Из года в год

Виконду восемнадцать, и он не верит, что горстка неприкаянных отщепенцев и собака способны спасти Тедас от Мора. Амелл вообще не верит больше ни во что и ни в кого, включая себя. «Я знаю, о чём ты думаешь, и не советую спешить с этим. Жизнь Стража опасна и тяжела, но в ней ты можешь найти если уж и не искупление, то хотя бы временную мотивацию» — звучат в голове слова мёртвого наставника. Дункана. Так его звали. Так звали этого странного человека, которому до всего и до всех было дело. И каждый свой новый день Амелл начинает с попыток убедить себя в правильности этих слов, в том, что у него нет права уйти сейчас. Хоть он и не верит в свой отряд, оставить их он не может тоже. Алистер — слишком мягкий, слишком слабый психически, чтобы взять на себя роль предводителя. Остальные… они не Стражи. И им он не доверяет много больше, нежели самому себе. Что же касается повседневности, Виконд старается держаться от спутников подальше и не принимать участия в чужих разговорах. Лишь в те моменты, когда нельзя избежать серьёзных решений, он вмешивается и взваливает всю ответственность на себя. Ни к чему им терзаться виной и ненавидеть себя за то, что иначе поступить не смогли — пусть ненавидят его за то, что не даёт им выбора. Пусть ненавидят и продолжают идти. Большего от них и не требуется. Хоть Амелл почти не общается со спутниками, против своей воли он замечает многое. Какие-то упомянутые вскользь мелочи о прошлом, мимолётные мечты, груз прошлых ошибок — Амелл слышит больше, чем хотел бы. Мысли его постепенно заполняются чужими тревогами, чужими проблемами. Ему это ни к чему, но иначе он не может. Он не просто цепляется за это — он ловит себя на мысли, что эти мелочи помогают ему отвлечься от себя, дают возможность хоть на краткий миг перестать быть собой прежним. Перестать быть предателем. О сотворённом Амелл пожалел, едва услышав слово «казнь». Он был настолько одержим тем гневом, той завистью, тем неведомым чувством сродни кипящему льду, что это затмило его рассудок, едва не погубило того, кто ни в чём пред ним не виноват. Йован никогда ему не принадлежал. Виконд не имел права портить ему жизнь. И если Судьба, Создатель или кто-то из богов древности существует и вдруг окажется к нему милостив, если Йован жив и они встретятся, если у Амелла хватит духа признаться ему, рассказать о своей роли в произошедшем, то он с благодарностью примет любую кару, которую тот посчитает должной. Ведь ему не будет покоя здесь, пока он не исправит своей ошибки. Он не имеет права зваться другом тем, кто следует за ним. Они чужие для него, а он — для них. Но всё же в его дневнике, помимо собственных мыслей и отсчёта дней, всё чаще появляются наброски портретов тех, кто рядом. Нет, он не привязывается к ним — то было бы непростительной глупостью с его стороны. Они ему безразличны (он повторяет это про себя каждый раз, как нарушает поступками свои слова), сам Амелл предпочёл бы преодолевать путь один, без чужого груза проблем и несбыточных ожиданий. Без очередных предательств, на которые он может быть способен и на которые способны остальные члены отряда. Да только их лица всё чаще мелькают в дневнике, мыслях и снах. Я знаю, о чём ты думаешь… Забавно выходит, но ведь именно в тот день, как Виконду исполняется восемнадцать, на их отряд нападают Антиванские Вороны. Первое целенаправленное покушение на его жизнь. Йован или Алим сказали бы, что это явно знак Создателя, дурной или, быть может, даже хороший. Но ему не до мыслей о чужой реакции — он встревожен тем, что почти позволил загнать себя в ловушку, потерял бдительность и едва не погубил весь свой отряд. Почти, едва — но всё же он этого не допускает. Более того, ни у кого нет даже серьёзных ранений. Возможно, Амелл слишком подвержен гордыне, только для него оказывается вовсе не сложно расправиться с неудачливыми наёмными убийцами. На секунду, всего на секунду проскальзывает мысль, будто они не очень-то и старались, либо вовсе не были такими уж профессионалами, к коим их причисляет Лелиана. Как бы то ни было, с ними покончено. Но предводитель убийц остаётся жив — маг и сам не в силах ответить, почему во время сражения заклинание ледяной хватки не сработало в полную силу и не превратило эльфа в красивую ледяную статую. «Красивую?» — проскальзывает насмешливая мысль, от которой Амелл старается абстрагироваться. То, что Ворон жив, лишь случайность. Виконду раньше не приходилось лишать жизни людей или эльфов. Убивать волков, медведей, порождений тьмы, оборотней — да. Ранить людей, оглушать, подставляя их под меч или стрелы — тоже. Но не убивать самому. Должно быть, сейчас «рука дрогнула», заклинание не сработало в полную силу из-за отсутствия внутренней решимости на убийство. Зря. Эльф болтлив. Это раздражает даже больше, чем тьма собственных мыслей, отчётливо уловимая в последние дни. Если бы эльф — Зевран — был просто очень разговорчив, это раздражало бы Амелла не так сильно. Сурана был болтлив. Йован, временами, тоже. Но в словах Антиванского Ворона слышатся двусмысленность и нечто совершенно непонятное. Не это ли именуется в книгах «флиртом»? Что-то не даёт прикончить его или прогнать прочь. Лелиана называет это практичностью. Морриган — глупостью. Сам он назвал бы это всё тем же злополучным предчувствием. И его несостоявшийся убийца становится почти бесправным членом их самопровозглашённого «отряда спасения мира». Храмовник, хоть и одержимый, остаётся храмовником. Амелл отчётливо понимает это, когда всё же возвращается в Круг Магов и сталкивается с происходящим там кошмаром. Многие из тех, кого он знал хоть немного, мертвы. Храмовники и маги, ученики и усмирённые — тела всех обезображены одинаково, все они отныне равны. Виконд не видит среди них ни храмовников, приведших его в Башню многие годы назад, ни кого-то из более близких знакомых вроде Андерса или той ученицы Свини, чей поцелуй помог ему разобраться в себе. Быть может, они ещё живы. Но, вероятнее всего, их тела попросту оказались неузнаваемы. Винн, одна из Старших Чародеев, увязывается с ним. Змею не нужна её компания, он считает её едва ли не обузой, только отделаться от неё не может… А в первом совместном бою он меняет своё решение. Воодушевление, что она вселяет в него, Алистера и Зеврана, помогает куда сильнее, чем он думал. С демонами особых проблем не возникает. Магия, творимая Амеллом, как нельзя лучше справляется с демонами Гнева. Довольный собой, он упивается каждой маленькой победой. Вот только о том, что они не единственные враги, Виконд, опьянённый собственными успехами, забывает. Одержимый храмовник сбивает его с ног и заносит меч для последнего удара, увернуться от которого у мага нет ни малейшего шанса. Он лишь зажмуривается, чтобы не видеть свою смерть, но кровь одержимого вдруг окропляет его лицо и мантию, а самого Амелла в последний миг выдёргивает из-под падающего тела Зевран, перерезавший горло храмовника. Эльф самодовольно скалится и переключается на следующего врага, а маг несколько мгновений заворожённо наблюдает за тем, с какой скоростью и ловкостью наносятся им удары, и как проворно он уклоняется от встречных. Что-то всё же не даёт ему покоя. Насылая очередное заклинание, Амелл вдруг понимает, что именно. Победа далась ему слишком легко. Не сейчас. В день нападения Воронов. Я знаю, о чём ты думаешь… Неужели и он тоже?.. Решил умереть в пылу битвы, не просто подставиться под удар, а пожертвовать собой для какой-то «высшей цели»?.. Но вся решимость пропала после первой же неудачной попытки, и эльф теперь цепляется за жизнь. Что ж, он не так прост, как пытается казаться. С ним надо быть предельно осторожным, не совершать более ни единой ошибки, а может и… Нет. Убить его Амелл не может. Не после того, как сначала согласился дать шанс. Нужно ждать. Ждать, когда Зевран допустит ошибку, предаст их. Отвлечённый этими мыслями, Амелл вновь забывается. Толкает дверь, заходит внутрь… Демон Праздности, что поджидал их там, становится едва ли не самой большой проблемой за всё их прошедшее путешествие. Он погружает их в сон, затягивает в Тень, как бы они ни сопротивлялись. Амелл падает последним, не в силах сотворить даже самого простого заклинания. Когда он приходит в себя, Дункан улыбается ему и поздравляет с победой. Предчувствие дурного не оставляет Виконда ни на секунду, упорно ноя где-то на грани сознания, взывая к затуманенной памяти. Но он не хочет об этом думать. Тишина и спокойствие этого места воздействуют на него исцеляюще, отзываются теплом в сердце, растекаются по венам, лишь усиливая блаженное забвение. Нет больше ничего, что тяготило его прежде. Всё кончено. Всё прощено. Всё забыто. Виконд улыбается, что отчего-то кажется ему непривычным. Он никак не может вспомнить, почему не улыбался раньше. Да и не хочет вспоминать. Это больше не важно. Теперь он другой человек. Тот, кто больше никогда… не предаст. Лицо Йована возникает перед глазами, и парень зажмуривается, пытаясь вытеснить этот образ. Нет, это в прошлом. Всё кончено. Сейчас это уже не изменить. Он не в силах что-либо с этим сделать. Но это никогда не повторится. Он не станет предателем снова. Виконд осматривается по сторонам, но кроме Дункана здесь нет знакомых лиц. Где Алистер? Это и его победа тоже. Он ни за что не пропустил бы праздника. Короткой вспышкой в памяти возникает непонятная, нечёткая картина откуда-то из прошлого. Алистер, сражённый магией демона, засыпает прямо на ходу и падает на пол. Винн и Зевран тоже. А Амелл… он один выстоял? Он выжил, а они… Нет. Что-то не так. Он бы не бросил их. Он бы не стал этого делать, ведь от клейма предателя он хотел бы избавиться. Что-то не так. Что-то совсем не так. И маг вспоминает. Вспоминает, как они зашли в Башню, и как он не смог противостоять Праздности, поддался, как и остальные. Не смог. Это злит Амелла, он всё чётче осознаёт фальшь этого мира, видит обман. Выходит, демон недостаточно силён, чтобы не только пробиться в его разум, но и закрепиться здесь, недостаточно силён, чтобы создать иллюзию, в которую Амелл смог бы или захотел бы поверить. Демон слабее его. Праздность удастся уничтожить. Хоть Виконду и удаётся спасти своего учителя, а вместе с ним и всех выживших магов Круга, успокоиться он не может. Дело не в погибших знакомых, не в том, что прошлое вернулось к нему в столь отвратительном виде. Маг понимает, что в любой момент может оказаться ничтожно слаб, абсолютно бесполезен, стоит только пересечься с храмовником. Лишившись магии, он ни на что не способен. И понимание этого выбивает его из колеи. Магии ему слишком мало. Он вынашивает эту мысль довольно долго — непозволительно долго, если учесть, что времени у них почти нет — прежде чем решает заговорить с единственным, кто действительно может ему помочь. — Ты себя вообще слышишь?! — потрясённо спрашивает Алистер, с неподдельным беспокойством глядя на него. — Для того чтобы научиться сражаться мечом, нужны годы тренировок! Этому не обучиться за один миг! — У меня нет выбора. Я не имею права быть слабым. — Виконд, — вздыхает Винн, слышавшая всё с самого начала. Она неодобрительно качает головой, но ничего более не произносит. — Слушай, ты ведь маг, — вновь пытается вразумить его Алистер. — Никто не ждёт от тебя… — Именно. Враги не ждут, что я буду сопротивляться. А потому я должен, — упрямо твердит Амелл, не сводя с Алистера взгляда. Он знает, что несостоявшимся храмовником не так-то и сложно манипулировать, хоть и ненавидит делать это. — Если ты отказываешься мне помогать, я обращусь с этой просьбой к Стэну. Алистер вздрагивает и едва ли не испуганно смотрит на кунари. Кто знает, какие мысли могут быть у него в голове? Змей видит его сомнения, а потому уже знает ответ. Тот ответ, который и нужен ему. Хоть маг и внимательно вслушивается во всю теорию, во все советы, что говорит его собрат по Ордену, в пробном бою Амелл падает сразу же после первого удара. Зевран, внимательно наблюдавший за их разговором, тут же оказывается рядом и протягивает Виконду руку. Но Амелл игнорирует его и поднимется сам, прося Алистера бить ещё. Поздней ночью, когда маг совершенно разбит первой тренировкой и своими неудачами, эльф вновь подходит к нему. — Мой милый Страж, не думаю, что так ты достигнешь особых успехов. Не принимай на свой счёт — учитель из Алистера никудышный. Быть может, мы могли бы… — Нет, — сухо отвечает Виконд, скрываясь в палатке и сам не понимая, почему это предложение было принято в штыки. Зевран не станет пытаться убить его на глазах у всех, когда это столь очевидно. Но дело вовсе не в опасении за свою жизнь. Общаться с Вороном ему… сложно. Это не самое подходящее слово, но оно ближе других к истинному положению вещей. Антиванец сплошное противоречие, сложно понять, в какой момент он шутит, а когда говорит серьёзно, и потому Зевран его раздражает. Всё не так, как с храмовниками — нет плохо прикрытой фальшивой улыбкой и напускной вежливостью ледяной ненависти. Это скорее похоже на то, что он испытывал к Йовану первое время после знакомства. И от этого лишь больнее. Амелл не хочет снова проходить через это. Он не выдержит этого снова. Тем более, что Зевран не похож на Йована ничем. Йован искренний, настоящий… нет. Не искренний. Малефикар. Душа отзывается болью, стоит только вспомнить, как быстро и без колебаний бывший друг достал нож. Это воспоминание не то чтобы ужасает — оно скорее наполнено отвращением, нежеланием верить в то, что его Йован способен на это. Нежеланием верить… Но разве сам Амелл не пошёл бы на подобное ради Йована, окажись они в той же ситуации, но в иных ролях? В том-то и дело, что нет, не пошёл бы. Что угодно, но не магия крови — одна из самых отвратительных вещей мира, грязь и позор, вечное клеймо, что невозможно смыть ничем и никогда, как и предательство. Это то, что им, ученикам Круга, внушали с самого раннего детства. Амелл никогда не позволил бы себе прибегнуть к этому, не стал бы соглашаться на сделки с демонами — он считает себя выше этого, сильнее всех, кто тянется к подобным знаниям от безысходности. Так что же, выходит, что он лучше Йована?.. Но это ведь в корне неверно. Он не вправе судить бывшего друга. Никто не вправе. Каждый способен на отвратительные вещи из-за своих страхов, и, как знать, на что страх может толкнуть самого Виконда?.. Внезапно открывшаяся правда об Алистере, ожившие трупы, одержимый ребёнок, отравленный эрл — всё это ничто по сравнению со встречей с Йованом. Запертый в одной из камер подземелья, измождённый долгим заключением, пытками и отсутствием воды и пищи, одетый всё в ту же мантию, что и при побеге, потёртую, с пятнами засохшей крови… Но он выглядит прежним собой, а может, Амелл хочет видеть его таким. Выйдя из подземелья, Виконд уже и не помнит, что говорил ему. Как и в последний день их дружбы, его переполняют эмоции, которые он так долго сдерживал, от которых он так долго отказывался. Амелл знает лишь, что так и не смог найти в себе сил для признания, что Йован до сих пор считает его своим другом и даже не подозревает о том, что это «Вик» сообщил Ирвингу о планировавшемся побеге. На первый этаж замка Амелл поднимается как в бреду. В него едва не попадает стрела ожившего мертвеца — Алистер отталкивает его и вскидывает щит. Этот толчок приводит мага в чувства. Злость на себя, на собственную бесхребетность вырывается наружу, и не особо действующие против этих врагов заклинания стихии холода замедляют их, а тяжёлые, всё ещё не очень умелые удары меча усмиряют вовсе. Внутри всё дрожит от гнева, пока Амелл прорубает себе путь в главный зал. Они пытали его. Пытали по приказу Изольды, что теперь убивается горем, просит спасти одержимого сына. А Виконд борется с отвращением, с желанием уйти, оставить всё как есть. Так, как она заслуживает. Так, как требует его внутренний голос. Это навсегда испортит отношения между ним и Алистером, но Амеллу на это плевать. Он не считает королевского бастарда своим другом, он не имеет права зваться чьим-то другом после того, как поступил с Йованом. Йован. Он хотел здесь всё исправить. Виконд не дал ему даже попытаться, прогнал, опасаясь за его жизнь. И меньшее, что может сделать Амелл — исправить его ошибки. Если, конечно, это вообще возможно. Если нет — умрёт, пытаясь. Это станет его искуплением. После того дня всё становится только хуже. Амелл, хоть и спасает Коннора, не чувствует себя лучше. Он вымотан. Он устал. Ему нужно отвлечься. Ему нужно… поговорить. Ему нужен друг. Но кто знает, где сейчас Йован? Да и станет ли он вообще разговаривать с ним, после того, как узнает правду? Нет, конечно же, нет. Говорить с кем-то из спутников кажется плохой идеей. Лелиана и Винн слишком обеспокоены его состоянием, чтобы помочь забыть; Стэн, как и сам Амелл, не разговорчив; с Огреном завязать разговор сложно из-за отсутствия общих тем; Морриган… Морриган с ним больше не говорит, если на это нет крайней необходимости. Всё вышло крайне неловко, если он вообще верно понял её слова. Предложение разделить ночь на двоих… Виконд отрывается от записей в дневнике и смущённо, почти виновато смотрит в сторону ведьмы, о чём-то говорящей с Лелианой. Морриган ему нравится. Но несколько в ином плане. Он восхищается её мастерством, сочувствует её прошлому, необъяснимо для себя тянется к ней, но понимает, что доверять ей нельзя. Что-то странное есть в её словах и действиях, нечто неуловимо странное, что не даёт покоя Амеллу, заставляет быть чрезмерно осторожным с ней. Куда более осторожным, нежели с остальными. Он слышал, как после отказа Морриган назвала его «бесчувственной ледышкой», не в лицо, конечно, за глаза. Но сути это не меняет — она права. Виконд Амелл не тот, кого может интересовать подобное. Но сейчас, именно сейчас ему хочется говорить с Зевраном, не скрывающим своего интереса к нему. Даже не столько говорить, сколько слушать его. Это успокаивает. Отвлекает. Виконд цепляется за него, как за замену Йована, хоть и понимает, что замены не выходит и никогда не выйдет: слишком они разные. Но хуже всего, что все спутники по неясной причине уверены в их с Зевраном… романе?.. Само это слово звучит до невозможного абсурдно и заставляет задуматься о здравомыслии окружающих. Да, ему нравится проводить время с Антиванским Вороном, равно как и узнавать от Стэна новое о неведомом доселе устройстве чужого народа, слушать Лелиану, чьи истории, хоть и являются вымыслом, завораживают. Но никто из них не вызывал и не вызывает лишних, неправильных мыслей. Все они — почти друзья, но никак не более того. Вот только его мнение словно бы никто и не замечает. Лелиана всё чаще смотрит на него с «понимающей» улыбкой. Морриган почти всегда кривится при разговорах с ним, то и дело бросая недовольные взгляды в сторону эльфа. Винн укоряет, говорит, что сейчас не время. Пёс ластится к Зеврану едва ли не чаще, чем к своему хозяину. Не зная, как реагировать на это, Амелл пытается избегать Зеврана. Глупо, это ни коим образом не решит проблемы, а лишь усилит её, убедив окружающих в том, что их выводы небезосновательны. Но ему самому так немного проще. Совсем немного и только до того момента, как наступает ночь его дежурства, и он надолго остаётся наедине с собой, своими мыслями и ошибками. — Я в порядке, — в очередной раз повторяет Амелл, когда Винн подсаживается к нему у костра. Она даже не успевает задать свой вопрос, но он и без того знает, какой должен быть ответ. — Молодой человек, вы пытаетесь врать целителю, — вздыхает Чародейка, внимательно вглядываясь в его лицо. — Сейчас нельзя сбавлять темп. Мы должны найти Урну, исцелить Эамона, а после отправиться в Денерим и выступить против Логейна. Если я буду себя жалеть, кто поведёт отряд? И ты, и я прекрасно понимаем, что кроме меня на это никто не способен. У всех свои проблемы, они лишь перессорятся, не в силах прийти к компромиссу, следуя за собственными целями. — Ты их недооцениваешь. В этом твоя главная проблема. Ты привык видеть вокруг себя либо врагов, либо тех, кто беспомощно ждёт спасения. Присмотрись к ним повнимательнее. Тебя удивит то, что ты увидишь. Голос Винн звучит плавно. Она говорит искренне, желая помочь, и Виконд почти верит ей. Почти — всё же он знает, что её суждения ошибочны. — Взгляни на них как я, — тихо возражает Амелл. — Ведьма, одержимая желанием отомстить матери, преследующая свою, пока не ясную мне цель. Бард, бегущая от прошлого и сомневающаяся в себе. Ведомый храмовник-недоучка, который не выдержит ответственности. Пьяница-гном без цели в жизни, некогда бывший превосходным воином королевской армии. Кунари, идущий ради написания рапорта о Море и способный хладнокровно зарубить мечом каждого из нас. Или ты? Ты не выглядишь способной вести отряд. Ты даже не жива. — Ты и сам не создаёшь впечатление бодрого весельчака. Особенно сейчас, когда так вымотан, — вновь давит на него Винн, и Амелл нехотя соглашается с ней. Да, будь ситуация хоть немного иной, он взял бы небольшую передышку. Но сейчас это может погубить их всех, погубить весь Ферелден, а может, и весь Тедас. Нельзя останавливаться ни на день, иначе они могут опоздать. Быть может, они уже опоздали, и все эти их барахтанья в трясине проблем лишь оттягивают неизбежное. — Зеврана ты выделил намеренно? Отвечать на этот вопрос не хочется. Амелл не любит говорить о том, чего не понимает, в чём совершенно не разбирается. То, что он чувствует по отношению к Зеврану, несколько отличается от того, что он чувствует к остальным. Пожалуй, он даже может назвать Ворона своим другом. Или же, всё это лишь наложение одного образа на другой? — Я не знаю, — твердит он и вслух, отводя взгляд от Чародейки. Он запутался, он жаждет простого решения, но понимает, что его не существует, а потому терзается снова и снова. — Но я знаю, что остальные ему не доверяют, хоть и решили довериться мне. А ведь я сам куда более сомнительная личность… — Виконд невесело усмехается, когда воспоминания о собственных поступках услужливо напоминают о себе. — Мне многое не нравится. Я — настоящий я — предпочёл бы убить Коннора и оставить Изольду жить с этим. Но «я-лидер» этого не сделал. Я спас их, спасу их всех, хоть и не считаю, что они это заслужили. Только не после того, что сделали с Йованом, — голос вдруг хрипнет, и Амелл смолкает. Он обхватывает колени и долго смотрит в пламя костра, борясь с желанием выговориться. У него нет права на то, чтобы жалеть себя. Он не должен ныть, ведь остальным вокруг не лучше, чем ему. Но в то же время он всего лишь человек, не лишённый эмоций. Людям нужно говорить, иначе они начинают гнить изнутри. — Ты не видела его, тебя не было там. А ведь в том, что случилось с Редклифом, он виноват не больше той суки. — Следите за языком, молодой человек! — полушутливо журит его Винн. Дышать становится легче. Как будто некий ощутимо душивший его всё это время ком вдруг исчезает. — Ты слишком одержим прошлым, Виконд. — Нет. Уже нет. Он отпускает меня… С тех пор, как я отпустил его. Это срывается так просто и безболезненно, что Амелл удивлённо замирает, не в силах понять, действительно ли он так считает, или фраза произнесена в качестве попытки избавиться от продолжения разговора. Нет, лжи в ней нет. Но и сам, просто так, он не стал бы откровенничать с кем бы то ни было. — Тебе всё же стоит отдохнуть, — аура, которую Винн распространяет, становится всё сильнее, крепнет, попутно усиливая и желание сдаться, позволить себе выговориться, стать слабым. — После смерти успеется, — зло бросает Виконд, рассеивая чужое воздействие. Он не нуждается в жалости. Ему не нужна помощь целителя. Амелл спешно уходит от костра, игнорируя брошенную вослед фразу, полную тревоги: — Не нравится мне твой настрой. После этого разговора Виконд лишь укрепляется в своём выборе избегать Зеврана. Да, это глупо. Да, не решит проблемы. Но зато это позволяет ему чувствовать себя немного легче. А без молчаливых укоров Винн, оставшейся вместе с Зевраном, Лелианой и Огреном в лагере, он и вовсе почти забывается. Стэну нет дела до взаимоотношений окружающих. Морриган и Алистер слишком увлечены очередным спором. Виконд остаётся наедине со своими мыслями. Деревушка, в которой они решили закупиться необходимыми для дальнейшего пути вещами, совсем близко. Нужно лишь обогнуть лес, и она будет как на ладони, если верить словам Лелианы. Девушка не смогла пойти с ними из-за вывиха — Винн не одобряет чрезмерное использование целительной магии, в некоторых случаях, вроде этого, она настаивает на самоисцелении организма. Что ж, ей лучше знать. Амелл настолько погружён в размышления, что не сразу замечает идущего навстречу церковника. Эта встреча становится для него без преувеличения потрясением. — Вот уж не думал, что встречу живого мертвеца и здесь, — растеряно произносит Виконд, вглядываясь в почти забытые черты лица старого знакомого. Алим Сурана, погибший два года назад, сейчас живой и здоровый стоит перед ним. Так что же, Амелл не виноват в его смерти? Он не предавал ещё и его?.. — Викки, вот так встреча! — Сурана пытается казаться всё тем же, что и прежде, но Амелл видит, как сильно тот отличается от прежнего себя. Его попытка «вжиться в роль» выглядит нелепой и бессмысленной. Эльф взмахивает рукой, то ли испуганно, то ли изображая радость встречи, и из рукава церковного одеяния выпадает плохо закреплённый нож. Эльф смотрит на него беспомощно и обречённо, а затем неуверенно улыбается: — Я… могу объяснить?.. — Как будто нужно что-то объяснять. Иль думаешь ты, глаз мы не имеем? — ядовитая насмешка Морриган режет слух. Виконд хочет осадить её, но сдерживает себя. Как знать, вдруг у старого знакомого припасена ещё не одна тайна? Сейчас Амелл не один, подвергать опасности остальных он не имеет права. — Я просто неудачно упал! — Алим, должно быть, понимает, что у него нет ни единого шанса, но продолжает юлить. Он виновато отводит взгляд, вновь улыбается и отступает на шаг. — С ножом в руке… — Ритуальным? — уточняет Алистер, готовясь к возможному нападению. Амелл почти останавливает его, но, взглянув ещё раз на нож, решает этого не делать. Слишком осточертело ему всё это. Малефикары, одержимые, отголоски прошлого, возвращающиеся в его жизнь… — Он вообще не мой! Мне его… — Подбросили, — заканчивает Амелл за него. В Страже до сих пор борются чувство вины и чувство долга. Второе перевешивает, но он не спешит с приговором. Виконд никак не может понять одну вещь: почему именно здесь? Алим Сурана мог оказаться где угодно, в любом другом месте в любой другой роли. Он умеет забалтывать окружающих, лжёт настолько убедительно, что невозможно ему не поверить. Но жить в небольшой деревушке в глубинке, носить церковное одеяние и каждый день сталкиваться с храмовниками, которых просто не может не быть в церкви?.. Эльф либо сошёл с ума, либо здесь замешано нечто, непостижимое для Амелла. — Ну почему вы мне не верите? — совсем отчаянно вопрошает Сурана, ища поддержки у Стэна. Но кунари никогда не встревает в решения Виконда. Лишь наблюдает и делает выводы. — А с чего нам тебе доверять? — удивляется Алистер, непонимающе глядя на Амелла. Воин только начал осознавать, что всё куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, в то время как Морриган уже некоторое время наблюдает исключительно за реакцией Виконда. Считывает его, анализирует слова и действия, приходит к несомненно верным выводам. — Что ж, у тебя минута на придумывание убедительной отговорки. Не сможешь меня переубедить, — Виконд насылает ужас, а затем резко убирает его. Алима бьёт мелкая дрожь, но крик он сдерживает, закусив ладонь до крови. В карих глазах смешиваются страх и отчаяние, а Страж-маг почти чувствует, как бешено бьётся сердце бывшего знакомого. Что самое отвратительное, Амелл доволен произведённым эффектом. Это по-настоящему пугает. — Я… клянусь, что я не малефикар! Я не знаю, как это доказать, но я невиновен, — Сурана жалобно хнычет и обхватывает себя руками. — Йован бы мне поверил!.. Виконд замирает, пристально глядя в глаза эльфа. Упоминание Йована всё ещё больно царапает душу, но он с показным равнодушием произносит: — А я не он, — Амелл тянется к мечу, сам толком не зная, что собирается делать дальше. Если Сурана — малефикар, правильно будет убить его. Но как же Йован, которому Виконд позволил уйти? А если всё это ошибка? Если эльф правда не виноват в столь очевидной, на первый взгляд, вещи? Доподлинно никогда не узнать, но возможная ошибка будет терзать Амелла всю жизнь. Его судорожные размышления прерывает Алистер. Опустив руку ему на плечо, королевский бастард пытается остановить, сбить настрой, не дать совершить ошибку ещё и здесь. — Не надо судить сгоряча, — но Амелл скидывает руку и зло смотрит на него. И без его стенаний нелегко решиться на подобное! — Да что с тобой вообще такое? Ты меня пугаешь ещё с самого Редклифа! Пугает. Неужели всё же почувствовал всю ту злость к нему и к его «семье», что ядовито пульсирует в Амелле, не давая ни на миг забыть о том, что произошло с Йованом?.. — Неверно подобрал слова ты: он холоден, как никогда. И, хоть признанье это мне претит, но в чём-то я с тобой согласна, — вдруг говорит Морриган. Виконд не знает, что она увидела, что поняла о нём во всей этой ситуации, но это явно что-то, что может ему помешать сейчас или в дальнейшем. — Он изменился. Сильно, если даже ты заметить смог. — Я должно быть сплю, — усмехается Алистер на её слова, но тут же смолкает, встретив полный ненависти взгляд. — Кхм… ладно. Вик, какого демона с тобой происходит? — Я в порядке, — вновь твердит Амелл ставшую привычной фразу. — А теперь, дай мне сделать то, что я должен. Но Алистер именно сейчас решил дать волю своему упрямству. — Вик… Виконд, подожди. Может, он и правда не маг крови? — по лицу несостоявшегося храмовника видно, насколько он обеспокоен происходящим. Пусть он и не всё знает, не всё смог понять в отличие от Морриган, но он единственный здесь глас разума. А может, всего лишь совести. Но именно он в итоге и не даёт Амеллу совершить очередную ошибку. — Как же храмовникам повезло, что ты больше не в их ордене! Твои «вдруг», «если» и «может» их бы уже сто раз довели до беды! — магия пульсирует внутри него, сдерживать гнев становится всё сложнее. Чтобы хоть как-то унять силу, маг сжимает рукоять меча, чувствуя, как тот немного перетягивает на себя его эмоции. — Вот именно! Ну, то есть… он же даже не напал на нас. — Что подтверждает, что я не малефикар, верно?.. — вклинивается в спор Сурана. Когда его не прерывают, эльф смелеет и в свойственной ему прежнему манере продолжает рассуждения. — Так давайте не будем ссориться и вместо этого выпьем по кружечке эля в таверне неподалёку, а? О, эль там такой хмельной, уже с первого глотка ноги подкашиваются! Ты, Викки, расскажешь про Круг, про то, как вырвался из Башни, я заплачу за выпивку, и мы разойдёмся миром! Викки… Это сильно режет слух, напоминает о детстве, воскрешает почти забытую боль. — Моё имя… -…не сокращается. Извини, запамятовал. Но против остального-то ты не возражаешь? Мы же друзья, Змеёныш? Прозвище звучит без злобы и страха, не так, как звучало в Круге от всех, кто его когда-либо произносил. Нет, не от всех: Сурана и тогда произносил его так же. Просто, по-свойски, как друг. — Мы не друзья, — напоминает Амелл то ли ему, то ли самому себе — он правда не знает. — Хорошо-хорошо! «Приятели» тебя устроит? Раз уж к друзьям у тебя относится только Йован… — заклятье срывается непроизвольно, и Амелл спешно его отзывает. — Да в этот-то раз за что?.. — За то, должно быть, что упомянул малефикара, — поясняет Морриган быстрее, чем Амелл успевает объяснить это даже себе. Но да, она права. Что же ещё она поняла? — Йован?.. Малефикар?.. Да быть не может! Викки, скажи, что это не правда… — беспокойство кажется искренним, а не наигранным. Амелл не знает, как реагировать на это. Прежде никто не говорил с ним о Йоване, кроме Винн. Но её попытка была скорее осуждением, нежели сочувствием. — Ох… мне так жаль! — Тебе плевать, как и всем вокруг. Как и мне. Я сам сдал его. Это было правильно, — в словах нет ни крупицы искренности, но это единственный способ уйти от темы, уйти от чувств, что вызваны этим разговором. Амелл крепче сжимает рукоять меча, передавая ему ещё больше магии, и немного вытаскивает его из ножен, чтобы убедиться — лезвие пересыщено холодом, оно светится так ярко, что это почти пугает. Амелл качает головой, отгоняя эту мысль. Не пугает. Он не боится, не должен бояться себя самого. — В твоих интересах, чтобы впредь я о тебе не слышал. Он разворачивается и идёт прочь, обратно в лагерь. В эту деревню идти нельзя, он может случайно выдать Сурану, а это будет равносильно новому предательству. — Конечно, Викки! Не услышишь, Создателем клянусь, не услышишь! Но это обещание нарушается почти сразу же. Виконд и его спутники едва успевают пройти сотню шагов, как вслед за ними несётся оклик: — Эй, Викки, подожди! — Ну что ещё? — недовольно спрашивает Амелл и останавливается. Нож, который выпал из рукава, вновь в руках эльфа, но тот его словно и не замечает. — Виконд. Я… Спасибо, что не рассказал Ирвингу, — Алим нервно смотрит на остальных, и смущённо смолкает. Это не та тема, которую он хотел поднять, но отчего-то даже это ему проще произнести, чем то, ради чего он их окликнул. — То, о чём говорят… произошедшее в Башне — правда? — тихо спрашивает он наконец, подходя ближе. Нож выпадает, что так и остаётся не замечено эльфом. Амелл не знает, какой ответ хочет услышать его собеседник. Ждёт ли он подтверждения смерти мучителя или наоборот. Хочет ли знать о судьбе своих друзей или о ком-то конкретном. Амелл не знает. А потому говорит правду. — Многие погибли. Храмовники и маги. Андерса среди них не было. Карл два года как переведён в Казематы. — В Казематы?.. Значит, это сделали с ним… — едва слышно бормочет Алим. Амелл поднимает нож с земли, держа его рукоять через рукав мантии. Если на нём есть проклятье, то одно неосторожное прикосновение к голой коже может его пробудить. А кто знает, что это за проклятье?.. — Это я заберу, чтобы не возникало соблазна воспользоваться, — Виконд внимательно вглядывается в нож, с трудом сопротивляясь желанию прикоснуться к холодной стали. Она, должно быть, такая же обжигающая, как и лёд — так чудится ему, пока он смотрит. — О, да ладно тебе! Если бы я хотел применить магию крови, я бы мог взять любой другой нож или даже битое стекло. Да попросту прокусил бы вену! — Меня настораживает, что ты продумал варианты, — настороженно замечает Амелл, опуская нож в дорожную суму. Если его предположение верно, вещь не из обычных. В лагере нужно будет её как следует осмотреть. Главное — не прикасаться напрямую, чтобы не отравить разум. — Я… у меня дела… — растерянно бормочет эльф. Кажется, воздействие на него спадает. Позади него уже маячит храмовник, причём явно не из простых любопытствующих. Он тут же подходит к Суране и обеспокоенно спрашивает у него о произошедшем, стоя ближе, чем следовало бы. Амелл встревожено смотрит на них. Алим снова играет с огнём, столь близко общаясь с храмовником. Как бы не пришлось ему снова бежать без оглядки… — Ты отпускаешь его? — вдруг спрашивает Стэн, за всё это время не проронивший ни слова. — Да. — Он маг. — Я тоже. — Ты Серый Страж. — Я не всегда был им. С Сураной я ещё встречусь, но позже. Когда мы разберёмся с Логейном и остановим Мор, — план их дальнейших действий звучит так просто, будто он и правда осуществим. Виконд, наконец, начинает верить, что они смогут. Особенно теперь, когда им есть что противопоставить Логейну. Кого ему противопоставить. Алистер должен стать новым королём, хочет он того или нет. Это их единственный шанс. Кошмары вновь отравляют сны Амелла. В них, помимо прежних воспоминаний, помимо последнего дня дружбы, помимо всех совершённых ошибок, всё чаще мелькает один момент из недавнего прошлого: Йован — теперь уже мастер Левин — проходит мимо, и Амеллу невообразимо сложно его отпустить, не обернуться, не окликнуть, не взглянуть вослед. Он понимает, что это их последняя встреча, но так и не может признаться ни в предательстве, ни в его мотивах. Именно из-за этого эпизода Амелл предпочёл бы не спать вовсе, если бы была такая возможность. Но он понимает, что это убьёт его. А потому остаются зелья. Зелья, унимающие усталость, сокращающие потребность во сне. Ни одно зелье не способно заменить ночь спокойного сна. Но спокойного сна нет из-за кошмаров. Замкнутый круг. Винн видит, что с ним что-то не так, но не понимает, что именно. Не понимает, как далеко он зашёл в ненависти к себе, своим поступкам и выборам. С Зевраном всё решается в один из вечеров, когда Винн, как обычно, «выражает своё беспокойство состоянием Виконда». Одни и те же слова, повторяющиеся из раза в раз. Амелл устал повторять, что он в порядке, он и сам уже почти не верит в это, но сделать ничего не может. Единственный, с кем он мог поговорить, ушёл помогать страждущим, и Виконд поклялся самому себе, что никогда более они не встретятся. Что он не будет портить жизнь Йована напоминаниями о своём существовании, о жизни в Круге и о потере, в причастности к которой Амелл так и не признался. И никогда не признается, если говорить совсем откровенно. Слова бывают слишком тяжелы. Даже бумаге их порой не осилить, но Виконд старается. День за днём он пишет письма, которые никогда не отправит. Не потому, что не знает адреса, а потому, что в них никому не нужная правда. Вот его способ справиться с прошлым, с новой жизнью, с огромной ответственностью… и с чувствами, демон бы их побрал! Да, он привязан к каждому из их странного отряда, как бы ни старался убедить себя в обратном. Только что с того? Всё это скоро закончится. Либо они погибнут во время последней битвы (а может и раньше, как знать), либо разбредутся по своим делам сразу же после победы. Так какой смысл это признавать и говорить об этом? Всё заканчивается. И это тоже закончится. — И всё же, тебе следовало бы… — Я сам могу решить, что и как мне «следовало бы» делать, — нервы всё-таки сдают, и сила вырывается наружу. Благо, не в чародейку, иначе чувство вины жгло бы его до самой битвы с архидемоном и много после. А вот дерево рядом с ней становится ледяным насквозь — даже при наивысшем сосредоточении Амелл не смог бы достичь подобного результата. Под недоумевающим взглядом Винн маг хватает за руку наблюдавшего их за разговором эльфа и утягивает его в свою палатку. Быстро стаскивает с себя мантию, игнорируя изучающе-довольный взгляд, и кидает её в угол, на остальные вещи. Но только вся решимость резко испаряется, стоит Зеврану сделать шаг в его сторону. Словно очнувшись от наваждения, Амелл вновь становится холодным и отстранённым, а затем поспешно прячется под одеялом и поворачивается к своему несостоявшемуся любовнику спиной. Стыд обжигает щёки и уши, жжёт мысли, снова и снова прокручивая этот момент в голове. Ну и что, а главное — кому, он этим доказал?.. Глупая, совершенно детская истерика, с «гениальным» итогом: Винн продолжит смотреть на него, будто на неразумное дитё, которому чуть что не по нраву, вопящее: «никто мне не указ, могу делать, что хочу!», Зевран же придумает тысячу насмешливых комментариев, которые не преминет использовать в дальнейших разговорах с ним. Амелл вздрагивает, когда чувствует лёгкое, но всё же ощутимое касание чужих рук. Ладони скользят по коже не сомневаясь, время от времени надавливая сильнее или пощипывая — антиванец не давит на него, предоставляет право выбора, но, в то же время, даёт понять, к чему всё пренепременно приведёт. Маг прикрывает глаза, млея от тёплых прикосновений ладоней Ворона. Страх, который всё же есть, сколько бы ни пытался убеждать себя в обратном Амелл, постепенно отступает. — Мой милый Страж, ты слишком многое на себя взвалил. Нет ничего плохого в том, чтобы позволить себе немного расслабиться, — шепчет Зевран ему на ухо, едва касаясь мочки губами. Виконд, неожиданно для себя и своего… союзника?.. любовника?.. Кто они друг другу?.. покорно поворачивается, садится напротив профессионального убийцы. Взгляда он не поднимает, предсказуемо оробев, но чувствует, что за ним наблюдают внимательно, не желая слишком давить, чтобы не спугнуть. И внезапно, повинуясь некоему сиюминутному порыву, парень резко подаётся вперёд, почти невесомо, можно сказать, целомудренно, целуя Зеврана. Даже не поцелуй — его губы касаются чужих лишь считанные доли секунды, после чего наступает отвращение к самому себе, и Амелл отстраняется, вновь замыкаясь, пытаясь снова отгородиться стеной безразличия. Не выходит — несмотря на всю внешнюю браваду и несерьёзность, Антиванский Ворон превосходно чувствует малейшие перепады в настроениях окружающих, потому вырваться из его цепких когтей невозможно. — Неужто никогда не целовался? — в золотистых глазах искрятся смешинки, что загораются ещё сильнее, когда Виконд краснеет и озлобленно смотрит на него. — Тшш, всё нормально. Доверься мне. Серый Страж зажмуривается. Вопрос доверия — самое сложное решение для него, ведь Виконд не доверяет и самому себе, что уж говорить о его спутниках. Тем более, о Зевране, которого с младых ногтей учили врать и притворяться, который вполне мог создать некий хитроумный план и… Довериться?.. Он замирает, совсем как в детстве, когда этот же вопрос ставился относительно Йована. Тогда всё было проще. Лжи было меньше. Потерь было меньше. И боли тоже — меньше. Довериться… Сможет ли он принять последствия неверного выбора, или это сломает его окончательно, да ещё и так, что после будет нечего клеить? Довериться. Глупо отрицать, что их с Зевраном тянет друг к другу. Но является ли это порывом похоти, неправильным и ложным, или за всеми этими намёками, взглядами и колкостями есть нечто такое, что они оба тщательно пытаются скрыть даже от самих себя?.. Если он доверится… Будет ли это значить для Зеврана хоть в десятую часть то же, что и для него? Да разве сомнения уже не являются ответом? Невозможно доверять чуть-чуть, не полностью, сомневаясь хоть в чём-то. Либо — да, либо — нет. Никаких полутонов. Испытания у Урны священного праха оказываются для Виконда неожиданностью. Он не увлекался религией, это едва ли не единственная тема, в которой Амелл — полнейший ноль. Ответы на загадки призраков он выбирает, пытаясь думать логически, и это не всегда срабатывает. Но лишь один ответ он знает твёрдо, потому что чувствует себя связанным с вопрошающим. Предательство. Дальнейшая встреча с «Йованом» причиняет боль, но уже не такую сильную, как прежде. После того, как он встретил его в лесу, после того, как сблизился с Зевраном, прошлое начинает понемногу отпускать. Встреть он эту копию месяц или даже неделю назад, он не вынес бы разговора, не смог бы пойти дальше. А сейчас он даже видит во всех этих испытаниях некий смысл. Это проверка их душевных качеств. Мост-головоломка нужен, чтобы проверить их сплочённость, доверие друг к другу. И, когда Виконд ступает на ставшие прочными плиты, он понимает, что уже давно сдался. Как бы он ни отрицал, его спутники дороги ему. Они все его друзья. Даже Алистер, которого он собирается предать, и Морриган, которая особенно холодна после его сближения с Зевраном. В следующей комнате, в очередном испытании для них, лишь подтверждение того, что один он бы не справился. Никто из них не справился бы в одиночку. Алистер и Винн безуспешно борются сами с собой, со своими копиями, сотворёнными Перчаткой. Амелл пытается обезвредить своего двойника, но получает огромную отдачу и падает на пол, с трудом поднимаясь снова. Он слишком силён для себя. Ему не справиться с этим, ведь двойник знает всю его тактику, с лёгкостью блокирует заклинания и не оставляет ни малейшей лазейки. Зевран появляется рядом с двойником Амелла, когда силы настоящего Виконда уже на исходе. Бывший Антиванский Ворон перерезает ему горло, а в следующий момент разбивает насквозь промороженную статую собственного двойника. Виконд видит его усмешку и слабо улыбается в ответ. Они всё-таки исправили ошибку того дня и убили друг друга. Остаётся лишь помочь Алистеру и Винн. Но в последнем зале вся решимость Виконда рушится в один миг. Он знает, что не пройдёт испытание огнём. Предательство очернило его душу, а его цель не благородна — забрать часть праха мёртвой женщины для личных нужд. По сути — осквернение могилы. Огонь не пропустит того, кто не считает себя достойным, кто даже не чувствует себя должным поклоняться чьим-либо богам. Но всё же Виконд стягивает с себя мантию, оголяясь для последнего шага. Он чувствует на себе пристальный взгляд Зеврана, но в этот раз эльф смотрит иначе, нежели прошлой ночью. Он смотрит встревоженно, с беспокойством. Всё же шаг в огонь — не самая обыденная вещь. Но Амелл остаётся жив. Урна подпускает его к себе, ему дозволяется взять щепоть праха. Не то чтобы он после этого вмиг уверовал, но нечто странное вдруг ощущается. Благоговейный трепет перед этим местом крепнет с каждым шагом прочь, а когда Амелл сталкивается у выхода с братом Дженитиви, этот трепет и вовсе перерастает в холодную решимость. Нельзя допустить, чтобы сюда ходили толпы верующих, надеющихся на чудо, нельзя, чтобы они растащили прах для личных нужд. То, что сотворил Амелл, неправильно, это не должно повториться. А потому драконица сектантов остаётся жива. Она будет охранять храм, защищать прах. Это не реинкарнация Андрасте, а её страж. Никто более не сможет пройти через неё. Виконд знает это, чувствует, когда встречается взглядом с наблюдающим за ним с высоты зверем. Денерим — шумный, суетливый город, наполненный проблемами как для своих горожан, так и для путников. Амелл не понимает, почему все — начиная капитаном городской стражи и заканчивая Алистером и Лелианой — в одночасье посчитали его избавителем. Да, он не понимает, но и не сопротивляется. Старается помочь, насколько это в его силах. Даже отправляется в местный бордель, «Жемчужину», чтобы разобраться с Белыми соколами. Он приходит туда вдвоём с Зевраном, ведь крайне неловко просить кого-то ещё пойти с ним в это весьма… необычное место. Витающие в воздухе благовония несколько дурманят разум, а неловкость сковывает, сильно мешая выполнению задания. Его разглядывают, даже не скрывая этого. Зевран усмехается и, как бы невзначай, касается руки Амелла, отвлекая, немного успокаивая его. А меньше минуты спустя то же странное чувство кипящего льда в груди, что заставило Амелла стать предателем, появляется снова. Оно возникает внезапно, выбивая из колеи и не оставляя ни малейшего места для здравомыслия. Всё дело в Изабелле — старой знакомой Зеврана. Всё внимание Ворона тут же оказывается приковано к ней. И Амелл не может отнестись к этому спокойно. Нет, это не ссора — по крайней мере не в привычном Амеллу смысле. Он помнит, как громко и отвратительно выясняли отношения в Круге некоторые ученики, помнит, как злость друг на друга отравляла их. А его кипящий лёд — ревность, Зевран сказал, что это «очаровательная ревность» — не приводит ни к чему из этого. Амелл лишь молча наблюдает за их общением и, окончательно убедившись в своей ненужности, выходит из «Жемчужины». Он не злится на Зеврана — лишь на себя. Границы сразу были очерчены Вороном: ничего лишнего, только ни к чему не обязывающее совместное времяпрепровождение. Такое же, как и сейчас с Изабеллой. Зевран, почему-то, не задерживается в борделе, хоть и был вполне к этому расположен. Почти сразу он догоняет Амелла и, мигом поняв его поведение, со смешком добавляет ещё и клеймо ревнивца. Ответить что-либо Виконд не успевает. Причина тому ещё один старый знакомый Зеврана — Тальесен. Едва увидев его, эльф меняется в лице. Он молча выслушивает всё, что предлагает ему бывший брат по оружию. Если вкратце — закончить вместе проваленное задание и вернуться к привычному образу жизни. По сути, проще простого: Амелл один, а их больше десятка. Усыпить всех он не сможет. При наилучшем раскладе остаются необезвреженными либо Тальесен, либо… Зевран. Убить Зеврана Виконд не сможет. Так что в сопротивлении даже нет смысла. Он уже убит, остальное лишь формальность, не более. Что удивительно, Зевран не просто отказывается от этого предложения даже не задумавшись, но и сражается против бывших братьев по оружию. Виконду кажется, что этот отряд подготовлен куда лучше, чем тот, что возглавлял Зев. Много лучше. Он состоит не из тех, кто пришёл победить или умереть — второй вариант этими Воронами даже не рассматривается. Амелл едва не падает от изнеможения, сотворив последнее в этой битве заклинание. Но они справились. Как и всегда. Виконд знает, что последует за этим. Хоть он и убеждал себя, что привязываться к Ворону нельзя, он всё равно сделал это. Так что маг сам виноват в том, что теперь так больно отпускать. Вот только Зевран удивляет его снова: он остаётся. И Амелл напуган. Напуган так, как никогда прежде. Он боится признаться себе, что рад, что всё сложилось именно так, что Зевран остался с ним. Он боится, что вскоре лишиться его, как лишился всех, кто был ему дорог. Боится, что сам всё испортит, как это вышло с Йованом. Но что-то ощутимо меняется между ними. Амелл чувствует, как холоден с ним Зевран, но не понимает, что сделал не так, почему эльф теперь избегает его. Разговорить его сложно. Нет, даже не так: Амеллу сложно решиться на сам разговор, он не может подобрать верных слов для его начала. Но когда это всё же происходит — поздней ночью, во время дежурства Амелла — Зевран рассказывает ему о предыдущем деле, о девушке, которую любил, и о том, как она умерла. Говорит, что сейчас запутался в чувствах, которых и вовсе не должно было возникнуть. Амелл рассказывает о Йоване. Пытается связно объяснить, что чувствовал тогда, после предательства, и чего больше не чувствует сейчас. Зевран не перебивает его и никак не комментирует эту исповедь. Лишь принимает к сведению и продолжает относиться к нему как и прежде — без осуждения, без отвращения. Так может, Амелл судит себя слишком категорично? Может, ему стоит попытаться простить себя?.. После собрания земель Виконд вместе с остальными собирается в обеденной зале поместья эрла Эамона. Здесь нет лишь Алистера — выяснившаяся на собрании правда о королевском бастарде задерживает его, и Амелл вместе с остальными уходит, возвращается в их временное пристанище. Он по-настоящему вымотан. Спасение Аноры, одиночный побег из самой защищённой тюрьмы Ферелдена, дуэль с Логейном на мечах и новое предательство — всё слишком быстро, чтобы осознать масштабность произошедшего. Вернувшийся Алистер вне себя от гнева. Виконд не перебивает его, позволяет этому капризному истеричному ребёнку выговориться. Разумеется, он и слушать не станет, что это единственный выход. Что Анора не уступает в хитрости и холодном расчёте Змею, что стоит только дать ей немного власти, и им обоим придёт конец. Маг предпочёл бы вовсе умертвить её, но воля короля иная, и идти против неё он не имеет права. Амелл стоит, сжимая спинку стула и не глядя на воина. Ему нечего сказать в ответ на все упрёки. Нечего, если не считать того, что лишь ухудшило бы ситуацию. Комната плывёт перед глазами, а мысли обволакивает непроглядная темнота, сопротивляться которой невыносимо тяжело. Спинка стула, которую сжимает Виконд, не защищает его от падения. Когда маг приходит в себя, Алистер, напуганный и всерьёз обеспокоенный, сидит у его кровати. На лице будущего короля так и написано, что чувство вины терзает его, медленно убивает изнутри. Глупо. Он тут точно не при чём. — Вик, я… — Что сказала Винн? — прерывает Амелл поток бессмысленных фраз-сожалений. Всё равно они не нужны никому из них, так как ничего не изменят. — Нервный срыв. И что-то там с магическим истощением, я не понял… — Виконд плотно сжимает губы, чтобы не сорваться на друга. Его жалость не нужна Змею-предателю, равно как лишними являются и забота с беспокойством. — Тебе нельзя вставать! Амелл чувствует правоту этих слов, когда пол стремительно приближается без его на то желания. Алистер подхватывает его, не даёт упасть снова, но Виконд тут же отстраняется от него. — Риордан ждать не будет, — бормочет маг, сам толком не зная, сколько провалялся в беспамятстве. Ждёт ли их в действительности единственный выживший помимо них Серых Страж? — Аноре нельзя доверять. Останься она у власти, нас обоих казнили бы в ближайшее время. — Да, я… я понимаю, — должно быть, кто-то уже поговорил с ним — Винн или Эамон — оттого и реакция его теперь куда более спокойная, нежели прежде. — Но я не могу быть королём! Я понятия не имею, что делать со всем этим! — Не ждёшь же ты, что я и дальше буду руководить тобой? Ждёт. Это видно по отведённому взгляду. Алистер не способен править один. Все политические решения будут приниматься советниками, к примеру, тем же Эамоном, а сам король Алистер Тейрин станет лишь фикцией. Этого тоже нельзя допустить. Но думать об этом, переживать из-за этого перед битвой с Архидемоном — сумасшествие. Они проходят через главный зал, невольно заставая странную сцену. Болезненно бледная, измученная долгим странствием путница в старом, пыльном плаще просит встречи с Эамоном. Стражники сомневаются, но, так же как и те, кто снаружи, пропускают её. Она не похожа на нищенку: всё ещё несколько горделивый взгляд ярких небесно-голубых глаз выдаёт её благородное происхождение. Пожалуй, она даже красива: не так очевидно как Анора, не так нетипично как Морриган — есть в ней что-то простое, приятное глазу даже для Змея. Что уж говорить об остановившемся из любопытства Алистере. Эрл, выйдя ей навстречу, замирает в изумлении. Он определённо знает её, но увидеть не ожидал. — Эамон, прошу, не гоните меня. Кроме вас мне не к кому обратиться, — девушка падает на колени. Голос её дрожит, из глаз катятся слёзы. Это не выглядит наигранным, здесь не чувствуется фальши — она сломлена. Отказ её погубит. Но его и не следует. Мужчина взволнованно просит её пройти, служанки по его поручению тут же начинают суетиться, создавая для ночной гостьи все возможные сейчас удобства. — Кто она? — спрашивает Амелл настороженно. Не может ли эта девушка быть кем-то из сторонников семьи Мак-Тир? — Дочь тейрна Кусланда, — бросает эрл, исчезая за ней следом. Что ж, если Хоу убил всю её семью, вероятность, что она — сторонница Логейна, ничтожно мала. Он будет беспокоиться об этом после, когда на это будет время. Итак, вот она — последняя ночь перед последней битвой. Разговор с Риорданом проясняет многое. Не то чтобы Амелл сильно надеялся на благополучный исход всей этой затеи, он же всегда был больше реалистом и скептиком, но теперь у него нет ни капли сомнений — завтра он умрёт. Жаль лишь пачку неотправленных писем, адресованных Йовану. Не Левину — именно ученику Круга магов, добродушному влюбчивому парню, который был когда-то другом Змеёныша. Письма в прошлое. Его воспоминания, мысли и чувства, невысказанные признания — всё это теперь сгорает в пламени камина. Облегчения это не приносит, да он и не ждал ничего подобного. Просто нельзя допустить, чтобы они остались. Если кто-то случайно найдёт их, прочтёт или, хуже того, отправит, если всё это каким-то образом дойдёт до Йована… Амелл не хочет даже думать о реакции бывшего друга, о том, с какой ненавистью будет о нём вспоминать преданный человек. Хоть это и справедливо. Хоть иного он всё равно не заслуживает. Быть с Зевраном сейчас тоже невыносимо. Эльф старается делать вид, что завтра будет обычный день, обычная битва из тех, что у них было немало, а после будет и того больше. Но по его глазам всё видно. Страх и понимание отражаются в них, как бы антиванец ни пытался это скрыть. Зевран… кто бы мог подумать, что всё обернётся именно так?.. Они были друг другу заменителями, и сами не заметили, как чувства стали иными, связанными уже конкретно с ними, а не с какими-то недосягаемыми образами, терзавшими до того душу. Быть может, в иной реальности всё сложилось бы по-другому?.. Нет, всё разбилось бы через месяц спокойствия: Антиванский Ворон не из тех, кто способен долго быть рядом, а их странные отношения определённо не то, чем стоит дорожить. Виконд знает — хотя, скорее, только надеется — Зевран не будет долго оплакивать его. Забудется в объятиях какой-нибудь Изабеллы. И это правильно, так и должно быть. Змей не хотел бы, чтобы это терзало его долгие годы, мешая жить, постоянно всплывая в памяти и вынуждая «хранить верность». Хранить верность предателю… до чего ж иронична бывает судьба. Но он хотел бы, чтобы всё сложилось иначе. Чтобы они не встречались вовсе, или чтобы заклятье было иным — сном или ужасом, за которыми последовали бы стрела Лелианы или удар меча Алистера. Жажда смерти Зеврана была бы исполнена, а жажда смерти Амелла сохранилась бы до сего дня и даровала бы ему спокойную смелость в предстоящей битве. Но сейчас он трусит. Как же он трусит, как не хочет терять, что успел обрести! Да, он знает, что это единственно верный путь для него. Риордан не справится. Им просто не может так крупно повезти сейчас. Нет, не может. Алистер должен стать королём, нельзя его даже допускать к Архидемону. Так что этот последний удар — долг Амелла, его обязанность. Словно Дункан знал изначально, как всё это закончится. Жертвенность в смерти. Кто бы мог подумать, что хоть в чём-то он станет настоящим Стражем…