Куырдак с картошкой

Юра обул зимние кроссовки и засунул шнурки внутрь, чтобы не болтались. Потом выпрямился, посмотрелся в зеркало, распустил маленький хвостик, завесил половину лица волосами и натянул красную шапку с бубоном. Переходный возраст как-то обошел его стороной. Не было ни стремных прыщей на бледном лице, ни резкого роста (и слава богу, а то потом заново учиться прыгать и вообще кататься), ни терзаний о том, кем становиться в будущем, а чего терзаться, будущее у него уже есть, прямо сейчас, хотя сейчас — это же вроде как настоящее, тогда через минуту будет уже будущее, и все равно точно такое же. А что будет потом, лет через десять или пятнадцать, его волновало уже мало. В таком возрасте, наверное, к смерти готовиться пора. Виктор вон готовится. Вопрос становления собственной личности также не преследовал Юрочку, ведь уже в шестнадцать он являлся такой личностью, какими большинство людей среднего возраста не были. Ну, а разве неправда? Многие ли добивались таких ошеломительных успехов с самого детства и уже в пятнадцать брали золото в Гран-при? Вот именно. Так что ответ на вопрос личности был дан уже давно. Первую сигарету он выкурил в четырнадцать и страшно испугался, что едкий вонючий дым успел проесть его легкие и он больше не сможет прыгать четверные, а потом еще и Яков учуял запах и всю душу из него вытряс. Так что та сигарета оказалась и последней тоже. Впервые попробовать алкашку он попытался даже раньше, еще в тринадцать с половиной, на каком-то мероприятии, на которое его взяли под строгим присмотром Якова, Гошки и Виктора. И этот самый Виктор с боем и угрозами отобрал у Юрочки его несостоявшийся первый бокал шампанского. Так сказать, по усам текло, а в рот, блять, не попало. А затем стало как-то не до того. Если говорить о проблемах в отношениях со сверстниками, то тут работало отличное правило: нет отношений — нет проблем. А откуда им взяться, этим отношениям, если из сверстников вокруг Юры была только скучная Мила, пугливые юниоры (еще бы им не быть пугливыми, Юрочка же лично усердно запугивал их, чтобы и близко не вздумали подходить), да одноклассники пару недель в сумме за учебный год, когда межсезонье и надо приходить в школу и сидеть там за партой. Юра не хотел заводить с ними всеми никаких отношений, он хотел, чтобы все сдохли. А что там еще в голове у подростков? Первая влюбленность? Ну, влюбленность это само собой. Сперва, лет в шесть, это была взрослая кудрявая девочка, как её там, Кристина, вроде, семи с половиной лет, которая жила по соседству. Влюбленность оказалась вполне взаимной, потому что уже в шесть Юрочка был очень хорошим мальчиком и вообще умничкой. Они часто гуляли вместе и один раз похоронили воробья, отобранного у дворовой кошки. Сделали ему крест на могилу из двух карандашей и скотча, а то как-то не по-людски. Вряд ли тот воробей был крещеный. Потом оказалось, что Юрочка прекрасно для своего возраста стоит на коньках двадцать шестого размера и подает большие надежды, и тогда ему пришлось переехать в Петербург тренироваться к Якову, и та девочка не написала ему ни одного письма, хотя обещала. Кроме Юры у Якова тренировалась рыжеволосая Милочка, которая умела красиво прыгать тогда, когда Юра еще не умел почти ничего. В глазах мальчика Мила была как минимум волшебной легкой феей, и его сердце замирало, когда он смотрел на нее. Мила была на пару лет старше и относилась к Юре как к младшему братику, и тот жутко злился и вообще был уже взрослый! Конечно, взрослый, отвечала Милочка и закалывала его длинную челку маленькой заколкой в форме Хэллоу Китти. Спустя совсем мало времени Юрочка сам превратился в фею (да так ею и остался, несмотря на все попытки сопротивляться) и перестал так сильно восхищаться Милой. Совсем перестал, если быть точнее. А потом, в девять лет, начался Виктор. Сначала как объект для восхищения и подражания, после — чистого обожания и, наконец, самой настоящей слепой любви. Уж здесь он настрадался так настрадался. А потом как-то так выяснилось, что Виктор — стремный пиздливый стареющий алкаш с явными провалами в памяти, и нечего им восхищаться. Еще и вернуться на коньки решил, костями под свою классику погромыхать напоследок, ты же хотел победить меня, Юрочка, вот твой шанс! Иди на хуй, придурок. Как только Кацудон его терпит. Юри Кацуки, вернее, Кацудон, вообще-то нравился Юре. Конечно же, он не признался бы в этом даже с дулом пистолета, засунутым кем-то любопытным в его рот, но если бы у него вдруг, что в принципе из области фантастики, появилась бы какая-то личная проблема, существовала маленькая вероятность, что именно Кацудона Юрочка попросил бы помочь. Его глупая понимающая улыбка и дурацкие умные глаза за очками почему-то вызывали доверие. И еще то, что он, в отличие от остальных (за исключением, ясное дело, Отабека) не относился к Юре как к ребенку. Ну, может на самом деле и относился, но не как «катайся себе Юрочка, и не отсвечивай», а так, что это не раздражало, а йогурты и яблоки, которые он давал иногда забывающему позавтракать Юре, полностью искупали все Кацудоновы грехи. Кацудон определенно заслуживал кого-то получше пустоголового Виктора, думал Юра. Но это не его дело. Тем более, что эти двое, вроде как, были настоящими соулмейтами, хотя это Виктор так рассказывал, а он может пиздеть что угодно, все равно никто не поверит. Настоящие соулмейты находили друг друга довольно редко, но если получалось — то это было круто. Даже Юра соглашался. Яков заставил Юру пройти в конце концов медосмотр, радикальными методами, я не пущу тебя на лед, Плисецкий, если сегодня же не покажешь мне справку. Юра медосмотры не любил. И больницы тоже, еще с тех пор как попал в одну по поводу небольшого отравления и в итоге провалялся там полтора месяца, потому что простудился под местными сквозняками и ледяными зимой батареями. Как только начнешь иметь дело с медициной — все, привет. Обязательно что-то найдут, к чему-то приебутся, заставят лечить, а ему вообще-то и так нормально, ноги ходят и катают, спина гнется, а больше ничего и не надо. Конечно же, он сообщил об этом Якову, но Яков самолично стащил с него коньки и вышвырнул из спорткомплекса. А Виктор сказал, что тоже когда-то был таким беспечным по отношению собственного здоровья, а теперь жалеет. Господи, да всем насрать, подумал Юра, написал об этом Отабеку и поплелся в метро.

***

«Гемоглобин — нижняя граница нормы». А то я не догадывался, подумал Юра и посмотрел на себя в зеркало. Цвет лица ещё бледнее, чем обычно, а под глазами кожа была настолько тонкой, что сквозь нее просвечивались сплетенья синюшных вен. Юра потрогал их, оттянул нижнее веко. Внутри глаза тоже бледно, особенно на контрасте с зеленой радужкой и красноватыми невыспавшимися белками. Тупой гемоглобин, куда же он весь подевался. — Вот, — он протянул помятую бумажку Якову. Тот ознакомился. — Гематоген ешь. — Это фу, — скривился Юра. — Из быков. — И что? Переработанное же. Ну не хочешь, тогда гранаты. Чтобы показатели все в норму привел. Мне это не нравится. — А можно я лучше попью чьей-то крови? — Можно. Иди, начинать будем. Юра быстро переобулся в коньки и написал Отабеку, что ему надо есть бычью кровь. Рядом ошивался Виктор, не зная, к кому бы прицепиться. Кацудон уехал в Японию на несколько недель, и Юра искренне скучал по нему, потому что в его присутствии Никифоров почти все свое любвеобилие, идиотское дружелюбие и бесконечную энергию распространял в основном на него, а сейчас страдали все. — Юрочка! Ты вернулся! Как медосмотр? Все хорошо? — Юра смотрел на приближающегося к нему Виктора, на его красивое лицо, на ровнозубую сверкающую улыбку и проклинал те мгновения, когда он просил-умолял Вселенную о хотя бы капельке внимания Виктора к нему. «У меня тоже был гемоглобин понижен. Это потому что зима», сказал Отабек в сообщении. «виктор опять пристал» «Он просто любит внимание. Мне так показалось. Не обращай внимания» — А с кем это ты там общаешься? С девочкой? С мальчиком? — Не твое дело, — сквозь зубы ответил Юра и спрятал телефон в карман мастерки. — Как это не мое? — Виктор убрал волосы за ухо и застегнул молнию на курточке. — Я, может, волнуюсь. Это уже даже не смешно, подумал Юра, и сказал: — Виктор, тебе тренироваться не надо? Или домой там. — Ты какой-то злой сегодня, — сказал Виктор, как обычно, ничуть не обидевшись, и пошел в сторону раздевалок. Юра вздохнул спокойнее. И как только он мог быть влюблен в вот это? Виктора Никифорова нельзя обидеть или вывести из себя. Этот элемент состоит из одного только оптимизма, а в свободное от позитива время, наверное, раскрашивает медитативные раскраски. Юра вздохнул и снова вытащил телефон. Написал Отабеку, что ему пора на тренировку, дождался ответа и пошел. После того, как Виктор закончился, Юрочка решил, что все. С него хватит. Влюбляться в людей — это совершенно тупое, бессмысленное и неблагодарное дело, да и вообще! Пустая трата времени, вот. Куда лучше жить без всей этой хуйни в голове, куда спокойнее и свободнее. Вот он и будет. А еще выяснилось, что дружба намного круче всякой любви, вот у него теперь есть по-настоящему клевый дружбан, с которым они даже катаются на байке, когда видятся, конечно. Собственно, виделись они после Гран при в Барселоне только раз, и то ненадолго, когда оба были проездом в Москве каждый по своим делам на половину дня. Они с Юрой погуляли немного по Арбату, посидели в Данкин Донатс, и потом Отабеку уже было пора. А в основном они переписываются в вконтакте, в твиттере, инстаграме, телеграме, скайпе и по скайпу еще разговаривают иногда, если время есть. И фотки друг другу шлют. И стикеры. И не разводят дебильные сюси-пуси, что можно себе диабет заработать, просто наблюдая, и кольца не мусолят, как некоторые, и не расходятся-сходятся по шестьдесят раз в неделю из-за чаще викторовской, но иногда и кацудоновой чрезвычайной любви к драме и страстям. Отношения они так себе подогревают, видите ли. Лучше бы в микроволновку, честное слово. Самих себя, целиком. А то смотреть тошно. А так, никаких проблем. Тренировка закончилась тем, что едва живой после кучи откатов новой программы Юра лег на лед и отказался двигаться, пока Яков не сказал, что на сегодня хватит. Переодевшись, Юра зашел в ВК и немного расстроился, не увидев там сообщения от Отабека. Хотя почему он должен писать мне, подумал Юра. Я же сам сказал ему, что ухожу. Зашел в ленту новостей, увидел там симпатичную фотку как котенок ест сосиску и отправил её Отабеку. Просто. Чтобы дать понять, что он вернулся. А потом он пошел домой, по пути проверяя сообщения.

***

Юра закрыл за собой дверь и наткнулся взглядом на свою кошку, которая сидела на шкафу и таращила на него голубые глазища. — Деда, я пришел! — крикнул Юра и начал снимать кроссовки. — Привет, Юрочка, — дедушка вышел из кухни. — К Фране кавалера привезли, а он ей что-то не нравится. Я там чайник поставил, ты поешь, а я к Дмитрию Алексеевичу схожу ненадолго. Дмитрий Алексеевич — это сосед снизу и дедушкин друг, с которым они играют в шахматы, карты и смотрят «Жди меня» по Первому. Юра пошел в комнату, чтобы переодеться, и увидел там огромного белобрысого кошака с недовольным выражением на кошачьей заточке. Мне он тоже не нравится, подумал Юра. Ну его. Он сел на кровать и начал писать об этом Отабеку. Франя вернулась в комнату и стала наматывать круги вокруг кошака, который дергал лапкой ластик, валяющийся на ковре. Жених, хуле. Отабек ответил, что он хотел бы завести котенка, но не может, потому что у его младшей сестры аллергия на шерсть. Юра сказал, что это очень грустно и хуево, Отабек прочитал и все. В раковине на кухне лежала здоровенная дохлая курица. Чтобы разморозилась, видимо. Юра спросил у Отабека, не знает ли он, что интересного можно приготовить из курицы, хотя он вообще-то, не собирался готовить. Это дедушка собирался. Но хотелось написать Отабеку, потому что… Короче! Он не обязан никому ничего объяснять, захотелось — сделал. Неважно. Отабек ответил, что не знает, потому что готовить не особо любит, а даже если пытается, то ничем хорошим это, в основном, не заканчивается. Разве что яйца или там картошку. Юра подумал, что хотел бы попробовать чего-то казахского, что там у них есть? Юра знал только самсу, поэтому сел за стол и погуглил, что едят в Казахстане. Кой-бас, мать честная, баранья голова! Боже упаси. Так, бешбармак… О, пуктермет! Это прям как пирожки. Или куырдак, как раз из картошки. Юра написал Отабеку, что хотел бы попробовать этот самый куырдак, быстро поставил телефон в беззвучный и положил его экраном вниз на холодильник, чтобы прочитать ответ уже потом. Когда поест. Коты прибежали, как только хлопнул холодильник и замяукали во все лады, чтобы их покормили. Юре хотелось чего-то сладкого, иногда же можно. В холодильнике нашлось только растаявшее, а потом снова застывшее пирожное, больше похожее на шоколадное говно, но есть можно, шоколадное же. Юра попил чаю, съел пряник с повидлом внутри, и еще это пирожное, взял телефон, стараясь не смотреть на экран, и пошел в свою комнату. Лег спиной на кровать и наконец-то прочитал: «Моя мама готовит очень вкусный». А затем: «Я был бы рад, если бы ты когда-нибудь приехал ко мне в гости». И еще: «Где ты там?» Юра тупо смотрел на второе сообщение. Смотрел, перечитывал каждую букву. Смотрел-смотрел и понял, что его еблет уже устал улыбаться и пора что-то отвечать. «я тоже хочу» «приехать» «я ел», красноречиво выразил он свои чувства и потрогал поднятой над кроватью ногой в носке со снегирями медаль, которая висела на гвозде. Золотая медаль. Не такая, как в школе за одиннадцать лет страданий повышенного уровня дают, которая железная и покрашенная золотой краской, а реально из золота. Его собственная. С трудом вырванная из рук толпы других жаждущих, с особенным трудом — из рук Кацудона (двенадцать сотых балла, даже не целый балл, какое позорище). Такая важная и значимая, и пока только одна, но разве Юрочка Плисецкий будет Юрочкой Плисецким, если не возьмет еще как минимум… Много? Позорное серебро, которое досталось ему целых два раза благодаря ебучему Джей-Джею, было закинуто за огромный книжный шкаф в дедушкиной комнате. Шкаф не сдвигали с места, скорее всего, никогда, и Юрочка искренне надеялся, что и не сдвинут. Отабек написал «Так приедь, как сможешь». Юра зажал себе рот рукой, а другой начал печатать ответ. Все было хорошо. Никаких проблем.