Can you feel my heart?

Какого черта? Он смотрит на неё. На то, как неспешно она достаёт кружки, чайные пакетики, как, несмотря на чайник, поднимает его и плескает в керамику кипяток. А в голове лишь одна желчь и странное чувство, словно хочется подойти и крепко так обнять, до хруста костей, до сдавленного вздоха. Хотелось чувствовать её, ощущать. Но этот её внутренний лёд и спокойствие резало всё на корню, и это его бесило. О, как же его это раздражало. Зубы скрипели от давления, пальцы хрустели, жилка на виске пульсировала, словно хотела попасть под бит. Так сильно он её ненавидел. Пока она ставит перед ним кружку и спрашивает «Всё ли в порядке?», ему хочется резко сорваться с места и начать орать на неё, напрягая связки, срываясь на хрипы, бить кулаком по столу до стёртых костяшек, разбить кружку, желательно об её мозговитую голову, схватить за плечи и трясти, желая вытянуть хоть какую-нибудь эмоцию. Пусть это будет ненависть. Пусть. Но это хоть что-то. Слава отвечает без интереса, размешивая крепко сжатой между пальцев ложкой сахар. Он не смотрит на неё, боясь сорваться, но одновременно именно этого он и хотел. Девушка не верит ему. Настя начинает более настойчиво задавать вопросы, а в глазах спокойствие, несмотря на искреннее волнение в голосе. Опять этот взгляд. Желание воткнуть вилку в одну из её глазниц возникает так резко, что Карелин и сам пугается этой мысли. На его мерзкой душонке становится противно от этого, а внезапная картинка перед глазами пугает. Слава поднимает голову и просто смотрит. Смотрит ей в лицо, не понимая, какого чёрта он постоянно приходит сюда. Зачем, когда ему становится действительно плохо и мерзко, когда отчаяние накрывает его с головой, не давая дышать и сдавливая лёгкие, он вспоминает первым делом её? Почему ему так важно услышать, что она думает, услышать этот омерзительно спокойный и размеренный голос? Для чего он всегда первым тянется к ней за объятиями, но через пару секунд хочется отскочить от неё как ошпаренный? Карелин ничего не понимал. Не понимал эти позывы души и тела, но совершенно не мог им сопротивляться. Да и хотел ли? — Так и будешь молчать? — опять этот голос. Настя смотрит в окно. Серое небо Питера начинает сгущаться, и уже слышны первые звуки грома. Он знал, что ей нравится, и знал, где бы она сейчас хотела быть. — Мне нечего сказать. Так что нет смысла, — пожимает плечами слишком нервно, что выдаёт его с головой перед ней. "Глазастая" — усмехается он про себя. Она была для него личным психологом и единственным, кого он мог терпеть. Только её советы и поддержку он мог принять, хоть и потом злился на себя за это. Но факт остаётся фактом, от этого ему в самом деле становилось легче. Опора в её лице всегда была надёжной. Он не боялся при ней говорить то, что не рассказал бы даже собственным родителям. Не боялся и признать свои ошибки, так как знал, что в ответ всегда получит поддержку и крепкий чай. — Тогда зачем ты здесь? Действительно, зачем? Ещё не остывший чай лавой стекает по гортани. Ощущения не из приятных, но, может, хоть это «остудит» его. — Не знаю, — небрежно бросает он. На самом деле, они оба знают, зачем он пришёл. После расставания с Сашей, аморальный и похуистичный нигилист Слава Карелин окончательно увяз в трясине. Стакан за стаканом вливался в его организм до помутнения рассудка. Площадка «SlovoSPB» стала фактически вторым домом, 24 часа в сутки он просто сидел там и слушал, но не слышал, смотрел, но не видел. Всё было как в телевизоре, который включили для фона. Цветная картинка прыгает, но тебе на неё пофиг. И лишь спустя неделю вот такой жизни, он решил, что было бы неплохо обратиться к человеку, которому известно всё о страданиях, одиночестве и боли. Он ещё долго стоял у парадной, не зная, действительно ли стоит это того или всё оставить, как есть? Нужно ли ему сейчас её общество? Ответ всегда был один — да. Для него она была тем самым человеком, от которого он мог почувствовать защиту, как бы парадоксально это ни звучало. Он всегда чувствовал от неё заботу, хоть и по ней этого и не скажешь. Да, она не говорила тёплых слов, не гладила по голове и не улыбалась тёплой улыбкой. А он этого хотел и часто себе представлял, как бы она улыбалась. Позади неё всегда ярко сверкало солнце, обволакивая её, ветер всегда раздувал её короткие волосы, а в зелёных глазах было то живое тепло, которое он так хотел увидеть. От этой картины ему всегда становилось хорошо, по коже бегали мурашки, а на тонких губах расцветала мягкая полуулыбка. Но жестокая реальность была таковой, что его мечты оставались мечтами… — Карелин, — зовёт она. Её холодная ладонь опускается на его запястье, и пальцы слегка сдавливают кость, привлекая его внимание. У неё даже руки холодные... — Может, хватит уже? О нет. Нет, нет и нет. Только не сейчас. Только не эти сведения бровей и печальный взгляд. Что угодно, но не это. У Славы внутри всё клокочет, рвётся и скулит. Её главное оружие против него уже пришло в действие, и теперь у него просто нет шансов. Этот взгляд всё ломает изнутри. Трещины ползут по телу, и он просто не в состоянии их хоть как-то остановить. Внутри немой крик «Перестань! Хватит!», его хватает поперёк тела, в надежде остановить это. Но эффекта ноль. Он уже проиграл, даже не приняв бой. Рык вырывается настолько внезапно, что осознание приходит лишь тогда, когда он уже стоит на ногах, а кружка валяется на полу. Такая же разбитая, как и он сейчас. Но она же опять полностью спокойна, в глазах мелькает тревога, но исчезает она так же быстро. Это стало последней каплей. Он кричит на неё. В голове один красный пульсирующий туман ненависти и злости. Мат и оскорбление, что так долго копились внутри него, обрушиваются на неё подобно лавине. Он размахивает руками, ударяет кулаком об стол, из-за чего её кружка подпрыгивает и заваливается на бок. Всё нутро разъедает, но ему хочется этого. Хочется выливать весь это гной на неё, обмазывать её им и наслаждаться, как она сглатывает ком в горле. Как её руки начинают трястись, и она их сжимает, надеясь унять эту дрожь. И он наслаждается её паникой и тем, что он смог довести её до этого. Глаза метаются из стороны в сторону, смотрят куда угодно, но не на него. Он замечает её рваные вздохи, но остановится уже не может. Ему снесло крышу. И лишь где-то на закромах потерянного сознания он приходит в самый настоящий ужас от происходящего. Слава словно видит всё со стороны и понимает, что слова не его. Что он в жизни бы не стал ей говорить такое и уж тем более давить на больные места. Сломанная и покалеченная — он её такой не считал, хоть она один раз и говорила так про себя. Но почему-то сейчас он выплёвывает в неё эти слова, и его самолюбие тешится и гордится собой. А ему хочется ударить себя. И как можно больнее. Чтобы кровь сочилась из носа и текла по пальцем, чтобы кости трещали и ломались. "Остановись!" — кричит он на себя. Но эхо ему приходит в ответ. Он приходит в себя. Демон покидает его тело, оставляя один на один с последствиями, которые ему уже никак не исправить. Его длинные пальцы стискивают её плечи, где точно останутся синяки. Она зажата в его руках, как фарфоровая кукла, которую собираюсь вот-вот разбить об пол. Впервые в жизни на её лице он видит панику и желание скрыться как можно быстрее. Её грудная клетка всё так же равно то опускается, то поднимается, выдавая её внутреннее напряжение. Он боится смотреть ей в глаза, не желая видеть там того, о чём думает. То, что он в них увидит, добьёт в нём остатки самодостоинства. Слава медленно разжимает пальцы, чувствуя на кончиках судороги, и поворачивается к ней спиной в надежде, что это всё дурной сон или галлюцинации после выпитого пива. Дрожащей рукой он проводит по лицу, сильно давит на скулы, пытаясь причинить себе хоть какую-то боль, чтобы не было так гадко. Он оправдывает себя? Вполне вероятно. Человек, который не привык просить прощения и уж тем более считаться с чьим-то мнением, сейчас готов упасть перед ней на колени и молить о прощении. Мысленно он скулит и бьёт себя по груди, но в реальности он лишь крепче сжимает веки, пряча глаза, и закусывает щеку изнутри, чувствуя металлический вкус на языке. — Всё сказал? — её хрип хлыстом ударяется об его спину. Еле заметная дрожь проходит по всему телу и задевает его душу. Он бы сейчас предпочёл далеко убежать отсюда. Так далеко, что даже она бы не смогла его найти. Скрыться с её глаз, чтобы не испытывать это угнетающее чувство стыда. Когти его демона скребут по коже, упиваясь проделанной работой, полосы остаются на ребрах, на кончиках его когтей ошмётки мяса, но даже эта боль ничто, по сравнению с тем, что на его душе. Слава делает вздох, ощущая, как желанный кислород полезет по горлу. Красный туман оседает, открывая ясность ума. Всё так же не поворачиваясь, парень прилагает все усилия, чтобы казаться спокойным. — Да, — голос слегка дрожит, но он прячет его за кашлем. Делая шаг вперёд, он чувствует под ступней осколки и интуитивно наступает сильнее, сцепляя зубы. Острые куски нещадно рвут ткань носков и впиваются в кожу, как шипы, но Гнойному плевать — он это заслужил. — Если ты так сильно ненавидишь , то зачем сам же и приходишь? — задаёт она вопрос, который мучает их обоих. — Я не знаю, — хрипит он, а хочется заорать от какого-то собственного бессилия и немощности в данной ситуации. Слава хочет исчезнуть, стереть себя с лица земли, чтобы никогда не видеть её, чтобы её существование было его плодом воображения, и он её никогда бы не нашёл. Он желал так искренне и отчаянно, как никогда в жизни, чтобы это была иллюзия, игра света и дыма, а не ненавистная ему реальность. Кровь окрашивает серый носок в багровый, а он всего лишь наблюдает за этим, не желая даже что-то предпринять. Когда-то, ради интереса, он читал о цирюльниках и кровопускании. Мол, тогда считалось, что можно излечиться от любой болезни при помощи пускания крови, чем и занимались эти господа. Вот и сейчас, смотря на кровавое пятно, что собирается под его ногой, он думает, что, может, и ему легче станет. Но легче не становится. Он слышит, как девушка позади него тяжело вздыхает. Гробовая тишина кухни начинает давить на них обоих, и он чувствует это. Всё тело сдавливает, и появляется тот самый дискомфорт, который они оба так яро ненавидели. На долю секунды на его лице появляется усмешка. Она обходит его быстро и решительно. Её волосы колышутся от быстрого темпа, и в нём появляется дикое желание прикоснуться к ним, почувствовать тот самый запах ветра, о котором он ей говорил. Затронуть эти тёмные локоны, скользя пальцами, и чувствовать их мягкость, уткнуться в них носом и прижать её к себе, опустив ладонь на место, рядом с бьющимся сердцем, и убедить себя, что она живая, хоть и хочет доказать обратное. Наваждение спадает слишком быстро, похожее на вспышку, что слепит глаза, оно исчезает, оставив после себя странное «послевкусие». Девушка зовёт его, но голос кажется таким далёким и чужим, что он попросту не понимает, показалось ли ему это, слуховая галлюцинация или же это было в самом деле. Слава старается не наступать на раненую ногу, и сначала у него это даже выходит, но мысль о том, что он похож на калеку, трезвит его, и теперь же сквозь зубы, но он идёт. Кровавые следы тянутся прямо за ним, оставляя подобие дорожки, и в его разуме мелькает мысль, что ей потом придётся это все отмывать. Карелин чувствует себя опустошённым, выжатым до нитки, и усталость так и валится на него, а голова попросту не хочет думать, заставляя его тело делать всё на автомате. Но несмотря на это, одно слово в его голове выжжено, словно клеймом: «Урод». Кто бы мог подумать, что этот человек когда-нибудь возненавидит это слово, как себя сейчас. Образ аморального урода так сильно приелся к парню, что уже просто стал неотъемлемой частью его самого. Со временем он просто перестал понимать, где действительно он, а где Гнойный, или та же Соня Мармеладова. Слишком много всего. Он устал. Настя стоит у распахнутой настежь двери. Тусклый свет от лампочки на лестничной площадке проникает в полутёмный коридор, создавая странную атмосферу; все краски словно разом выцвели, не оставляя после себя совершенно ничего. Ещё немного, и тени начнут скитаться по стенам, ища для себя хоть какую-то цель, призраки станут греметь цепями, а монстры будут пить бренди, передавая бутылку по кругу и делясь своими историями в пьяном угаре. И сейчас ему казалось это нормальным и слишком обыденным, но при условии, что он будет здесь с ней. Он готов приступить к этому безумному чаепитию, но лишь тогда, когда она будет привязана к стулу, а её глаза окажутся под повязкой. Лишь тогда он сможет с ней говорить и смотреть на неё. — Гонишь меня? — делает напускной вид, а внутри всё дрожит, не желая знать правду. Пропитанная кровью ткань едет слегка вперёд, но Слава успевает схватиться за угол и устоять на ногах. Не хватало сейчас только упасть. «Если это случится, то сразу убей меня» — думается ему, смотря на её силуэт. — Тебе нужно, наконец, определиться и найти гармонию с собой. За тебя это никто не сделает, Слава. А теперь иди, — рукой делает короткий жест. На секунду её голова дёргается, словно она хочет повернуться к нему, но это было всего на секунду. Подобно статуе, она застыла у порога, пустыми глазами следя за чем-то на полу, или представляла себе, что там что-то есть. Может быть, старый кот, ищущий себе пристанище, может, мышь, желающая выжить, может, кто ещё — он этого никогда не узнает. — Значит, гонишь, — заключает он для себя и с каждой секундой начинает чувствовать странную ноющую боль в груди. Ощущение настолько странное и непривычное для него, что рука тут же хватается за это место, комкая кофту ладонью, а из приоткрытых губ вырывается резкий вздох. Что с ним? Почему он вообще это чувствует? Глаза Карелина метаются в этой темноте как лихорадочные. Девушка не замечает происходящее и всё так же стоит на месте. И в этот момент он даже рад этому. Не говоря больше и слова, он хватает куртку и рюкзак, обувает кроссовки. Делает он это всё слишком быстро, даже для него. Движения слишком механические, слишком точные, слишком заученные. Он делает шаг, и она уже за его спиной. Желание обернуться и взглянуть на неё, сморозить какую-нибудь ересь так велико, что он даже и не сопротивляется. Слава оборачивается, на губах типичная усмешка, цветущая на его губах 24 часа в сутки, а на языке уже лежит фраза, вот только говорить её некому. Хлопок двери выбивает из него воздух.