Серые тучи потихоньку начали растворяться, давая свету коснуться этой грешной земли хотя бы к вечеру. И Рейнальд маялся от скуки, не зная, чем себя занять. Кузнец самозабвенно молотил по заготовке на наковальне, в аббатство настроения идти не было, на болезни он не жаловался. В попытке хоть чем-нибудь занять себя, крестоносец решил побродить по округе, осмотреть городишко получше, особенно его окраины.
Чуть поодаль города, почти у самой дороги стоял обычный домишко. Мужчина считал, что жить даже столь недалеко от города — крайне опасная затея, ведь разбойники из чащи опустились до того, что грабят беззащитных людей у самых городских стен. Если жители дома не способны за себя постоять, их ждёт лишь мучительная смерть. Что заставляло людей так рисковать, он не знал и ответа найти не мог. И всё же он решился пойти проверить — возможно, им нужна какая-либо помощь.
Его самые страшные опасения оправдались — у входа находился один из разбойников. Они всегда обретались маленькими шайками по трое-четверо неизменным составом: либо здоровый главарь, обычный головорез и стрелок с самопалом; либо двое головорезов и двое стрелков. Третьего расклада Рейнальд ещё не встречал.
Скорее всего, стрелок был оставлен, как любил выражаться Дисмас, «на стрёме» — предупредить подельников о надвигающейся угрозе; впрочем, со своей задачей он справлялся паршиво, о чём свидетельствовала не только его поза — осевшее тело около стены, но и зияющее отверстие, кровоточащая дыра в голове. Крестоносец обнажил своей меч, поудобнее взяв его в обе руки и держа перед собой, осторожно вошел в дом.
В прихожей нашелся ещё один несостоявшийся
джентльмен удачи — распластавшись на полу валялся. С торчащим из глазницы ножом. Крестоносец уже начал догадываться чьих это рук дело, но странный звук из комнаты заставил его напрячься и осторожно войти в помещение.
Судя по всему, это была кухня или что-то в этом роде, о чём говорил кухонный стол… и опёршийся на него третий бандит, тот самый «главарь», отличавшийся неестественно огромным для человека размером. Он задыхался, булькал и захлёбывался собственной кровью, струящейся кровью из горла, в которой торчала… кирка. К тому же его туша была напичкана ножами, а из брюха торчало несколько шприцов.
— Ботин, выходи! — позвал Рейнальд. — Я знаю, что ты здесь.
Из соседней комнаты сначала осторожно выглянула, а затем, ухмыльнувшись, осторожно вышагнула девушка. Стоптанные сапоги, поношенный китель, штаны все в заплатках, шерстяные перчатки без пальцев больше для согрева, а не признак крутизны, и старая шляпа, надвинутая на глаза. За глаза её называли могильной воровкой, но сама она предпочитала отзываться на «мародёра».
— Привет, сладкий, — промурлыкала ока. — Какими судьбами?
— Делать нечего, решил к людям зайти, подумал, может им помощь нужна, — ответил Рейнальд.
Мародёр как-то нездорово ухмыльнулась.
— Она им уже не понадобится, — девушка подошла к сотрясающемуся в предсмертной агонии разбойнику и выдернула из раны кирку, откуда брызнула кровь, едва не забрызгав её китель. — Идём…
Рейнальд сравнивал её с кошкой, которая гуляет сама по себе. Игривая, со своими ласкательно-уменьшительными словечками, с кошачьей грацией и в чём-то изящными движениями, идёт куда хочет, делает что хочет, но если что-то не по ней — опасливо выгибается, шерсть дыбом да шипит злобно… и кусается больно. Она прибыла в город почти что сразу, после Сиошеса.
— Боже милосердный!
Вошедшему в залу крестоносцу предстала ужасная картина — к стулу был примотан мужчина, скорее всего живший ранее в этом доме. С подбородка на рубаху капала кровь из разбитого носа и рта; рубаха была изорвана в некоторых местах и там же с него буквально была срезана кожа, иногда сразу и с мясом. Напротив него висела подвешенная за руки женщина, вероятно, жена этого несчастного. Русые волосы свисали на лопатки и плечи, миловидное лицо не было тронуто, но на спине живого места не было — вся сорочка покраснела и слиплась от крови, её засекли насмерть.
— Изверги…
— Больные ублюдки, — добавила Ботин своё мнение. — Впрочем, я полагаю, что их просто пытали. Им нужен был ключ.
— Насколько же надо быть жадным, чтобы претерпеть подобные изуверства и не отдать то, что просят?
— Думаю, ему просто нечего было отдавать, — Ботин опустилась перед сундуком и показала на замок: — Гравировка фамильная. Этот сундук из поместья, у этих несчастных просто не было ключа, чтобы его открыть…
— Тогда зачем прятать его тут?
— Наверное, чтобы потом сделать вот так, — девушка занесла крепко сжатую обеими руками кирку, качнулась на полусогнутых коленях и что было силы ударила орудием труда по замку. Послышался треск с последовавшим глухим ударом замка об пол.
— О-о-о, смотри, тут акты, — мародёр протянула их Рейнальду. — И кое-какое золотишко. Ты не против, сладкий, чтобы я забрала его себе? В качестве награды за смелость?
— Смелость? — удивился мужчина. — Это опасные душегубы! Ты не боишься быть…
— Прокатанной на маленьком волосатом дружке? — видя крайне растерянный вид товарища, девушка рассмеялась и пояснила: — Быть изнасилованной? Как видишь, не в этот раз, малыш, — она умолкла и лукаво ухмыльнулась. — Что такое? Может, у тебя в штанах твой маленький дружок уже приподнялся, а?
Ботин смеялась очень звонко, наблюдая, как смущается крестоносец. У неё были либо пошловатые, либо чёрные шуточки — и последним она была похожа на Дисмаса. Работники ножа и топора, авантюристы, у них своя романтика и каждый старается не сойти с ума по-своему.
— Ну, так что? Я нравлюсь тебе? — спросила она, проведя пальчиком по бригантине рыцаря креста в ожидании ответа.
— Я не стану отрицать, что ты красивая… для этого места, — ответил Рейнальд, на что мародёр рассмеялась ещё сильнее, ещё громче. — Но я дал обет. Прелюбодеяние — это грех.
— Кому? Кому ты дал обеты? Богу — есть ли он, вопрос на миллион! Или священникам, этим лживым продажным сучарам? — мужчина про себя удивился резкой, почти мгновенной перемене в голосе и поведении Ботин — с мягкой речи сорвалась на полукрик, такой резкий, хлёсткий, полный злости. — Какие обеты?! Быть может, завтра ты сдохнешь! Может быть, завтра сдохну я! Может, завтра из руин поместья выползет тварь и сожрёт нас всех!!! Плевать — всем вокруг — на обеты, клятвы, пылкие речи… все эгоисты, все живут для себя и это не повод ограничивать себя! Придурок!
— Зато это повод остаться человеком даже в самой мрачной бездне зла, — его голос стал более глухим.
— Человеком?! Где ты тут людей увидел, а?! В городе полумёртвые, полубезумные недобитки, ещё не спившиеся, не сторчавшиеся, не засёкшие себя насмерть и не рехнувшиеся в конец оболочки. И мы — изгои, отбросы, искатели счастья там, где его нет… — она желчно сплюнула и принялась копаться в сундуке в тщетной попытке найти что-либо ещё.
— Ты закончила? — прервал воцарившуюся напряженную тишину Рейнальд. — С поисками.
— Да. Тебе какое дело? — раздраженно бросила она.
— Идём, — схватив её за руку, он сказал это слово тоном, не требующим возражений, и потащил, повёл за собой.
— Куда мы? — Ботин испугалась, что в крестоносце проснулся религиозный фанатик и сейчас он отведёт её под белы рученьки этим изуверам из аббатства, чтобы исполосовать её спину в попытке «выбить из неё дурь».
— В бордель. Я не знаю, где ещё можно заняться любовью, — хмуро бросил он ей в ответ.
Мародёр усмехнулась. В любом случае крестоносец, так или иначе, совершил грех — либо соврал ей, чтобы та расслабилась и, потеряв хватку, без сопротивления прошла в комнаты для умерщвления плоти; или же он собирался заняться любовью с ней, с женщиной, возможно, блудницей, будучи, не вступая с нею в брак. Впрочем, её опасения полностью развеялись, когда мужчина повёл её на второй этаж трактира — любой, даже ни разу не бывавший в трактире, знал расположение борделя.
Он смутно помнил всё, что происходило после. Лишь то, как уже, будучи нагой, она повалила его самого, так же нагого на пышно украшенную кровать; как целовала его своими пухлыми губами, восседая на груди; как раскачивались в такт движению её груди длинные белокурые волосы. Как она гладила его по многочисленным шрамам — на спине, груди, плечах… И какая чертовски привлекательная у неё родинка чуть выше губы…
— И… ты так… с каждым?
— С каждым? — она усмешливо фыркнула, лёжа у него на груди. — Ты видел этих «каждых» — хороший пинок промеж ног или нож к горлу замечательно охлаждают пыл. Я сама решаю с кем мне быть. А ты… не безнадёжен. В первый раз?
— Нет, конечно. Перед крестовым походом у меня… было. Я занимался любовью с женщиной.
— Хорошо, что не с мужчиной, а то мало ли, — уголки её губ скрылись за ушами. — И, тем не менее, мне понравилось. Правда, кроме шуток. Постой… ты раньше занимался любовью, так? А как же…
— Священники говорили, что все наши грехи будут прощены, — он умолк на мгновение, чтобы неожиданно выдохнуть. — Лгунья…
— М-м-м? Что такое, сладенький?
— У тебя выправка истинной леди. Посмотри на тех бродяжек — они сгорблены, ссутулены, сжавшиеся серые мышки. Ты же вытянута по струнке, спина гордо выпрямлена, едва ли не фресочная и подбородок так же гордо вздёрнут. А кожа белая явно не от недоедания… — он осторожно коснулся рукой её лица, провёл ею к подбородку. — Эта белоснежность имеет аристократические корни и их не скрыть за слоями грязи и пыли. С твоей грацией и изяществом тебе бы танцевать на балах, сплетничать с другими аристократами, а не сходить с ума вместе с нами в жалкой попытке не умереть очередной раз…
— Ты очень наблюдателен, дорогуша, — Ботин лишь сделала вид, что расстроилась, проведя пальчиком от его шеи до плеча. — Да, я не простушка, как хотелось бы. Но это долгая история. Хочешь послушать сказочку на ночь?
— Я не против…
***
В стакан небрежно выплеснулось содержимое бутылки; дорогое, между прочим, и часть его упала на документы. Какая к чёрту разница теперь? Подхватившая его изящной ручкой дама в прекрасном платье медленно зашагала по коридору.
— Мерзавец…
Она невольно остановилась около большого семейного портрета, на котором были изображены немолодой мужчина великолепной выправки в прекрасном костюме и красивая женщина в великолепном платье. Так похожая на неё…
— Подлец…
Мама умерла пять лет назад; ещё тело её не успело остыть, а он уже нашел себе новую жену. Молодая потаскуха, старый дурак, ей нужно было лишь одно…
— ГОРИ В АДУ, УБЛЮДОК!!!
Стакан со звоном разбился, ударившись о портрет, прям о голову мужчины и недопитый алкоголь потёк вниз по холсту. Надо же было так поступить с ней, с его единственной дочерью! Отписать всё, что нажил, честно и не очень этой шлюхе, а не ей! Естественно, Ботин осталась ни с чём. Она никогда не плакала, вот и сейчас лишь прикрыла лицо рукой от бессильной злобы и гнева.
Тучи уплыли куда-то вдаль, озарив полную, прекрасную луну, чей свет пробился через огромное прекрасно обрамлённое окно. И её взгляд оказался прикован к одному месту…
— Хм…
Луч лунного света упал на склеп, в котором уже истлели останки её мамы и ещё не успел разложиться её папаша.
— Значит…
На портрете были также запечатлены и его любимые перстни, один с печаткой. Мама тоже была похоронена с её любимыми украшениями. И другие склепы, скорее всего, полны того, что можно забрать. Что можно не оставить этой суке.
— Если ты мне ничего не дал…
Лента, вплетённая в громоздкую причёску, оказалась вытянутой и волосы водопадом спали на плечи, на лопатки, а чёлка полностью закрыла глаза.
-… я заберу это сама.
***
— Ну, как тебе сказочка?
— Я скажу, как Дисмас обычно говорит — «охренительная».
Она рассмеялась так же искренне, как рассмеялся бы разбойник от очередного пошлого анекдота или чёрную шутку про кошек.
— Спи, мой сладкий рыцарь. Завтра наступит очередной дерьмовый день, который мы или проживём или сдохнем как подзаборные псы…
— Или как жертвы очередного монстра в очередном подземелье…
— На каждого монстра найдётся нож…
— На каждого ли?..
Он уже не маленький мальчик. Не тот глупый рыцарь в сияющих доспехах, безоговорочно верующий в некие «высокие отношения, высшие чувства». Его доспехи уже давно изрядно проржавели — особенно после многочисленных средних, больше десяти тяжелых и трёх смертельных ранений.
Силы покидали, перед глазами всё плыло, и впервые Рейнальд засыпал под размеренное посапывание лежащей у него на груди Ботин…
