Сборник "Другу"

Она ненавидела одинокие рассветы. Еще с того момента, как впервые открыла глаза, а вокруг, насколько хватало взора, слепящая и холодная - живая земля. Она сделала вдох, и легкие, по ощущениям, заполнились водой, а вовсе не воздухом. Ей хотелось кричать, как ребенку исторгнутому из чрева матери, потому что магия, та, что дышала в ее венах, сияла потоками серебра и льда вокруг, пропала, а Солнце, так безжалостно жгло глаза и кожу. Чертова, чертова завеса! Алеския научилась дышать, заново, воздухом, что был для нее тяжелой водой; научилась выдыхать сладковатый дым касеру, сидя на крепостной стене дома предателя. Научилась питаться теми жалкими объедками, которые никогда бы не попробовала даже, в прежние времена. В прежние времена... Память опаляется золотом и огнем, а его зеленые, совсем не добрые, глаза, кажутся омутами, в которых можно утонуть. Отец стоит над всеми ее воспоминаниями, закрыв будущее своими огромными крыльями, закрыв ей глаза своими руками, закрыв все выходы... Она ненавидит имя Митал, но еще больше ее сжигает злоба, когда она слышит шаги Тени, с волчьим силуэтом; она одна из тех, кто знает правду, но никогда не скажет ни Гиланайз, ни Диртамену, ни Андуил - пусть исчезнут эти тираны! - но Думат, Думат... Тиран? Она много раз задавалась вопросом, кем же был Думат, тот, кто дал магию людям, тот, первый предатель, чьим начальным опытом было создать конкуренцию обленившимся, глупым, безропотным животным - эльфам. И чей эксперимент удался, О! ...он удался на славу. Вот кого, действительно следовало честить предателем эльфийской расы, ведь людям, магам, Тевинтеру, своей чертовой Империи, он помогал больше, чем надоевшим ему букашкам, не умеющим ничего, кроме мольбы и требований. Солас осторожно касается ее запястья вырывая Алексию из раздумий, и ее спокойный и безразличный, неземной взгляд останавливается на нем, выделяя, замечая. - Пойдем, похолодало. - зовет ее отступник, и в его серебристых глазах нет ничего, что говорило бы о чем - то, кроме легкого ветерка равнодушия, по кромке желания. Иногда она хочет содрать эту маску с мясом, чтобы увидеть всю бездну его настоящих желаний, его настоящего. Иногда? Всегда. Алексия - божество Воронов, тех, кто не врет, ведь Смерть кристально честна; ей противно не находить ответа, ей сложно искать правду. Это интересно, что греха таить, но утомительно; Алексия сама играет с жертвами, и не ей быть на позиции жертвы. - Мне и тут не плохо, - дернув плечом, говорит девушка, и плотнее кутается в плащ, делая очередной затяг - Иди. Эльф морщится, но не возражает, только оглядывается, словно ожидая, что она передумает. Вечному скитальцу и пересмешнику, трудно ее сломать. А хотелось бы. Хотелось бы кутать ее в невесомое одеяло, целовать тонкую шею, прикусывать мочку длинного уха - Воронья Богиня и не представляет как, она красива, как эстетична, как притягательна, для того, кто уже и забыл о том, как выглядят эванурисы. А их жалкие копии? Разве способны они вызвать то страстное желание, что возникало каждый раз, когда она смотрит непокорно, гордо. Разве мог он сказать, что ему хотелось опуститься на одно колено, целовать ткань ее одежд, раздевая? Но Фен Харел умен, и не поддается своим желаниям, и гордая богиня, никогда не узнает( он верит, но контроль трещит, как лед по весне), как хотелось ему быть с ней. Алексия смотрит на то, как внизу греется работой другой эльф, тот, на ком никогда не было вассалина, и тот, кто свое рабство отбросил, как змея свою, ставшую маленькой, кожу. Фенрис неприятен ей в те моменты, когда он говорит о магии крови, бесит и злит, когда отказывается принимать все, что должен, но в то же время...есть что - то в его зеленых, задумчивых глазах, в тембре голоса. Она старается не вспоминать те, другие, такие холодные, на контрасте с огнем...То, что Мрачный похож на глыбу льда ее очень даже устраивает. Верный, как волк, он действительно служит не за деньги, и не за кость... Удивляет, в чем - то, раздражает своей моралью и убеждениями, но когда, смотрит поверх бокала, как будто в душу, будто целуя, воздух, который здесь вода, снова заставляет забывать про дыхание. Фенрис же...злиться, на себя, на нее, на чертовых магов, особенно крови, на весь долбанный Тевинтер, на Хоука, немного на этот мир, потому что это выше него - слышать ее шаги, знать, что другой эльф как ней ближе, ревновать, быть готовым к броску, и так бояться показаться смешным и отвергнутым, ведь не раз, не два, уже он сам говорил, что его убеждения тверды, что магия крови ему противна, что она - просто еще одна из таких же, одинаковых, как тоскливые осенние ливни... И забывать, когда в ее волосах Солнце, застывать, видя ее улыбку, если на ее нос приземлилась снежинка, яркую, острую - лезвием и в сердце, колко, до разрыва. Как же он ее ненавидит, стискивает зубы, и смотрит, глаз не оторвать, а она, танцует, поигрывая бедрами, призывно, но так...холодно, как танец метели, не для него, для кого - то там, дальше. Ненавидит...ненавидит... и желает.