Хороший муж

Если вы ждёте мега эмоциональную и грустную главу (если вы вообще еще хоть чего-то ждете от этого фика) — могу смело предупредить, что этого не будет. Расслабьтесь. На следующее утро Арсений привычно пьёт кофе и отвозит дочку в детский сад. Он снова возвращается к семейной жизни, вливается в неё, ощущает себя её частью и думает, что всё хорошо. Жена улыбается ему как раньше. Арсений целует её — как раньше, ещё до правды, до Антона в принципе. И всё вроде бы хорошо. Даже если между ними всё ещё витает неуютное напряжение — это не страшно, думает Попов, это абсолютно нормально, потому что ну никто — как бы он ни старался — не сможет притворяться, будто ничего не было. Когда Арсений заходит на кухню — жена ставит перед ним чашку с кофе и слегка улыбается. Он бросает тихое «Спасибо» и замолкает надолго, потому что начинать разговор с чего бы то ни было и прямо сейчас — это кажется странным и абсолютно неуместным. — Я сегодня… — всё-таки начинает Попов, и его жена резко оборачивается, будто бы только и ждала, пока он заговорит, — мне сегодня с Антоном встретиться надо. Девушка просто кивает. — Поговорить, — зачем-то дополняет Арсений. Его жена слабо, натянуто улыбается, пожимает плечами и тянется к своей чашке с чаем. Кофе она пьёт редко — не любит, зато вот в чаях разбирается отменно, и поэтому у них дома всегда куча баночек с этим напитком, привезённых из разных стран. Арсений не знает, о чём ещё с ней разговаривать. — Потом… потом всё хорошо будет, — зачем-то говорит Попов, и ему кажется, что слова не имеют никакого смысла, что говорит он, в общем-то, в пустоту, и это противно, мерзко, непонятно, и фраза-то сама по себе нелепая, гротескная. Он просто чувствует, что должен что-то сказать, и слова неудобно ударяются о непонимание и тишину. — Ага, — задумчиво кивает девушка, ставя чашку в раковину. — Потом — будет. И Арсению кажется, что слова его жены тоже не имеют никакого значения, что они пытаются восстановить что-то прежнее, но нихрена не получается, и поэтому просто бьются об высоченную стену неловкости, а потом пожимают плечами и расходятся. Девушка так и поступает: уходит в другую комнату, и Попов остаётся один. До встречи с Антоном ещё четыре часа. В голове пусто. Ему нужно выйти из дома примерно за час-полтора, чтобы успеть. Сейчас не час пик, поэтому можно спокойно ехать на машине, не боясь попасть в большую пробку. Потом, наверное, получится заскочить домой, прежде чем забрать дочь из сада. Если не успеет — всё равно останется время, чтобы зайти в какой-нибудь магазин и купить сигарет, потому что курить хочется невыносимо. Но, вообще-то, Арсений думает, что надо бросать. Это всё неважно. Оставшиеся пару часов Попов убивает время листая ленту в Инстаграме, смотрит на незнакомые счастливые лица и ёжится от холодного ветра, гуляющего по полу. А потом откладывает телефон и идёт в комнату, судорожно начиная собираться. Его жена поднимает взгляд на Арсения, отрываясь от электронной книги, и ничего не говорит. Вчера, когда они разговаривали сидя на диване, когда обсуждали старый фильм и обнимались — всё казалось намного легче, думает Арсений, а сегодня их двоих выбросило в реальность, наполненную тяжёлой, неподъёмной правдой, и это действительно сложно, и они всё ещё не определились, как себя вести. Жена Попова поджимает губы, теребит край чехла книжки и молчит. Арсений тоже молчит, достаёт из шкафа рубашку, надевает джинсы, ловит взгляд девушки и коротко, ободряюще улыбается, мол, всё хорошо будет, правда. Его жена еле заметно — быстро — улыбается в ответ и снова прячется за книгой, хмурится, закусывает губу, делает вид, будто ей очень интересно. Арсений уверен — не читает даже. Просто заострять внимание на себе не хочет. Одевшись, он бросает быстрое «пока» и слышит такое же безликое прощание в ответ. По мокрым улицам города машина едет плавно, замирает на светофорах и переходах, изредка обгоняет других. В салоне — гробовая тишина. Попов судорожно пытается придумать хоть что-нибудь, что можно сказать Антону, но как-то ни черта не выходит, и остаётся только, что сжимать до побелевших пальцев руль и ехать почти что на автомате. Возле дома Шастуна находится небольшой пятачок — единственное свободное место как раз для его машины. Арсений паркуется и несколько длинных секунд сидит внутри. Несколько — это сорок три, он считал. Из подъезда выходит пожилая женщина, и Попов как раз успевает заскочить внутрь. Через двенадцать лестничных пролётов он уже звонит в дверь. Антон открывает спустя тридцать семь секунд после того, как рука Арсения коснулась звонка. Он чуть растягивает губы в улыбке — Шастун всегда улыбается при встрече — и пропускает Попова внутрь. Антон отводит взгляд ровно через секунду и смотрит в сторону. Арсений делает пару неуклюжих, робких шагов по знакомому коридору. Сзади Шастун закрывает дверь. Попов снимает обувь, куртку. Идёт на кухню. Взгляд останавливается на пачке сигарет на подоконнике. — Ты забыл, — говорит Антон. Арсений неуклюже пожимает плечами. — Да я вообще бросить хочу. — С чего бы? — Не знаю. Они так и стоят посреди кухни, неудобно смотрят в пол и по сторонам, Арсений боковым зрением замечает, как Шастун поправляет простую белую футболку, и сам быстро тянется рукой к волосам. Шастун достаёт из кармана пачку своих сигарет, быстро чиркает зажигалкой и затягивается. Когда не с чего начать — приходится забивать лёгкие дымом. Пару коротких и одна длинная — растянутая до неприличия — и дым мягко стелется между ними, пока Антон нервно и неосознанно кусает фильтр. Арсению больно на него смотреть. Да и вообще, Попову кажется, что он не сможет. Что вот прямо сейчас или уходить придётся, или потрахаться, или выпить — не важно, потому что главное — то, зачем он сюда пришёл — не получается выдавить из себя, как бы ни старался. Арсению страшно. Он просто-напросто не представляет, как им сейчас нужно расстаться, наговорить друг другу какой-нибудь многообещающей неправды, а потом работать вместе, видеться по нескольку раз в неделю, ездить в туры, выступать, спать в одних номерах — и это всё после сегодняшнего разговора. — Себе оставляй, — говорит Попов, кивая на забытую пачку. — Ну спасибо, — Антон закатывает глаза. — Они у меня так и пролежат, ненужные. Ты слишком слабые куришь, Арс. — Зато не жжёт в горле как после твоих. Они переглядываются, улыбаются друг другу и снова отводят взгляд. Они оба знают, о чём нужно поговорить, и оба не могут начать. Антон делает пару шагов к столу, тушит сигарету в пепельнице, быстрым движением облизывает губы и два раза прокручивает кольцо на указательном пальце. Он словно делает всё это неосознанно, смотрит в одну точку и одновременно в никуда, сглатывает и спрашивает тихим, хрипловатым голосом: — Как семья? Антон — умный мальчик, и сам начинает разговор, чтобы не мучить ни себя, ни Попова. Арсений смотрит на его профиль и пытается собраться. Нужно говорить. Говорить. — Хорошо, — привычное, как будто чтобы откреститься от правды. — Жена… понимает. — Так что, нам теперь можно трахаться не скрывая? — невесело усмехается Шастун и тут же отводит взгляд, поджимая губы. Лучше б он этого не говорил. Арсений понимает: он надеется. До сих пор надеется, глупый. — Тох, — привычное, дружеское, и у Попова в горле всё словно пересыхает. Кажется, что целую вечность Шастуна так не называл. — Я не брошу семью. — Я знаю, — говорит Антон. И в его голосе — ни капли разочарования, жалости или обречённости — ничего нет — только спокойное сухое понимание — принятие — чувство такое, будто он знал обо всём ещё раньше самого Арсения. Знал, но до последнего надеялся. Внутри копошится такое знакомое — уже можно называть родным — чувство вины. Антон опирается поясницей на стол напротив Попова и долго смотрит на него. Спокойно, не осуждающе… Никак. Арсению сложно. Сложно видеть лицо Шастуна напротив, сложно замечать его размеренное дыхание и изредка — как будто случайно — неровный, судорожный, но один-единственный выдох, а потом всё снова выравнивается, как будто и не было этой секундной слабости. Арсению сложно слышать его безэмоциональный, отрешённый голос, как будто о чём-то неважном говорят, сложно не обращать внимание, как Шастун тянется к своим грёбаным кольцам, а потом одёргивает руку — почти незаметно. Антон ждёт: не говорит ничего, просто смотрит на Попова. Арсений теряется. Тупо отводит взгляд, поджимает губы, молчит. Кухня небольшая, а Шастун кажется таким высоким, несуразным, занимающим почти всё пространство. Это забавно, думает Попов, но им никогда раньше не было здесь тесно. А сейчас — даже дышать нечем. Они ещё не расстались толком, понимает Арсений, не расстались, но уже всё для себя решили, и вот он делит их воспоминания на «раньше» и «сейчас» и буквально ненавидит себя за это. Арсений неосознанно подаётся вперёд, тянет к Шастуну ладонь — хочет подбодрить слепой заботой, ненужным участием — и тут же одёргивает себя, пряча руку в карман. Антон — сильный мальчик, ему это участие как плевок в лицо. Хотя кому он врёт, Господи, они все слабые в этой ситуации, все запутавшиеся, отчаявшиеся, с ворохом липких горьких мыслей и бессмысленным желанием всё закончить. Арсению, если честно, чувства эти так осточертели, что сил никаких нет. — Тох… — тянет Попов, смотрит на него, теребит рукав рубашки, хмурится и не знает, что сказать. Антон смотрит в ответ, безразлично так, расслабленно, изредка моргает и почти не отводит взгляд. — Что? — хрипло спрашивает Шастун. — Мне жаль. — Себя? Арсений хмурится ещё больше, коротко качает головой и всё-таки выговаривает хриплое «нет». — Нахуй вообще кого-то жалеть, — пожимает плечами Антон, отворачивается к окну, смотрит туда секунд семь, а потом — снова — на Арсения. — Сами виноваты, — говорит Шастун. — Ты не… — Заткнись, а? Арсений видит: Антону сложно, Антон уже не может удерживать маску безразличия, и поэтому бесится, злится, еле заметно сжимает край столешницы пальцами, поджимает губы — не хочет разговаривать даже. Арсений понимает: Антон хочет, чтобы он ушёл. Прощание — расставание — получается таким неуклюжим, скомканным, они уже заранее не хотят видеть друг друга, но слова — чистая формальность — всё-таки вылетают одно за другим, завязывая ненужный скупой разговор, потому что уйти так просто не выходит. Арсений может с уверенностью сказать, что это одна из самых неприятных ситуаций, которые у него только были. Арсений может с уверенностью сказать: он не верит в то, что говорит. Просто не верит. В голове не укладывается и представить трудно, потому что они уже давно вместе, и он так сильно привык, что расставание кажется чем-то нереальным, даже чересчур лёгким в какой-то степени, чувство такое, будто они сейчас вот расстанутся, поговорят, а на следующей же репетиции свалят гулять куда-нибудь или потрахаются, или ещё что, потому что представить, что будет дальше, если они действительно не вместе, — сложно. Антон нервно затягивается, сжимает край столешницы и прикрывает глаза. Ресницы чуть подрагивают. — Ты злишься, — говорит Арсений, говорит, даже не будучи толком в этом уверен, просто чтобы слова хоть слабым звуком разлетались по комнате, просто чтобы не молчать. Шастун коротко мотает головой. — Нет. Всё равно рано или поздно всё должно было закончиться именно так. — Ты же надеялся, что будет по-другому, — чуть ли не обвиняюще говорит Попов, складывая руки на груди. Антон как раз делает последнюю затяжку, вдавливает бычок в пепельницу и округляет глаза. — С чего ты это вообще, блять, взял? Арсений не объясняет — не может. Просто безвольно пожимает плечами, уже жалея, что завёл этот разговор. Ему бы уйти сейчас. Сейчас — самое время. Они уже всё решили. Давно пора прекратить этот ненужный обмен фразами, сквозящими колючей, едкой интонацией, пора уходить давно. Шастун достаёт из пачки вторую сигарету, нервно зажимает её зубами, чиркает зажигалкой — она мелькает маленькими внезапными вспышками и не даёт огня — Антон бесится, с каждым разом нажимает на кремень всё сильнее и резче, и когда пламя всё-таки резво охватывает конец сигареты — он со злостью бросает зажигалку на подоконник и затягивается. Делает глубокий вдох и закрывает глаза. Держит дым в лёгких, смотрит на Арсения. Выдыхает. — Даже если я был настолько идиотом, чтобы надеяться, сейчас это уже не имеет значения. Похуй, решили всё, — говорит Антон. — Тебе лучше уйти. — Ага… — Арсений неловко мнётся на пороге, опускает взгляд, потом снова смотрит на Шастуна. Попов ещё раз кивает и медленно идёт к двери. И, как в самых дерьмовых фильмах, оглядывается напоследок — гребаное клише — смотрит на Антона, до побелевших костяшек сжимает дверную ручку, поджимает губы, хочет что-то сказать, уже почти открывает рот, а потом ловит тяжёлый, усталый взгляд Шастуна, и все фразы в голове как-то растворяются, смешиваются, и Арсений снова посылает всё к чёрту, уже собираясь уходить. Антон кладёт дымящуюся сигарету в пепельницу и складывает руки на груди. — Я ухожу из проекта. Попов резко останавливается, оглядывается, непонимающе смотрит на него, в башке сейчас такой хаос, что ему вначале кажется, будто Шастун пошутил. — Что? — Я ухожу из проекта, — повторяет Антон, нервно зарываясь рукой в волосы. — Просто подумал, что лучше тебе сейчас сказать. Арсений проводит ладонью по лицу, выдыхая. Вот ведь пиздец, думает он. — А как же… — начинает Попов, но тут же замирает, теряя мысль. — Мы уже всё отсняли, и по контракту я ничего не должен, кроме пары концертов, — пожимает плечами Шастун. — Съезжу в тур, и всё. — Антон… Арсений хочет его остановить, хочет попросить не делать глупостей, хочет хоть что-нибудь сказать, но слова застревают в горле, и он давится ими, как давился сигаретами Шастуна, и думает только о том, как бы избавиться от этой горечи внутри. Антон снова пожимает плечами и отводит взгляд. — Я не смогу, Арс. Не смогу. Арсений буквально чувствует его усталость. Арсений понимает его. У Шастуна эти чувства уже поперёк горла стоят, он их ненавидит буквально, Господи, он так устал, так заебался, что сил никаких нет, и единственный выход — не избавиться даже, отвлечься — это не просто свести их общение к минимуму, а не видеться вообще, потому что вместе им — никак. Надежда приносит слишком много боли. Антон больше не может позволить себе надеяться. Шастун — умный мальчик, поэтому сам рвёт все связи, сам делает то, что будет лучше для них обоих, жертвует карьерой — жертвует успехом — только чтобы избавиться от привязанности этой. Арсений думает, что они измотали друг друга. Измотали до невозможности, до тёмных кругов под глазами, разбегающихся мыслей и дрожащих рук. Измотали этими жалкими чувствами, не находящими выхода, этим запретным желанием быть вместе, тянущим грузом ответственности, слепой надеждой и невозможностью её дать. У них обоих просто сил никаких нет продолжать дальше, встречаться, изменять, врать, скрывать всё это, но постоянно хотеть чего-то большего, а в итоге — не получать ничего. Это сложно, правда. Арсений думает, что сейчас — когда на этой небольшой кухне стоят два взрослых человека, так необдуманно и спонтанно начавшие встречаться, а в итоге не получившие от этих отношений ничего, именно сейчас — предел. Арсений опускает глаза в пол, быстро открывает дверь и выходит в коридор. Там так же быстро одевается, натягивает обувь с неудобными шнурками, застёгивает куртку — он не сбегает, боже, просто находиться здесь выше его сил, просто всё уже сказано, сделано, понято, и они отведут эти несколько концертов — около семи, кажется, — чёрт с ними — а потом действительно расставаться надо, прощаться, рвать все связи — главное — не видеться больше, а Антон и вправду умный мальчик, умный и сильный, если решился на то, на что Попов не смог. Арсений знает: Шастун понимает его. Поэтому не идёт провожать. Он не ждёт лифта — сбегает по лестнице на первый этаж, а там прислоняется лбом к холодной подъездной двери, переводя дыхание. Наверное, было бы честнее, если б ушёл он, Арсений, а не Антон, но, Господи, — Попов проводит руками по волосам — какая к хренам честность, Шастун уже всё решил, и он не примет подачек из гнилого чувства вины, он не передумает, вот чёрт, он же действительно уйдёт с проекта, и Арсению настолько мерзко сейчас, что под землю провалиться хочется, лишь бы забыть про это. Арсению хотя бы извиниться нормально — ведь это всё, что он умеет. Он только и делает, что извиняется перед близкими, а потом снова — в который раз — предаёт, бросает, изменяет, и ему это так осточертело… — Ёбаный в рот… Арсений несильно ударяет кулаком по двери, разворачивается, делает первые неуверенные шаги вверх по лестнице. Он не знает, что сказать Антону, когда тот откроет дверь, но уйти сейчас не получается: держит что-то недосказанное, тянет обратно, к лестничной клетке, где сидел пару дней назад, пьяный и жалкий, в знакомый коридор, на кухню, к Шасту, чтобы сказать ему что-то, что ещё только зарождается в голове, медленно оформляется в слова, приобретает форму и смысл. На втором лестничном пролёте Арсений осознаёт, что не может уйти просто так. Между четвёртым и пятым он сбавляет шаг. А что говорить-то? Что можно сказать человеку, который жизнь ради тебя проёбывает? Что можно сказать человеку, который и так настрадался, ждал долго, надеялся — до последнего надеялся, и после — когда уже понятно было, что всё безрезультатно, — всё равно не бросал. Попов не может ничего ему дать. Может только отпустить — позволить уйти, потому что это действительно лучший вариант. Шестой лестничный пролёт — и Арсений понимает, что нечего ему говорить. Нечего. Приди он сейчас к Антону — и всё, что было сказано и сделано до этого, пеплом разлетится по ветру, перестанет иметь смысл и снова вернёт их к той неопределённости. Попов медленно разворачивается и спокойно спускается вниз по лестнице. У него семья. У него дочь, боже, у него любимая дочь, и сегодняшняя жертва — во многом ради неё. Арсений выходит из подъезда, зябко ёжится и поднимает ворот пальто. Обходит лужу, достаёт телефон, смотрит на время: домой он уже не успеет, придётся сразу ехать в детский сад. Дождь барабанит по лобовому стеклу, приходится включать дворники на максимум. Из двора Антона Арсений выезжает медленно, еще больше сбавляя скорость на повороте, чтобы не обрызгать проходящую мимо девушку. Недолго возится с радио, останавливается на какой-то ненавязчивой лёгкой песне и едет дальше. В голове как-то пусто. Ничего у них с Антоном не вышло, и теперь Попов возвращается к своей обыденной, привычной жизни, а вот Шаст жизнь меняет кардинально — Арсений поджимает губы, вспоминая, как тот говорил про уход с проекта — может быть, это и лучший вариант: Шастун - умный мальчик, его с руками и ногами какое-нибудь шоу заграбастает, Арсений уверен, так что за него можно не волноваться, а то, что было между ними… забудется. Со временем, со скрипом, но медленно и верно сотрётся из памяти, оставив только горькое послевкусие, которое и вспоминать-то не захочешь. Всё должно быть хорошо.

***

Спустя полтора часа дочь Арсения весело щебечет что-то на своём детском кресле, размахивает руками, жалуется, что ей слишком жарко в куртке, просит отца открыть окно — Попов не соглашается — и показывает смешной детский рисунок карандашами, над которым они трудились целый урок. Арсений и вправду слушает её, задаёт вопросы и обещает, что по дороге домой они обязательно купят что-нибудь вкусненькое. Ему нравится проводить время с дочерью, и медленно, постепенно голова заполняется насущными проблемами, и это позволяет отвлечься, не думать о недавнем разговоре с Антоном, хотя бы ненадолго забыть. Спустя два часа Арсений понимает, что это циклично: он вспоминает об Антоне, прокручивает в голове их сегодняшний разговор, а потом его что-то отвлекает, и мысль обрывается, теряется, отходит на задний план. Когда жена приходит с работы, она ведёт себя осторожно. Целует дочку, прибежавшую встречать её с сегодняшним рисунком, аккуратно интересуется дома ли папа, и Арсений тоже выходит в коридор. — Привет, — говорит он, приваливаясь плечом к стене. — Привет, — отвечает девушка, снимая обувь. — Вы еще не ели? Попов качает головой, слегка улыбаясь. Его жена тоже быстро улыбается в ответ. — Сейчас тогда приготовлю. Совместными усилиями они заставляют — уговаривают — дочь съесть хотя бы пару ложек, прежде чем она убегает играть в другую комнату. Арсений остаётся один с женой. Девушка кладёт посуду в раковину, заваривает себе чай и кофе — мужу. — Всё хорошо? — спрашивает, ставя перед ним чашку. Арсений кивает, а потом говорит «Конечно». — Ты же сегодня ездил… — Да, — снова кивает Попов. Девушка продолжает смотреть на него: не осуждающе, не зло, просто показывая, что готова подождать, пока он соберётся с мыслями. — Мы поговорили, — пожимает плечами Арсений. — Всё… всё закончилось. Антон уходит с проекта. Его жена надолго прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Потом накрывает своими руками руки Попова. — Ты винишь себя? — спрашивает, чуть сжимая пальцы — немая поддержка, такое нужное сейчас понимание, но — увы — от горечи не избавляет. Арсений грустно улыбается и отводит взгляд. — Я хочу выпить, — наконец говорит он. Жена понимающе кивает, последний раз сжимает пальцы мужа своими и встаёт из-за стола. До ближайшего бара всего пять минут ходьбы, он не особо-то хороший, с вечными фанатами футбола и противным светлым, но сейчас разницы никакой нет. Арсений даже не знает, чего он хочет больше: либо отвлечься, либо хорошенько подумать; знает только, что есть неопределённость сейчас и тяжёлое, какое-то туманное чувство, от которого хочется избавиться. Арсений натягивает джинсы и простую серую кофту, прежде чем что-то ударяется об ноги. Попов оглядывается: сзади его дочь поднимает одну из любимых игрушек — полусдутый мяч — и улыбается. — Пап! Арсений садится на корточки, девочка подходит ближе, всё ещё не выпуская игрушку. — Что? — спрашивает Попов. — Поиграй со мной. Арсений медленно выдыхает, растягивая губы в улыбке. Дочь бросает ему свой мячик, и он ловит — а потом кидает обратно. К чёрту бар, думает Попов. Он хороший отец. И он слишком сильно любит свою семью. Жена заглядывает в комнату, откуда доносится весёлый смех ребёнка, видит играющего с дочерью Арсения, и губы трогает ласковая, добрая улыбка. Попов ловит её взгляд и улыбается в ответ. У них всё налаживается. Арсений видит, как девушка снова смотрит на него этими спокойными, счастливыми глазами, и приятное родное тепло разливается в груди. Вечером Арсению звонит Серёжа, предлагает встретиться их компанией в баре и выпить немного, поболтать. Матвиенко говорит, что идею подал Антон, хочет им сказать кое-что. Арсений отвечает, что сегодня у него не получается. Сережа бросает что-то типа «Ну ладно тогда, кисни дома», а потом добавляет ещё что-то про то, что Шаст предупреждал, что ты, Арс, отмажешься. Попову становится как-то по-особенному жалко ребят, которые ещё ничего не знают, жалко Антона, который так быстро решил всем рассказать. Однако он специально выбрал бар и попросил позвонить Серого: знал, что Арсений откажется и не хотел, чтобы Попов был там, когда ему придётся врать. Или просто не хотел его видеть. Так лучше будет, думает Арс. Правильней. Внутри щемит какое-то странное, непонятное чувство. Это уже не недосказанность, как было раньше, а просто тихая горечь по чему-то, что уже вроде бы и не хочется возвращать, а расстаться до конца тоже не получается. Однако Попов считает, что, в принципе, они сделали всё правильно. К концу дня холодный рационализм заполняет голову, и получается спокойно подумать, отречься от ненужных эмоций, но продолжается это недолго: стоит только вспомнить, что сейчас — возможно, именно в эту минуту — Антон рассказывает парням про уход с проекта — и горечь возвращается, припорошенная чувством вины. Потом Серый, конечно, позвонит Арсению, и ему снова придётся лгать, продумывать достойную реакцию и упорно делать вид, будто не знал об этом. Это забавно, думает Попов, но вот они уже расстались и, казалось бы, нет больше смысла врать, а ложь продолжается, тянет за собой, не отпускает, и от этого тоже так тошно, что сил никаких нет. Дочь спит в своей комнате, в соседней что-то делает его жена, а Арсений лежит на диване, слушает посторонние звуки и думает о том, что он, вроде как, дома. «Дома» не в том смысле, будто пришёл с улицы в квартиру, а там, где ему спокойно, такая своеобразная тихая гавань, где он отдыхает, где все проблемы кажутся далёкими и неважными, и можно просто лежать на диване, закрыв глаза. Арсений тянется к своему телефону и выключает его. Чтобы никто не звонил. Через закрытое окно пробиваются звуки с улицы: шум машин, мелкий дождь — вечно не спящий город живёт, как и всегда. По полу гуляет небольшой сквозняк, тонкая полоска света тянется на протяжении всей комнаты, беря начало в коридоре. Арсений лежит, закрыв глаза. Тяжёлая усталость и моральная истощённость достигают своего апогея, и теперь хочется просто лежать — не двигаться, не думать — и так уже слишком много проблем от этого, от лжи всей, от неуверенности, непринятых решений, а в итоге — только измотанные нервы, тягучая вина и страх, постоянный, непрекращающийся страх — Арсений чувствами этими вымотан до невозможности. Господи, он так сильно устал. Однако теперь определённо легче, когда всё закончилось, когда всё сказано и сделано, и сейчас они с женой только в начале пути по восстановлению огромного хрупкого моста доверия, а с Антоном всё кончено — как бы больно ни было, Арсений не допустил бы разрыва семьи, он бы не ушёл, однозначно не ушёл бы, и только сейчас он понимает это в полной мере. Скоро всё по-другому будет: никто не знает — как и в лучшую ли сторону, никто вообще ничего не знает, но хотя бы нет этой тягучей неопределённости, всё уже сделано, выбрано, пройдено и разрушено, а завтра надо новое строить и продолжать жить. Но сейчас, наверное, Арсению просто пора отдохнуть.