5:15

Астрид. Он не хотел причинять мне боль, но с самого первого дня понял, что я живу ради этого.

В день, когда я потеряла родителей, я впервые осознала, что такое истинное одиночество. Наш дом был заполнен многочисленными родственниками, большинство из которых я видела впервые, близкими друзьями матери и коллегами отца по бизнесу. Лиам не отходил ни на минуту, как будто боялся потерять меня. Как будто видел во мне то, что уже никто не способен был ему вернуть. Мои одноклассники навещали меня ежедневно: приносили домашнее задание, обсуждали свежие сплетни школы, поддерживали. Все были заботливыми и участливыми. Все были пропитаны фальшью. Никого не было рядом. Я никогда не чувствовала себя настолько одинокой. Жизнь перевернулась в одночасье. Похороны. Высокие речи о пустом и бессмысленном. Поминки. Лица, заплаканные лица, глаза которых искрились возможностью ухватить крупную долю с завещания. Объятия, похлопывание по спине, слова сожаления. «Спасибо, ваши слова много значат для меня» круг за кругом. Фуршеты и банкеты в честь родителей, на которых гости без какого-либо чувства горя засовывали в себя черную икру, запивая ее литрами шампанского. Адвокаты и нотариусы. Психолог. Дурак, считавший себя моим избавителем. А потом тишина. Огромный особняк, наполненный кричащей тишиной, которая разрывала мое сердце на части. Всюду семейные портреты, фотографии с пикников и отпусков, на которых семья из четырех человек улыбалась до ушей. Беззаботные и счастливые, они наивно полагали, что их благополучие будет длиться вечно. Они тратили отведенное им время зря. Они не успели сказать все, что хотели. Если бы я знала. Лиам очень изменился. Он стал нервным, постоянно закрывался в кабинете отца, почти не говорил со мной. Люди в дорогих костюмах навещали его каждый день, приезжая с одной пачкой бумаг и уезжая с другой. Друзья Лиама, с которыми я раньше хорошо ладила, стали избегать меня, ограничиваясь определенным кругом тем для разговоров: моим самочувствием и походами к психологу. Единственный человек, кто остался верен себе после трагедии – это Луи. Преданный и заботливый, он был близок ко мне как никогда раньше, умея успокаивать без слов, давая надежду без пустых обещаний. Когда он был рядом, мне казалось, что мир остался прежним. Что смерть и несчастья обходят меня стороной, и только любовь окружает. Благодаря этому я искренне верила в наши отношения. Отношения, которые должны были перерасти во всегда. Я сглупила дважды. Всегда – слишком относительно. И однажды, проснувшись, вы поймете, что ваше всегда дало трещину и разрушилось до основания. В Оксфордском университете я почувствовала себя другим человеком. Журналистика помогала отвлечься на более глобальные и действительно значимые проблемы, студенческая жизнь давала повод выйти из-под контроля и немного расслабиться, работа на местную газету поддерживала уверенность в мое будущее. Лиам, который находился за много миль от меня, периодически высылал деньги, чтобы я могла иметь свое жилье и ни в чем себе не отказывать. Луи был вычеркнут из моей записной книжки. Прошлое тоже было перечеркнуто – оно перестало быть частью меня. Я знала, кем хочу стать и что я не собьюсь со своего пути. Моя жизнь была продумана до мелочей. До тех пор пока не появился он. Харизматичный, уверенный в себе темноволосый философ, который учился на экономиста. «Семейный бизнес», как-то признался он, когда мы оба были достаточно пьяны для интимных разговоров. Он всегда был в центре внимания: у студентов – примером для подражания, у преподавателей – любимчиком. Он питался популярностью на завтрак, употреблял флирт воздыхательниц на обед и ужинал своим умением заговорить любого, приправленным талантом играть на нескольких музыкальных инструментах и шутить как никто другой. В общем, Зейн Малик был человеком для всех и для каждого. Мы быстро сошлись с ним. Я редактировала его статью о теории зарождения Земли и как на это влияли инопланетные организмы. Жуткая муть, но он был помещен на ней. Однажды он зашел в редакцию, сказал, что я не та, за которую себя выдаю, и начал объяснять суть своей концепции об эволюции. Я ни слова не поняла, но, честно, прониклась. А потом мы переспали в красном отблеске неоновой вывески за окном. Это изменило все. Я была рада помогать Зейну продвигать его теорию. Мы отослали стопку писем в редакции разнообразных научных и философских журналов, устраивали собрания, писали статьи в Интернете. Я чувствовала, что это стало делом всей моей жизни тоже. Благодаря этому мысли о прошлом не тревожили меня, я была поглощена одним лишь парнем с безумной идеей изменить мировоззрение всего человечества. Днем – работа, ночью – неоновая вывеска. Пока мы не получили обратные конверты, которые были слишком тонкими для радостных вестей. Отказы сильно били по самооценке Зейна. Замкнутый, неразговорчивый, вечно придирающийся к пустякам и срывающийся на мне за любое слово или действие, он действительно пугал меня. Разговоры о великом и кардинальном превратились в монотонную болтовню, пока не вылились в угнетающее молчание. Я хотела уйти, но не могла. Я чувствовала, что еще немного, и я опять утону, но не выплывала на берег. Наверное, до последнего надеялась, что Зейн вернется ко мне и спасет меня. Я ошиблась. Снова. Первый раз это было в октябре. На улице буйствовал типичный для северной Англии ураган. Я писала курсовую, ожидая Зейна с дополнительных занятий по философии. Отчетливо помню, как трубка беспрерывно названивала, отчаянно действуя на нервы, но это был отец Зейна, а значит подходить к телефону запрещено. Звуки ливня угнетали, а неоновый свет ворошил воспоминания. Я лежала на кровати, освещенная лишь экраном лэптопа, и не могла перестать думать о Лиаме. У банковских чеков, которые он высылал мне на проживание, поменялся адрес, что может означить либо его переезд, либо женитьбу. Ничего внутри от этого не екало. Я думала лишь о том, сколько денег в итоге выйдет за мою долю с семейного особняка. Возможно, на эти деньги мы с Зейном снова попробуем достучаться до издательств. Я не заметила ничего примечательного, когда он вошел в квартиру. Промокший с головы до ног, он дрожал и выражал желание принять теплый душ. Пока я заваривала листовой чай, он сидел запертым в ванне. Тонкие стены дали мне возможность слышать все, что происходило там, поэтому, когда я услышала грохот падающей полки и звуки нечленораздельного мычания, я забеспокоилась и выломала хлюпкую дверь. Он лежал, распластавшись по всей длине ванны и закатив глаза. Свисающая с края рука была устрашающе фиолетовой, от вены шли кровоподтёки, в ней зияло маленькое отверстие от шприца. Телефон не переставал названивать. Зейн никак не мог прийти в себя. Забеспокоившись, я сняла трубку. Отец Зейна не переставал кричать. Так громко, что его можно было услышать в другом конце квартиры. Но я не могла оторвать динамик от уха, крепко сжав трубку двумя руками. Зейна отчислили из университета. Он перестал помогать отцу в его главном офисе. Его банковский счет аннулирован из-за долгов, сотни тысяч фунтов исчезли в никуда. Он уже месяц не проявляется на реабилитационных курсах и не принимает назначенный ему врачом метадон. Реабилитационных. Курсах. Метадон. Я даже не заметила, как по моим щекам текли слезы. «Зейн не может сейчас подойти, так как он занят. Перезвоните позже. Хорошего вечера!» Я собрала чемодан и закрыла за собой дверь. А потом вернулась, уложила Зейна в постель и пролежала всю ночь в бессоннице. Если моя жизнь заключается в страданиях, то почему я должна убегать от них? Он не хотел причинять мне боль, но с самого первого дня понял, что я живу ради этого. Поэтому он выбрал меня. Все вернулось. Моя жизнь пошла под откос. Наш дилер жил за счет нашего брата. Мы жили благодаря нашему дилеру. Потом поступления прекратились. Наверное, Лиаму пришло оповещение, что я больше не являюсь студенткой Оксфордского университета. Я не исключаю возможности, что кто-то сам лично донес ему о том, как низко я опустилась. Но в тот момент мне было все равно. Нам было все равно. Мы искали возможность получить новую дозу и не сойти с ума. Когда мы продали все наши вещи, а квартира была опечатана, в Англии нас больше ничего не держало. На последние деньги мы решили попытать счастье в другом месте. В месте, по рассказам которое было хуже, чем 14-дцатая улица Нью-Йорка. Где высокий уровень бездомности и тотальная коррупция не были главными проблемами. Где даже дорогостоящие высотки не могли скрыть тот факт, что вас легко могли застрелить на окраинах города. В месте, которое идеально вписывалось в мою жизнь. Оставив все позади, мы отправились в Чикаго.