Яркими красками

      В Хогвартс Гарри вернулся с тяжелым сердцем. Том, едва пришедший в себя после ритуала, отправился к Дамблдору, разрабатывать план по добыче двух оставшихся крестражей, а Гарри должен был спокойно сидеть в замке, стараясь не вызывать подозрений, и готовиться к экзаменам.       Легко сказать.       Амбридж, дорвавшаяся до власти, окончательно превратила Хогвартс в учебно-исправительную колонию строгого режима. Все ученики ходили теперь строем, девочки отдельно от мальчиков, а преподавателям было запрещено общаться со студентами на любые темы, не касающиеся непосредственно учебных предметов. Отработки с кровавым пером стали теперь регулярными и столь масштабными, что к концу весны почти все учащиеся ходили с перебинтованными руками, и только некоторые личности, вроде Драко Малфоя и его Инспекционной Дружины, казалось, искренне радовались произошедшим в школе изменениям.       Гарри изо всех сил старался не привлекать к себе лишнего внимания и не нарываться на неприятности, но это оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Беспокойство за Тома и отсутствие хоть незначительных вестей от него ужасно нервировали, делая Гарри вспыльчивым и неуравновешенным, чем, естественно, с радостью пользовалась Амбридж, похоже, задавшаяся целью любыми методами заставить его отречься от своих слов о возрождении Темного Лорда. Гарри оставалось только сжимать зубы, раз за разом выводя собственной кровью сакраментальную фразу: «Я не должен лгать» и надеяться, что у Тома и Дамблдора дела идут лучше, чем у него.       Гром грянул во время экзаменов С.О.В., навсегда врезавшись в память яркими вспышками фейерверков близнецов Уизли и кошмарным видением о Сириусе, стоящем на коленях в Отделе Тайн. В тот момент, когда холодный голос безжалостно произнес: Круцио, сопровождавшееся хриплым криком Блэка, Гарри понял, что не выдержит больше ни секунды бездействия.       Не имея возможности связаться ни с Дамблдором, ни с кем-то из Ордена, Гарри решился на отчаянный шаг, попросив помощи у Гермионы и ее ОД, понимая, что в одиночку у него нет ни единого шанса спасти крестного.       А дальше все слилось в какой-то страшный, безумный водоворот событий, не оставляющий ни времени, ни возможности задуматься о том, правильно ли он поступает: стычка с Амбридж; разъяренные кентавры; полет до Лондона на фестралах; сумасшедшая гонка за Пророчеством и пугающее своей кристальной ясностью осознание, что он угодил в ловушку, купившись на любезно предоставленную Волдемортом ложную информацию.       Застывшую, чуть рассеянную улыбку Сириуса, падающего спиной в Арку, он не забудет, наверное, никогда. Как и жгучую, ослепляющую ненависть к Беллатрисе Лейстрендж, вспыхнувшую внутри пожаром, когда, забыв обо всем, погнался за ней, готовый швырять ей в спину весь арсенал непростительных, только бы увидеть, как безумные глаза закатываются от боли, а истеричный смех сменяется предсмертным хрипом. Но в тот момент, когда рука с палочкой уже взлетела в воздух, а тугая пружина ярости внутри скрутилась так сильно, что Гарри не сомневался — Авада будет смертельной, в сознании вдруг зазвучали слова, произнесенные доверчивым шепотом:       «…Ты нужен мне… Кто-то же должен не дать мне стать новым Волдемортом…»       И он вдруг понял, что не может. Не может позволить ненависти убить то хорошее, что видел в нем Том. То, ради чего он изменился, ради чего готов был терпеть боль и бороться с самим собой, стремясь стать лучше.       Зеленое пламя камина вспыхнуло, унося с собой убийцу Сириуса, а Гарри так и стоял с поднятой палочкой посреди Атриума, испытывая одновременно дикую боль от невозможности отомстить за смерть близкого человека, и облегчение, разливающееся слабостью по телу, от того, что смог, сдержался, не позволил себе переступить черту. Ради него. Ради Тома…       — Гарри Поттер… — ледяной голос за спиной заставил замереть на месте.       Удивительно, но шрам больше не болел, как раньше, стоило Волдеморту появиться поблизости. Голова была ясной, как никогда, а из груди вдруг исчезли и страх, и ненависть, и боль, оставив только ощущение брезгливой жалости при взгляде на худое, иссохшее лицо с красными щелками глаз.       — Итак, ты разбил мое пророчество, — вопросительных интонаций не было, только холодная ярость, клокочущая внутри.       На Гарри внезапно навалилась смертельная усталость. Слишком много всего произошло за последние месяцы: тоска по Тому, выматывающая неизвестность, страх за Сириуса, схватка с Пожирателями… Сил с трудом хватало даже на то, чтобы просто стоять прямо, не говоря уже о том, чтобы попытаться сразиться с самым могущественным магом столетия. Оставалось только одно.       — Тебе так нужно это пророчество? — хрипло спросил Гарри, глядя прямо в сверкающие красные глаза. — Я скажу, что в нем было.       — Неужели? — тонкие губы искривились.       — «…Ни один из них не сможет жить спокойно, пока жив другой…», — еще совсем недавно Гарри истолковал бы эти слова так, что одному из них необходимо умереть, но сейчас…       — Что ж, этого следовало ожидать, — тихо произнес Волдеморт, поднимая палочку. — Пророчество исполнится, Гарри Поттер. Больше мне нечего тебе сказать.       Гарри закрыл глаза.       — Авада…       — Стой! — взволнованный голос, такой родной, знакомый, заставил недоверчиво оглянуться.       Том стоял у одного из каминов. Темные волосы слегка растрепаны, на мантии еще не погасли последние зеленоватые искорки, а взгляд, обращенный на Темного Лорда полон отвращения.       — Ты… — неверяще выдыхает Волдеморт, и красные глаза расширяются. — Но как…       И Гарри отчетливо понимает, что он не ждет подвоха от самого себя. Он уверен, что Том будет на его стороне. Этих нескольких секунд изумления хватает Реддлу, чтобы поднять палочку.       — Авада Кедавра.       Яркая зеленая вспышка на мгновение, кажется, поглощает все вокруг. А когда реальный мир вновь возвращается, Гарри чувствует, как кто-то обхватывает его за плечи.       — Ты в порядке? Гарри, не молчи! Ты в порядке?!       Он смотрит в сверкающие беспокойством глаза Тома, а затем медленно переводит взгляд на мертвое тело Волдеморта, лежащее на полу Атриума. Изумление так и застыло маской на змеином лице, а в тусклых глазах больше не вспыхивали багряные отблески.       — Крестражи…       — Их нет, — выдыхает с облегчением Том, прижимая Гарри к себе. — Он был последним… Но этот осколок души я не буду возвращать. Пусть убирается к дьяволу.       — Пусть, — Гарри блаженно закрывает глаза, чувствуя быстрое биение его сердца рядом со своим. — Прости, я идиот. Повелся на его провокацию… — он вдруг осекся. — Но как он послал мне это видение, я думал, что связь была из-за крестража?       — Да, была, — кивнул Том. — Но, за то время, пока она была, он успел проложить себе путь в твое сознание, так что мог воздействовать на тебя и без крестража. Но теперь это неважно. Его больше нет.       — Нет…       Они так и стоят обнявшись, посреди Атриума, пока камины не начинают мерцать вспышками, знаменуя начало нового рабочего дня. Волшебники и волшебницы замирают при виде мертвого тела, налетая друг на друга и вскрикивая от удивления.       — О, Мерлин! — глаза Корнелиуса Фаджа округляются до размера галеона. — Это же… это…       — Вы, как всегда, проницательны, министр, — Гарри пропустил момент, когда рядом с ними появился Дамблдор. — Полагаю, что делать дальше — вы знаете, — он доброжелательно улыбнулся и добавил шепотом, склонившись к уху Гарри. — А нам, пожалуй, пора, пока они не пришли в себя!       А в следующий миг Гарри ощутил, как его сдавливает со всех сторон воронка аппарации.       Они отправлялись домой.

***

      Пятнадцать лет спустя.       Кисть легко порхала по холсту, яркими уверенными мазками создавая на нем образ красивого, широкоплечего мужчины с вьющимися темными волосами и внимательным взглядом темно-серых глаз, в которых то и дело мелькали веселые искорки.       — Реддл, не вертись, а то обездвижу! — художник недовольно щурится, придирчиво сравнивая изображение с оригиналом. — Нет, все же нос должен быть чуть уже…       Неусидчивый оригинал, так и норовивший вернуться к изучению важных документов, вместо того, чтобы неподвижно замереть в неудобном кресле, мученически закатил глаза.       — Мерлин, Гарри, черт с ним с носом! Если ты помнишь, его могло вообще не быть.       — Даже не начинай, — отмахнулся Главный Артефактор министерства, смахивая со лба волосы и не замечая, что оставляет на коже желтую полосу краски. — Сходство должно быть полным! Я не собираюсь всю вечность после смерти любоваться на твой слишком широкий нос.       — Вот оно — истинное коварство Избранного! — притворно ужаснулся Том. — А говорил, что любишь меня таким, как есть!       — Без сомнения, — невозмутимо кивнул Поттер. — И твой нос тоже. Все, прекратите меня отвлекать, господин министр, иначе пририсую что-нибудь лишнее, будешь потом… Эй… Ммм… Это нечестно…       Он почувствовал, как сильные руки обхватывают его со спины, а горячее дыхание на шее заставляет кожу покрыться мурашками.       Том всегда знал, как заставить его забыть обо всем, кроме безумного желания ощутить его еще ближе, запустить пальцы в мягкие волосы и почувствовать его губы на своих.       Оглядываясь назад, Гарри и сам не мог понять, когда то светлое, детское чувство привязанности к другу переросло во влюбленность, сопровождающуюся неуверенностью в себе и дикими вспышками ревности, а затем в глубокую, страстную любовь. Любовь настолько сильную, какую-то неправильную, болезненную, что, казалось, если Том когда-нибудь исчезнет из его жизни, то он умрет. Просто потому, что человек не может жить без сердца.       И он знал, что Том чувствует то же самое. Поначалу это пугало, одно время они даже пытались избегать друг друга, но быстро поняли, что это невозможно. И со временем их чувства не остывали, становясь все сильнее, словно они прорастали друг в друга корнями, подтверждая теорию о родственных душах. Иногда им даже казалось, что у них и вовсе одна душа на двоих. Одно сердце. Одна жизнь. Вместе везде и всегда, не обращая внимания на общественное мнение, разбитые сердца всего женского населения магической Британии от десяти до ста, несмотря ни на что. Вместе до конца. Как тогда, в самом начале.       Мольберт безжалостно опрокинут на пол, тюбики с красками рассыпаны по всей комнате, оставляя на светлом ковре разноцветные пятна, простыни на широкой кровати небрежно смяты, а подушки и вовсе исчезли куда-то…       — Даже не думай, что эта диверсия сойдет тебе с рук, — расслабленно шепчет Гарри, глядя на своего мужа потемневшими от наслаждения глазами. — Я все равно закончу твой портрет, даже если мне придется запереть тебя здесь на неделю, нанеся непоправимый урон отлаженной работе министерства.       — Мм… на неделю? — в глазах Тома вспыхивает азарт. — Пожалуй, после того, что мы с тобой сделали для блага магической Британии, за семь дней глобальной катастрофы не случится… — горячие губы находят чувствительное место на шее, и Гарри выгибается, с хриплым стоном зарываясь пальцами в темные волосы.       — Уважаемый мистер Поттер, — серебристый орел-патронус замирает посреди комнаты. — Вам необходимо срочно явиться на уровень 1А Отдела Тайн. Дело не терпит отлагательств. Младший сотрудник отдела, Альфред Нортон.       — Уровень один… — плохо соображая от вновь накатившего возбуждения повторяет Гарри, но внезапно его глаза расширяются. — О, черт! Это же экспериментальная лаборатория! Том, мне срочно нужно в министерство, иначе эти олухи взорвут там все к чертям!       — Ну, и кого из нас необходимо держать под замком? — разочарованно простонал Том, нехотя выпуская его из постели. — Учти, еще один экстренный вызов, и я расформирую твой Отдел Тайн к чертовой матери!       Гарри, судорожно пытающийся застегнуть рубашку, хотел было ответить, но появление еще одного патронуса заставило его замереть.       — Господин министр, по вашей просьбе напоминаю, что через три часа прибывает официальная делегация из Болгарии. Обсуждение по поводу возможности обмена учащимися между Хогвартсом и Дурмстрангом.       — Мерлин, я забыл про них! — теперь уже Том вскочил с постели, как подорванный. — Столько месяцев убеждал Дамблдора в необходимости обмена опытом между школами и… Да чтоб их!       Гарри расхохотался, продолжая застегивать манжеты.       — Смирись, Реддл, единственный раз в жизни Трелони изрекла истину! Не видать нам с тобой спокойной жизни, пока мы вместе.       — То есть никогда, — горестно вздохнул Том.       Гарри с улыбкой скользнул взглядом по незаконченному портрету Тома, затем по своему собственному, стоявшему в углу, и удовлетворенно кивнул.       Никогда.