       Маршал посмотрела на просвет свой стакан с серебристо-голубым тарулом и ничего не сказала. Зато сказал клоун:       — Тебя я поприветствовал бы другой арией. Той, которая "Где ты, дитя моё?".       Это было... жестоко и глупо одновременно, пожалуй. Жестоко — потому что нехорошо напоминать людям о безвозвратно потерянном. Глупо — потому что глупо пытаться играть на таких струнах души. В лучшем случае какофония получается.       — Нет, в самом деле, что творится с этой Галактикой, что матери вечно вынуждены отдавать своих детей? Моя мать, Кармен, ты, Реван, даже Сатил Шан — все вы потеряли то, что любите, потому что добровольно с ним расстались. Расстались, думая, что поступаете как лучше.       Тарул горчил на языке.       — А стоило оставить при себе? Типа, с безумным Нихилусом ребёнку было б лучше? Или с мамкой от боя к бою скакать? Сидеть сотню лет у Вишнейшества в холодильнике?       За электробарьером горели юстициарии, и это единственное, что грело сердце. Хоть какая справедливость.       Клоун мотнул головой:       — Да нет, вы в общем-то все были правы, в этом и фишка. В этом и жуть: всё правильно делая, получаешь только трагедию... хочешь, верну его тебе?       Маршал распахнула полуприкрытые было глаза.       — Не тянись к револьверу, девочка. Я же могу. Могу вернуть, могу оживить. А взамен ты оставишь эту безумную и уйдёшь... не знаю, на Зелтрос? Мирно жить со своим сыном. Воспитывать его. Наводить порядок вокруг, там, где ты сможешь дотянуться и навести, а не так, по всей Галактике через колено. А?       Тарул закончился, и это было печально.       — Знаешь, — сказала Маршал, — в чём соль? Реван ничего мне не обещала. Просто пришла, как истинное зло во плоти, и сказала: "Мне нужна твоя помощь, так что давай шевелись". В этом вся соль, понимаешь? Те, кто обещают — всегда лгут, я-то знаю.       Она выстрелила, но заряд ушёл куда-то в стену: странный клоун уже исчез.       — Развелось дьявольщины джедайской...

* * *

      Когда и на третьи сутки ученик не очнулся, а Штейнбах наотрез отказался помогать, Кейн знал, куда ему направиться. Нар-Шаддаа, родная и ненавистная, ждала с нетерпением, распахнув перед ним объятья той единственной секты, куда учитель наотрез запретила ему вступать.       «Остальные просто деньги вымогают, — сказала она. — Тебе не жалко? Твои проблемы. Но эти... эти серьёзно, Кейн. А к тем, кто серьёзно — лучше не приближаться».       И она была тысячу раз права, соваться к последователям Великого Целителя было действительно тупо. Никто не ходил к ним, пока не приходил последний час, последний шанс, последний чёртов рубеж, за которым были только потеря и отчаянье. Одна беда: именно он у Кейна и наступил.       Поэтому он бросил ладан в огонь перед фонтаном, поклялся следовать пяти благородным истинам и испил воды из чаши. Вода в чашу лилась из подставленных рук красивого лысого молодого человека, который, в свой черёд, ловил струйку из ладоней не менее красивой девушки со сложной причёской. Оба они преклоняли колени перед женщиной в строгом покрывале, из кувшина которой вода, собственно, и вытекала изначально. И на постаменте надпись: «Я причащаюсь Силы через свободу, которую обретаю в борьбе» — первая из истин.       У богов секты Целителя были добрые и печальные лица; Кейн решил считать это хорошим знаком.       Вторая истина была попроще: «Я отдаю борьбе всё своё сердце, всю свою душу». Кейн был даже согласен: он вот сейчас боролся за жизнь своего ученика. «Я отрекаюсь от ложного покоя, я иду туда, куда ведут мои чувства», — тоже очень правильно.       Пусть это шло в разрез с Кодексом — Кейну было плевать. Он спасал ученика, а не диспут устраивал.       А вот у самого Целителя лицо было скрыто вуалью, а тело — многослойной одеждой, так что даже биологический вид его угадать не получалось. Только кончики пальцев — то ли от природы красные, то ли крашеные — и виднелись из рукавов. «Я отвергаю страх, я иду навстречу своей участи с ясным умом, с чистым сердцем, приняв Силу своей целью и свободу — своим путём к ней». С этим даже джедаи, наверное, согласились бы.       — Мастер Джет, — усмехнулся модулированный голос из-под вуали. — Что ж, посмотрим, посмотрим... Скажите, что вы готовы отдать за своего ученика?       «Я не остановлюсь на половине пути, я не сверну, я не сложу руки, ибо лишь через борьбу мне дастся свобода». Или: жизнь бедолаги Риана, чуть не погубленная его заботой о других.       — Например, — кончики пальцев коснулись его щеки, — у тебя такие красивые зелёные глаза. Отдашь их?