***
Морская болезнь? Пивные эстрогены окончательно превратили его в визгливую бабу? Ларин терялся в догадках. Ловить себя на странных желаниях (вроде: прижать Хованского к стене каюты, что есть силы, тряхнуть как следует и спросить наконец – какого чёрта, Юра?) стало пугающе привычно. В этих желаниях не было сексуального подтекста - пожалуй, Дима даже был бы рад, если бы Юру хотелось выебать – это желание было бы простым и понятным, хоть и мерзковатым. С влечением сексуальным бороться не сложно – тем более, Ларин никогда не был особо темпераментным. Впрочем, сильно переживать не стоит. Просто очередная навязчивая идея, на которой Ларин безосновательно зациклился – за ним это водится. Скоро пройдёт, как обычно.***
Он стоит на корме, как чертова Роза, ожидающая своего Джека. Вот только вряд ли у Розы была в руках бутылка, дешевая сигарета и огромные мешки под глазами. - Хандришь? Он комично дергается, роняя сигарету за палубу. - Ещё и мусоришь. Ларин ждёт какой-то шутки или хотя бы простого посыла нахуй. Юра лишь смотрит из-под нахмуренных бровей и отворачивается, вновь бессмысленно глядя куда-то в темноту – ночь пасмурна и безлунна. Он ощущает почти панику от отстраненности обычно щедрого на реакции Хованского. Неужели всё настолько херово? Вспоминается самый простой способ вывести человека из себя. По крайней мере, в школе работало. - Блядь, отдай! Дима держит бутылку с пивом высоко над головой - словно статуя свободы свой факел. Хованский не подпрыгивает нелепо, как обычно делали это забитые школьные омежки. Просто стоит, скрестив руки на груди, и смотрит странно – без злости даже, без этого его «тупой Ларин». Просто смотрит. Дима медленно опускает бутылку. Юра резко выбрасывает руку вперёд. Жидкость из бутылки, посеребренная светом луны, описывает красивую дугу, оседая на палубе и лице Ларина. Жидкость нещадно жжет глаза, стекает к губам, на языке расцветает типичный вкус. Сладковато-кислый вкус дешевого лимонада. Ларин отхлебывает из определенно пивной бутылки газировку. Хованский не пытается его остановить. - И как давно? - Не твоё дело. Он отвечает слишком быстро. Взгляд скрыт полуопущенными веками. Чуть надави – и его прорвёт, он видит это кристально ясно. Ларин никогда не был любителем слушать исповеди. Быть урной для слива чужого горя – гадкое ощущение (ему с лихвой хватает и своего). Даже перспектива получить секс на пару свиданий раньше не могла заставить его выслушивать типичное нытье понаехавших студенток (именно ими были большинство его партнерш). И в принципе, проблем не было – женщины в конечном итоге смирялись с его отстраненностью и даже находили в этом свою прелесть (воображая его кем-то вроде Онегина, очевидно), а мужчины такие темы поднимают разве что под градусом (отчасти поэтому Ларин возненавидел пьянки). Хованский – человек-полторашка, заслуженно получивший свой почти-цирроз, не дожив даже до тридцати. Хованский – утопивший весь свой потенциал в этаноле. Хованский – безусловно, последний в мире человек, заслуживающий сочувствие. - Я хотел бы знать.***
После они проговорили всю ночь, постепенно открываясь друг другу. Разговор шёл удивительно легко – несмотря на все их различия, по сути своей они были удивительно похожи. Теперь, когда они наедине, отрицать этот факт уже не было смысла. Они могли не играть роли, а просто быть теми, кем они являются. Они и сами не заметили, как стали всё ближе и ближе придвигаться друг к другу. Диалог постепенно затих, оба ощутили напряжение, повисшее в воздухе. Мгновенная встреча глазами сказала больше, чем тысяча слов – и вот их губы встретились, а языки сплелись, танцуя старый, как мир, танец страсти... Ларин хмыкнул, ставя обратно на полку дешевый дамский роман – из тех, что продаются в каждом киоске, с присутствием минимум одного оголенного торса на безлико-яркой обложке. Корабельная библиотека, состоящая в основном из технической литературы, всевозможных изданий библий и паре таких вот романов, была на редкость скучна – зато съёмочной группе, кажется, было неведомо её расположение. Уже завтра им предстоит сойти на берег, чему Дима несказанно рад. Победителя объявят вечером – то ли Соболев, то ли Черников (кто именно - глубоко наплевать). Интересно, как быстро Хованский сорвется на алкоголь? Две ночи назад тот лишь буркнул, что не пьет из-за того, что «ебучие таблетки нельзя мешать со спиртным», после чего свалил в общую каюту, будто бы случайно задев Ларина плечом. Возможно, причина была не в этом или не только в этом – так или иначе, Дима был уверен, что от запоя Хованского удерживает лишь то, что он постоянно на виду (теперь было понятно пристальное внимание Черникова-наседки). Теперь тот перешел на следующую стадию абстинентного синдрома – молчаливо-угрюмый, при любой возможности он ускользал в каюту, посылая нахуй съемочную группу с их попытками привлечь его к чему-то вроде дежурства на кухне (даже в пионерском лагере, где Ларин бывал пару раз, до такого не доходили). И он почти не ел - вероятно, отторжение вообще любой пищи (когда его батя пытался переломаться, было именно так). Очередное подтверждение слабости и зависимости Юры от психоактивных веществ приносит приятное чувство удовлетворения. Но смотреть на Хованского он почему-то избегает.***
Три дня спустя он со злостью кинет телефон куда-то в сторону кровати, потому что в очередной раз обновляя страницу, поймёт, что увяз окончательно.