мысли

в призрачном городе ты совершенно один (словно младенец, подброшенный в пыль Хиросимы). ждёшь материнской руки у дверей до седин, глядя, как с треском сгибается ветвь в пантомиме. город немой, и ветра его мёртво-немы: гулко в ушах тишина сквозь наушники свищет (кажется, будто асфальт продавился под тишью) — он пребывает в реальности вечной зимы. полдень на улице, но тротуары пусты. стрелки часов перекрутят до вечера мили. луч распускает кровавых оттенков хвосты, глянцевым пламенем блещутся автомобили. там, за порогом сопение Бума как пульс более чем на три четверти мёртвых проспектов. жёлтыми листьями падает под ноги грусть. ты её злобно подошвами гонишь на метры. Вкруг головы загустел никотиновый пар, тяжким больным ожиданием стянуты нервы. "Мал за доверие сталкеру мой гонорар. Слово любой проститутки квартальной дешевле. ты разделился сознанием, телом, душой ровно на две половины, на две антитезы: первая хочет предать его деве с косой, ну а вторая ласкать на запястьях порезы. видит вторая в чертах его милую мать, что до седин ожидаешь под крышею низкой; хочет вторая любить и любимою стать, а не такой, каким сделал тебя город-призрак. первая видит в нём жертву и в рое причин ищет одну объяснимую ради безумства, в гневе, сокрытом в ухмылке, ретиво кричит... туч на поверхности неба немерено густо. хохот, пленённый в терпении сомкнутом рту, вырваться вновь норовит, раздражённый томленьем: Бум перешёл Рубикон, переполз за черту, с хрипом и стоном влача за собою колени. дождь начался и прервался окрестностей слух. крики утопятся в ливне-асфальтовом хлюпе. город как будто в депрессии неба потух, только лишь лыбится солнце уродливо-глупо. слышишь, как слабой ладонью толкается дверь. жмурит глазёнки от солнца запрет позабывший. цепь в предвкушеньи разгрыз твой затравленный зверь. "Что же, срывайся с башки, терпеливая крыша" . примет в отчаяньи плача Юмбум твой кулак. сгинут без смысла о помощи жалкие вопли. сменится в тёмных глазах обожанье на страх. Ливнем прошепчет проспект тебе: "Killing Him softly".