Lana Del Rey - The Blackest Day
Намджун медленно идет к тумбочке, ставит на нее пустой бокал и пытается убедить себя не свернуть омеге шею. Злость затапливает с головой. Обычно хладнокровный и всегда держащий себя в руках альфа слетает с катушек. Ким крепко, едва ли не до сухого треска крошащегося дерева, сжимает углы тумбочки и прикрывает глаза. Этот сорвавшийся с цепи зверь, пожирающий сейчас Кима изнутри, должен успокоиться, должен снова сесть на поводок, иначе от омеги ничего не останется. Но он требует крови. Требует крови этого мальчишки, и, только умывшись ею, он, возможно, утихомирится. Намджун шумно сглатывает, всматривается в стену перед собой и глубоко дышит. О другом. Этот омега, отсасывая Намджуну, думал о другом. Ким ярко представляет себе общую могилу, в которой лежит Мин Юнги и тот «другой», у которого даже нет лица. Альфа пытается напомнить себе, что омега ему нужен, хотя в глубине души он знает, что Чжун и так будет делать все, что Намджун пожелает. Рычаги влияния на президента Ким всегда найдет. Но убивать его не хочется. Намджун пока не понимает сам, что это за сила держит его и не позволяет избавиться от наглого мальчишки раз и навсегда. Но она сильнее даже его зверя. А такое с альфой впервые, чтобы реагировать и вообще зацикливаться. Ким возвращается к омеге, ничего не говоря, грубо хватает Мина за волосы и резким рывком тянет наверх, заставляя того встать. Юнги шипит от боли, и, кое-как удерживая равновесие, толкает альфу в грудь. Намджун не шевелится, безмолвно швыряет омегу на кровать, будто бы он ничего не весит, и своим весом придавливает его к постели. Не бьет. Не говорит. Ловит машущие в жалких попытках ударить руки, заводит их за головой омеги и, вытащив свой ремень, туго привязывает к изголовью кровати. Юнги кричит, кусается, сильно матерится и беспорядочно бьет альфу несколько раз коленом, куда способен дотянуться. Но тот непоколебим. Намджун не реагирует, так же молча и размеренно расстегивает его блузку, даже аккуратно, периодически придавливая ноги своим весом, стаскивает с него брюки и белье. Юнги затихает на мгновенье. Ему уже не страшно. Мин думает, за оскорбленную гордость Ким его убьет, а он, судя по всему, просто трахнет. Юнги это переживет. Правда, перестать сопротивляться не может. Его бесит, что этот альфа пользуется его телом, как хочет, и Юнги недостаточно силен, чтобы дать отпор. Ким даже не считает нужным раздеться. Он просто расстегивает брюки, проводит несколько раз ладонью по своему члену и, придерживая омегу за ягодицы, входит одним резким толчком. Юнги кричит, до хруста в шейных позвонках откидывает голову назад и пытается оттолкнуть от себя Намджуна. Альфа рукой обхватывает его лицо и грубо давит на подбородок, вынуждая смотреть на себя. Придавливает омегу своим весом, трахает грубо и больно, намного больнее, чем тогда в первый раз. — Смотри на меня, — рычит Ким и кусает омегу за нижнюю губу. — Смотри и запоминай. Юнги вертит головой, жмурится до белых пятен перед глазами и вскрикивает, когда Ким полностью выходит и снова загоняет свой член до упора. Мин выгибается дугой, пытается уменьшить боль, но глаз не открывает. Руки ноют, омеге кажется, что на пережатых ремнем запястьях уже расползаются кровоточащие раны. Намджун обхватывает указательный палец Юнги и сильно сжимает. — Смотри мне в глаза, или, клянусь, я один за другим буду ломать твои пальцы, — снова приказывает Ким и давит на косточку под неестественным углом. — Иди нахуй. Мин звучит жалко. Он слышит свой голос со стороны и не узнает. Те мизерные остатки сопротивления уже иссякают: ни сил, ни желания бороться больше нет, но он уже в истерике и нон-стопом повторяет эти два слова. Снова и снова. Намджун только усмехается в ответ и усиливает давление на палец, выворачивает одним точным движением, ломая его. Когда раздается характерный глухой хруст, Юнги срывается на истошный крик и мечется по постели. Перед глазами на секунду темнеет. Намджун демонстративно обхватывает средний палец омеги, и Мин, собрав все свои усилия, распахивает веки и смотрит. Смотрит глазами, полными невыплаканных слез, в глаза, полные ненависти. Ким убирает руку, сбавляет темп толчков и внимательно всматривается в побледневшее лицо. Юнги почти не моргает, смотрит и обрывисто, с огромным трудом, дышит. Ким приближается вплотную, ловит губами дыхание омеги, невесомо касается скул, опускается к губам и целует. Медленно, с удовольствием смакуя на языке вишневый вкус. Отрывается от губ с пошлым влажным звуком, легонько кусает подбородок дрожащего под ним Юнги, спускается к шее, покрывает ее невесомыми поцелуями, упивается запахом и нежной кожей. Омега неосознанно задерживает дыхание, срываясь на прерывистые рваные вдохи-выдохи, когда легкие уже начинает обжигать холодным огнем, расплавляя по всей поверхности уродливые дыры — не вдохнуть, не выдохнуть, а потому он только мелко дрожит от боли и вздрагивает от особо глубоких толчков. — Никто, больше никто и никогда даже не посмотрит в твою сторону, — шепчет альфа в ухо омеги. — Поэтому смотри и запоминай, сука, кто тебя трахает. Намджун смыкает челюсти на шее Юнги и прокусывает нежную кожу. До крови, оставляя четкий след. Стальной хваткой удерживает в кольце своих рук, вжимает дернувшегося омегу в постель, не дает шевельнуться. Слизывает выступившие капли крови и любуется наливающимся черным, словно маленькая паутина, узором на шее. — Нет… — надсадно хрипит Мин. — Что ты наделал… — Он еле шевелит губами, все еще не в силах поверить в то, что альфа его пометил. — Что ты наделал? — Юнги срывается на крик, бьется в руках альфы и пытается вырваться. Юнги словно летит в пропасть. Вся его сила, все его принципы и устои, на чем он кое-как держался последний месяц — все испаряется. Юнги кажется, что все, что от него осталось — это зажатое в руках Намджуна тело. И оно омерзительно. Юнги ненавидит себя, свою сущность, свою слабость и неспособность постоять за себя. Ему начинает казаться, что его, как личности, больше нет, и смерть после этого не кажется чем-то стыдным и страшным. Он ведь теперь и так никому не будет нужен. Чимин больше не взглянет на него. Никто больше не подойдет к помеченной омеге. От осознания того будущего, которое его ждет, все те ремни, словно держащие парня целым, лопаются и разлетаются, и слезы брызгают из глаз Юнги. Он смотрит. Он делает то, чего требовал Ким, ломая его палец: он смотрит, не отрываясь, но не видит. Юнги ничего не видит перед собой от застилающих глаза слез. — Тот, о ком ты думал, бракованную омегу больше не примет, да? Поэтому ты плачешь? Намджун даже не понимает, как его слова, точнее слово «бракованный», делают больно Юнги. Всю жизнь омегу преследовало это проклятое слово, и всю жизнь он ему сопротивлялся, но теперь уже все. Сейчас Юнги всего лишь изломанная, выброшенная и никому не нужная кукла. Бракованная. Это официально теперь его первое имя. Ким замирает на секунду, смотрит на задыхающегося паническими рыданиями парня и злится. — Ты, сука, я тебе палец сломал, бил тебя, но ты не плакал. А из-за какого-то урода плачешь? — Ким сам не замечает, что переходит на ядовитые, граничащие с криком, ледяные интонации в голосе. И это куда хуже, чем просто крик, каждый звук методично обрубает истрепавшиеся капроновые ниточки той марионетки, какой Юнги безвольно деревенеет у него в руках. Хочется добить. — Так вот, поздравляю, единственный и последний альфа на земле, которого ты будешь знать настолько близко, как сейчас — это я. Никто не подойдет к помеченной мной омеге, ну а мне ты нахуй не нужен. Доигрался? — каждое слово Кима долетает точно в цель, оставляя кровавые полосы на сердце омеги. Юнги уже совсем не сдерживается, поворачивает голову влево, зарывается носом в подушку и плачет. Намджун прав. Все, что говорит альфа, правда. Он доигрался. Все, чего ему хочется в действительности — это умереть. Чтобы забытье накрыло с головой, отшибло память, только бы залечь в сырую землю и отключиться. Самое главное — не чувствовать. Юнги не хочет ничего чувствовать. Он этого не поднимет. Он не справится. Мин лежит, всхлипывает и позволяет Киму терзать свое тело. Разрешает переворачивать, фиксировать, как хочет, давить на поясницу, заставляя максимально прогибаться, и глубже насаживать. Разрешает Намджуну все, и он этим безмерно пользуется. Ким вертит омегу, как хочет, трахает долго и с оттяжкой. Оставляет следы своих пальцев везде. Все уже не имеет значения. Теперь Юнги никто. Он помеченный ненавидящим его и ненавистным ему альфой. Патовая ситуация. И Мин в центре этого марева. Сколько еще его трахает Намджун, Юнги уже не помнит. Мин упивается своей болью. Она больше и сильнее той, что растекается жидким разъедающим металлом вниз по запястью от сломанного и уже опухшего пальца до самого локтя, и куда шире всей той мученической пытки, которую причиняет Намджун его телу. Эта боль внутри. Она черной дырой засасывает в себя последние надежды, мечты и веру во все лучшее. Она превращает Юнги в пустую оболочку, внутри которой уже нет даже ненависти. Нет ничего. Мин Юнги полностью выгорает изнутри и оседает пеплом на свои собственные ладони, которые когда-то он мечтал обагрить кровью Ким Намджуна. Но альфа побеждает и на ладонях Юнги отныне может быть только его собственная кровь. Мин открывает глаза, только когда альфа встает с постели. Юнги словно сквозь туман видит, как Намджун, закурив сигарету, говорит с кем-то по телефону. Потом в комнату заходят несколько альф, и Мин дергается, пытаясь прикрыть свою наготу, но самостоятельно ничего сделать не может. Он все еще ощущает себя распятым, прибитым за руки к постели. Мина наспех одевают чужие незнакомые альфы, и он чувствует, что ему уже плевать. На все: и на то, что он в таком унизительном виде перед чужими людьми, и на то, как их руки шарят по его сломленному, раздавленному телу в попытках натянуть обратно стащенную с него одежду. Плевать. Юнги выволакивают за дверь. Намджун остается. Он даже не поворачивается в сторону омеги, а стоит в сторонке, демонстративно спокойно курит и смотрит в окно. Мина тащат вниз по лестнице и пихают в автомобиль. Юнги думает, что первым делом, приехав в особняк, перережет себе вены. Остатки сознания подсказывают ему, что это не выход, что есть родители, и он сильный. Но Юнги топит в себе эти задыхающиеся, почти мертвые остатки здравомыслия и даже восстает духом, думая, что через какие-то полчаса все его мученья закончатся. Мин прервет свою жизнь, не потому что боится Ким Намджуна. Хуже он омеге сделать уже не может. Он это уже сделал. Юнги боится себя. Боится, что не сможет себе все это объяснить, не сможет заставить себя искать новый смысл и не сможет уже мечтать, даже когда выйдет из заточения. Мин выдохся. Устал искать причины жить. Их теперь стопроцентно не осталось. От этих мыслей парень не сдерживается и снова рыдает, свернувшись на заднем сиденье машины.***
Чонгук только возвращается из маркета, когда застает матовый гелендваген перед своим домом. «Черт, как же не вовремя» — думает омега, свободной от пакетов рукой натягивает на голову капюшон от худи и, не останавливаясь, заходит в подъезд. Омега злится, что Техен не пришел позже, когда заживет губа и синяк. Чон подряд жмет на кнопку лифта, словно это ускорит его приезд. Он затылком чувствует уставившийся в него взгляд, а запах кофе, расползающийся по подъезду, только убеждает его в своих подозрениях. Думать, что альфа его не узнает, было глупо. Чон залетает в лифт, стоит его дверцам открыться. Становится в самом углу лифта и усиленно прячет лицо от глаз напротив. Чонгук очень не хочет отвечать на вопросы касательно своих цветущих отметин. И все это омрачает радость от осознания того, что Техен пришел, что он совсем рядом, стоит протянуть руку. — Я скучал, — от того, как это было сказано, тепло заполняет все нутро Чонгука. Омега хочет сказать в ответ, что тоже скучал, что думал каждую секунду все эти дни только о нем, но не осмеливается. — Почему не звонил? — хрипло продолжает Ким, но не приближается. — Надо было, сам бы позвонил, — бурчит омега куда-то в капюшон и двигается к выходу. Когда дверца открывается, Чонгук выбегает на площадку и быстро идет к своей двери. — Ты чего бежишь от меня? Я знаю, что ты обижен, — Ким не отстает. — Но меня не было в городе. И вообще, это ты ушел тогда из клуба. Чонгук не отвечает, открывает дверь и входит в квартиру. Техен заходит следом. Чон раскладывает продукты на кухне и замечает, как Ким стоит, прислонившись к дверному косяку. — Не будешь со мной разговаривать? — со смешинками в голосе спрашивает альфа. — У меня кое-какие дела, давай потом поговорим, — Чонгук с головой залезает в холодильник, из которого ему ничего не нужно, и долго в нем копается. — Пойдем поужинаем, — голос альфы звучит прямо над ухом, и Чон от неожиданности роняет пакетик с кетчупом. Техен за капюшон выдергивает омегу из холодильника и, прикрыв его дверцу, обнимает парня. Он принюхивается к пахнущим манговым шампунем волосам, смесь экзотического фрукта с природным запахом Чона доставляет альфе невероятное удовольствие. Ким выше, и Чонгук зарывается в его объятия, сам обвивает его руками и прячет лицо на его груди. — Я тоже скучал, — бурчит омега куда-то в грудь Техена. Альфа усмехается, отцепляет от себя Чона и, обхватив руками его лицо, приподнимает. — Повтори, но только так, чтобы я слышал, — улыбается Ким. Чон дергается, склоняет голову к левому плечу, но видит по тому, как резко мрачнеет Техен, что он уже заметил. Альфа притягивает Чонгука ближе, с непониманием смотрит на только затянувшуюся ранку на губах. — Кто? — рычит Ким и впивается глазами в омегу. — Никто. Я под ноги не смотрю просто, — Чонгук давит из себя что-то наподобие улыбки и пытается звучать убедительно. — Серьезно? — Техен подозрительно суживает глаза, но нежно, почти невесомо, проводит по ранке пальцем. — Ага, — омега кивает, чуть морщась, когда Тэхен задевает не зажившую ссадину. Альфа нагибается к Чону, легонько касается его губ своими и отпускает. — У меня тут дело одно, заеду за тобой к десяти, и поужинаем вместе, — улыбается Ким Чонгуку и идет к двери. Чон, так и не поняв, что это было, остается застывшим у холодильника. Техен спускается на первый этаж, забирает у охраны запись с камер наблюдения за последнюю неделю и идет в машину. Там, на кухне, Ким еле сдержался. Кто-то, какой-то урод тронул Чонгука. Сделал больно его омеге. И его омега еще защищает этого мудака, выставляет Техена глупцом, выгораживая какого-то сукиного сына. Но он не идиот, и все еще способен показать этому альфе или омеге, уже похуй, что бывает с теми, кто прикасается к тому, что принадлежит ему.