"Молодой человек, вы что-то потеряли?"

Виктор затяжно вздыхает, набирая воздуха в легкие. Это просто. Короткий, но изящный разгон, аккуратная дорожка отлично сочетающихся шагов, либела, четверной лутц, шикарно, вращение... – Куда, дурак, флип, тройной флип! – Доносится до Виктора сквозь шум толпы голос Фельцмана. Никифоров спотыкается на ровном месте, чудом удерживает равновесие и из изящной ласточки едва не переходит в летящую вниз носом чайку. Глазами отыскивает Якова – Яков топает так, что лед на катке ходуном ходит и Виктор сейчас покатится сам собой. Наверное, он рвал бы на себе волосы, если они у него были. Никифоров с места не срывается, к тренеру не спешит, а выпрямляет спину и, бегая глазами по мутно-белой поверхности катка, думает, где же он так накосячил. Ах, ну да. Четверной лутц после либелы же был в прошлогодней программе. – Тайм аут, – кричит он с места – к Якову сейчас подходить ближе, чем на десять метров, опасно – выходит с катка и принимается расшнуровывать тяжелые ботинки. Фельцман несется к нему на второй космической с другого конца арены, сотрясая воздух своим тяжелым басом: – Третий, третий раз за последнюю неполную неделю, Витя, ты... – Четвертной же лучше тройного, разве нет? – натянуто улыбается Виктор и строит из себя дурака, по-птичьи наклоняя голову к плечу, приводя совсем странный и по-детски наивный аргумент только-отстаньте-пожалуйста. – Перерыв на кофе. Пятнадцать минут, мне нужно проветрить мозги. Он спешно накидывает лежавшую на скамейке ветровку, сует руки в рукава на ходу и с нечитаемым выражением лица игнорирует ворчливое "было бы что проветривать" – вряд ли он сейчас способен на что-то большее, чем на колкость, лучше не нарываться на рожон, и без того в любом другом случае его бы уже лишили головы, задушили потоком слов, испепелили глазами и сравняли прах с катком. "На кофе", – качает он себе, выглядывая за угол, проверяя, нет ли никого рядом, украдкой одной рукой пытаясь вытряхнуть из полупустой пачки тонкую сигарету – дешевую, женскую, некрепкую, плевать. Подушечками двух пальцев осторожно выуживает ее, все еще выглядывая за угол, быстро чиркает зажигалкой. Краешек начинает тихонько тлеть, и Никифоров нетерпеливо подносит фильтр ко рту. – Ничего, Витя, еще месяца три откатаешь – и на законную боковую, – ободряюще бормочет он себе под нос. Виктор устал. Каждый божий день стоит будто на повторе, отличается от предыдущего незначительными мелочами – вот Виктор взял новую зубную щетку, тут встал с левой ноги, завтра едва не затопит соседей, а вчера чуть не спалил их же забытыми на плите макаронами. Сколько это длится? Десять лет? Больше. Он не помнит ничего особо выдающегося из последних соревнований, лишь все еще с упорством барана пытающегося его перепрыгнуть Криса – это уже перестало мотивировать к победе. Нет смысла это продолжать. Ему вот-вот – и двадцать семь, а он ничего кроме коньков и льда в последние полгода практически и не видел. Пора завязывать. Молодец, Витенька, влип в историю, лучшие свои годы фигурному катанию подарил, в золоте как в шелках, пора уже искать другой смысл жизни. Покончит с этим всем, выбьет место на родном катке, будет тренировать подрастающее поколение... хм, ну, не хватит нервов – всегда есть пылящийся среди прочих ненужных бумаг диплом математика, заочка в практически любом институте Санкт-Петербурга, или, на крайний случай, все возможности открыть свое небольшое кафе в каком-нибудь тихом райончике. Продаст свою скучную холодную квартиру, вернется к матери, будет по дому помогать, да и Маккачину не мешало бы больше времени уделять. И очень, очень хочется, чтобы под боком был тот милый мальчик в очках. Виктор ведь видел видео с тренировок, совершенно случайно просочившееся в сеть; видел, как он катал его, Виктора, программу, и едва удержался, чтобы первым же рейсом не полететь в Детройт, выкрасть его посреди ночи из общежития и увезти в Россию. Наверное, правду мама говорила — от судьбы, Витюша, не убежишь... – Яков тебя пристрелит. Виктор по инерции, словно спалившийся восьмиклассник, прячет руки за спину и оборачивается, круглыми глазами уставляясь на пришедшего. Гребаный Жорик. – Плюс один в копилку компроматов на идеального Виктора Никифорова, – смеется он совершенно беззлобно. Витя ухмыляется в ответ и делает глубокую затяжку: Жора, пусть и немного странноватый, но свой в доску парень, столько вместе прошли, уж он-то точно не сдаст. – Втихушку курить за стадионом – даже для Юрки слишком, если честно. Виктор затягивает паузу, раздумывая над ответом, пропускает мимо ушей необидный подкол и заинтересованно спрашивает, выгнув бровь и саркастично хмыкнув: – А что, есть еще компроматы? – Найдутся. К примеру… плакат с тем японцем хранишь, – Виктор мгновенно мрачнеет, меняясь в лице, – да ладно тебе! Об этом знаю я, Юрчик да Мила с Анюшкой, это такое, как бы семейное. – Зато я шаверму на автовокзале не ем, – сразу же веселеет Никифоров. Георгий закатывает глаза и разводит руками, шипя «ну она такая вкусная, Витек», и мужчина тихо смеется, в последний раз стряхивая пепел, тут же развевающийся ветром. Он оглядывается по сторонам, думая, куда же спрятать окурок – Жорик поднимает носком кроссовка небольшой камушек и кивает в его сторону. Виктор долго не думает, тут же присаживается на корточки и засовывает оставшийся фильтр под камень, а затем поднимается, отряхивая руки, и дает пять ухмыляющемуся Поповичу. Он протягивает другую руку и разжимает пальцы – на его ладони красуются несколько конфеток. Леденцы. Мятные. – Ты аккуратнее, от тебя, если на чистоту, иногда несет сигаретами. Яков, вроде бы, пока не заметил, но не испытывай судьбу, – качает головой Георгий, и говорит так серьезно, что Виктору становится неловко – о его заднице беспокоятся все, кроме него самого, непорядок. Жорик смотрит ему прямо в глаза, а затем внезапно начинает хихикать: – тоже мне, Франклин Клинтон местного разлива. Виктор поддерживает его смехом, ударяя шутливо кулаком в плечо, закидывает конфету в рот, и они бодро заворачивают за угол, направляясь к основному входу Ледового дворца. Георгий всю недлинную дорогу не закрывает рта, рассказывая какой-то абсолютный бред из жизни и тупые анекдоты из «Ярмарки кроссвордов», но Никифорова это не может не веселить. «Хороший парень, этот Жорик, жаль, невезучий больно», – думает он, тяжело вздыхая. – «Ты, Виктор, кстати говоря, тоже». Он почти успевает слегка загрустить, уйдя в свои мысли, но они заходят на арену – с катка слышатся крики Якова и (очень в тему) драматичное Милкино «этот каток проклят!». Виктор прыскает в кулак. Ему будет всех их не хватать.

***

Не то чтобы Юри был сильно разочарован. В конце концов, он прекрасно знал, что этим все и закончится: черт побери, у него не было ни таланта Никифорова, ни шарма Джакометти, ни целеустремленности… того странного канадца, имя которого слишком запутанное, чтобы запоминать, ни опыта Бина*, даже Криспино – и тот был настроен на победу больше, чем он! Можно было оправдываться сколько угодно, но Кацуки не видел в этом смысла: он все равно собирался окончить карьеру, уступив больше внимания тренера куда более толковому и несомненно талантливому Пхичиту, вернуться в Японию и начать приносить хоть какую-нибудь пользу, помогая родителям. Из туалета он выходит уже не грустным, но немного сбитым с толку: отчего это вдруг Плисецкий так на него разозлился? Почему на него? И… это вообще была злость, или что? Этих русских не поймешь! Юри не спеша собирает все вещи и выходит из раздевалки, медленно идет по коридору, аккуратно обходя людей и оглядываясь по сторонам в поисках тренера. Он думает о том, что у него есть неплохая показательная – в теории неплохая, ему лучше с ней на лед не выползать, ну и что, что прыжков по минимуму. А вот на банкет можно было бы и сходить – Крис не простит ему, если он не явится хоть на полчасика, да и Челестино будет рядом, почему бы не получить парочку ярких воспоминаний напоследок? У него и не было ничего выделяющегося за эти пять лет (если не считать Пхичита, которого вечно приходилось вытаскивать из передряг, мы сейчас о фигурном катании вообще-то), а так хоть будет, чего вспомнить. Быть может, ему удастся получить автограф самого Виктора Никифорова? Тогда не то что из катания уходить – можно было бы лечь умирать спокойно! Ни по пути в главный холл, ни в самом холле тренера Юри не находит. Виной этому то ли его невнимательность, то ли плохое зрение: линзы в очках нужно было поменять еще полгода назад, то ли Челестино действительно тут не было, и мало ли где он мог бы быть, может, вовсе вернулся в отель, устав ждать медлительного Кацуки, или дает интервью, или с кем-нибудь общается… Не то чтобы это панически напугало, но и без того нервный Юри начал переживать еще больше. Он останавливается, повнимательнее вглядываясь в толпу. Знакомую копну темно-русых волос он не обнаруживает, а так-то и спросить не у кого – вокруг слышится лишь чистый русский говор, совершенно непонятный Юри. Как-то стеснительно подходить ко всем подряд и спрашивать, не видели ли они здесь высокого смуглого мужчину с хвостом в стиле «привет девяностые», не находите? Кацуки растерянно соображает, какие действия предпринимать, стоять в сторонке ли и осматривать толпу, пойти на поиски, действительно расспросить толпу или же вернуться в отель (а может, додуматься наконец позвонить и спросить), совершенно не замечая, что его уже минут семь как сверлят настойчивым взглядом две пары глаз. – Это он, – утвердительно кивает Юра, допивая свою минералку. Мужчина, скрестив руки на груди, нахмуривается. – Не похож чего-то, – качает он головой. – На льду был похож, а сейчас… может, это другой японец? – Может, это ты дебил? – шипит мальчик. – Я говорил с ним в туалете, отвечаю, это он. В отличие от тебя склерозом не страдаю, – и пренебрежительно выплюнул, – старпер. – Услышал бы Яков, и ты бы умер молодым, – закатывает глаза Виктор, а затем вновь устремляет свой взгляд на стоявшего в метрах пятидесяти юношу. – Ладно, хорошо, я попробую. Ты уверен, что стоит? – Это была твоя идея, придурок, – вымотанный, уставший Юра, казалось, вот-вот начнет плеваться ядом. – Вот потеряешь его сейчас в толпе, и улетит твоя свинья, а ты мне еще год будешь мозги мыть по про… – он осторожно оглядывается, – …пущенной возможности. Слушай, у меня впечатление, будто это мне сейчас тридцать лет, давай живее, да – иди, нет – дуем на такси! – Двадцать семь, но ладно, убедил, – кивает как-то вяло Виктор, и уверенно делает шаг вперед. Юра облегченно вздыхает и лезет в карман за конфетой – потому что заслужил. Никифоров не делает и десяти шагов, как оборачивается назад с паникой на лице. Не то, чтобы все действительно так плохо, но Виктор со своей раздражающей склонностью к драматизму любую мало-мальски запутанную мутную ситуацию виртуозно умеет превращать в настоящий апокалипсис. Юра вытягивает руку из кармана, настороженно заглядывая в голубые глаза мужчины – пахнет газом. Надо быстрее закручивать конфорки, перекрывать подачу и проветривать помещение, потому что, мать честная, сейчас как бомбанет – так на совесть. – Что? – громким шепотом шикает он, вжав голову в плечи. – А что мне ему сказать? – разводит руками Виктор, выпучив глаза. – Что, вот так вот, ни с того, ни с сего, я подойду и «привет, приятно познакомиться, Юри Кацуки, я твоя родственная душа, нет времени объяснять, давай узнаем друг друга поближе», или как ты это себе представляешь? Юра взвывает, привлекая внимание рядом стоявших туристов. Те окидывают его тревожными взглядами и поспешно ретируются в более безопасное место. Вообще, вопрос Виктора, конечно, не лишен логики, но все же, ну с его-то языком без костей и находчивой задницей нельзя уже на ходу что-нибудь выдумать? – Ладно, сейчас я вернусь, следи за ним, – Никифоров дергается в сторону, не дождавшись, пока на него обрушится гневная тирада, но снова замирает на месте и хлопает руками по карманам, нахмурившись, бросает сложный взгляд на японца, а затем озадаченно смотрит на Юру. – У него мои сигареты. – Твои что? – Юра наклоняется и прищуривается, сильно-сильно, но даже несмотря на это из-под редких светлых ресниц видно, как светятся яростью его сине-зеленые глаза. Виктор неловко опускает глаза и пожимает плечами, но совсем без сожаления. – Офигенно девки пляшут, ты, Виктор, оказывается, такая загадочная личность!.. Юра наверняка хочет добавить еще пару острых словечек – не каждый день выпадает возможность столь весомо упрекнуть самого Никифорова! – но его взгляд цепляет Юри, который, тяжело вздохнув, куда-то медленно удаляется. Плисецкий толкает мужчину в плечо, кивком указывая в сторону фигуриста. – Ладно, все, пошел, пан или пропал, спроси за сигареты, начни флиртовать, не знаю, как это там у вас делается, разберешься, давай-давай, сгинь с глаз моих, ячмень проклятый, – Виктор, мгновенно откуда-то набирается смелости и быстрым шагом, едва не срываясь на бег, направляется вслед за Кацуки. – Смотри только не загадь там все, загадочный! – Кричит Юрий вслед. – Ну, лучше так, чем потом устроил бы интернациональную катастрофу. Не приведи Боже, еще бы отказался бы кататься, сорвался посреди сезона в Японию и встретился с этим придурком в какой-нибудь долбанутой ситуации, на, как их там, горячих источниках, с голой задницей или что-то типа, этот может, – хмыкает Плисецкий, с чувством выполненного долга все же доставая конфету из кармана. Юри резко затормаживает, едва не врезавшись во впереди стоявших девушек. Он мгновенно теряется, уставляется на них и начинает хватать воздух ртом, – извиниться? Как? На английском или попробовать в корявый русский? Его не изобьют? – но одна из девушек, высокая и с короткими яркими волосами – они… рыжие? Или красные? Или вишневые?.. божечки, ну почему эти русские вызывают столько вопросов? – дружелюбно улыбается, приобняв подругу, и отмахивается рукой, на хорошем английском почти без акцента заверяя, что все нормально. У Юри складывается смутное впечатление, что он ее где-то видел, но сейчас нет времени разбираться – он наконец выдает из себя пискливое «сорри» и торопливо расстегивает куртку, запускает руку внутрь и шарит пальцами по подкладке в поиске кармана и лежащего в нем начавшего вибрировать телефона. – Юри, ты где? – он вообще-то первым хотел спросить насчет трех пропущенных, но его лаконично опережают. У Кацуки уходит пара секунд, чтобы хотя бы какой-нибудь сообразить ответ. – В… вестибюле, – едва внятно отвечает он, оглядываясь по сторонам, краем глаза замечает ссорящегося с тренером Плисецкого под стеночкой. – Я вышел на улицу. Стой там, где стоишь, сейчас тебя найду, – мягко отвечает Челестино. Кацуки не успевает ничего ответить – трубку вешают, но он облегченно вздыхает, кивнув головой. «Наверное, стоило бы отойти в менее людное место», – впервые за долгое время Юри посещает хоть одна связная мысль, и он, резко развернувшись, двигается в сторону наиболее пустого темного уголка. «Это была Мила-вашумать-Бабичева», – вдруг промелькнуло у него в голове. Черт, он едва не сбил с ног золотую медалистку Гран При женского фигурного катания, где были вообще его мозги? Он все не может поднять взгляда с телефона, на котором во весь экран развернуто совсем свежее фото девушки. С его стороны смотреть в смартфон тогда, когда нужно смотреть вперед, на толпу людей, весьма опрометчиво, потому что он только успевает об этом подумать – и сразу же снова влетает в кого-то на полной скорости, в этот раз уже не «едва». – П-простите, – лопочет Юри, поправляя очки, и инстинктивно задирает голову – она тут же начинает кружиться, то ли от резкого движения, то ли от осознания того, кто стоит перед ним. Божечки, Виктор Никифоров? Это какой-то розыгрыш или он сейчас спит? – Ничего страшного, вы не ушиблись? – Кацуки чувствует, как его за локти бережно берут чужие руки, но не может отвести немигающий взгляд от фигуриста. Надо же, у этого приколиста голос точь-в-точь как у Виктора. Значит ли?.. Юри зависает. В который раз за день. Он умудрился за один чертов день наткнуться на победителя юниорского Гран при этого сезона из России, на победительницу женского турнира Гран при – оттуда же, и сейчас перед ним золотой медалист мужского турнира Гран при – угадайте с трех раз, откуда! Кацуки пялится на белоснежную улыбку Никифорова, размеренно дышит, улавливая аромат дорогого мужского парфюма и, немного, – пота, чувствует мягкие подушечки чужих пальцев на своих руках и боится моргнуть, отчего глаза начинают щипать. Так не бывает в этом чертовом мире. – Вам плохо? – спрашивает Виктор так взволнованно и участливо, что Юри, если бы мог, прямо сейчас умер бы, потому что этот голос достоин стать последним, что он услышит в своей проклятой жизни. Ну что за карма-то такая, а? – Кажется, я что-то потерял, – Юри моргает всего раз, потому что еще немного, и глаза просто-напросто начнут слезиться; это немного возвращает юношу в реальность, и он слышит, что где-то позади в толпе его ищет Челестино. Он тяжело вздыхает и прищуривается – теперь улыбка Никифорова почему-то кажется уже не только лишь мягкой и милой, в ней будто появилось что-то хитрое и лукавое, немного пугающее. Юри думает, что он прямо сейчас начнет насмехаться над его катанием. Что ж, он все равно собирался умереть, сгореть от стыда – неплохой способ, почему нет? Мужчина лишь раз вскользь опускает взгляд, но почти сразу же вновь поднимает, продолжая изучать глаза юноши. Чужие руки соскальзывают с локтей Юри и ложатся на талию, а затем скользят ниже. Виктор хлопает ладонями по бедрам Кацуки, и тот совсем ничего не понимает, лишь хлопает глазами, прикусив губу, и опускает свои руки туда же – наверное, это что-то вроде защитного жеста, потому что в глубине души его это все жутко возмущает, но все эмоции, кроме шока и смущения, будто разом отключили за ненадобностью, а в горле слишком пересохло, чтобы издать хотя бы жалобный писк, не то чтобы спросить, что за чертовщина тут происходит. Юри слышит позади тихое «о-о-о» знакомым голосом, посылает Челестино мысленные сигналы сейчас же подойти и прекратить это безобразие, а не наблюдать безучастно. Юри чувствует под своей ладонью что-то непонятное и запускает руку в карман, потому что он помнит, что совершенно точно ничего туда не клал. Юри смотрит вниз, на тонкую пачку синего «Стайла», которую он сжимает в руке, и на пальцы, которые ложатся поверх нее. Никифоров берет его за подбородок и поднимает лицо, призывая смотреть на себя, аккуратно приближается, сверкая голубыми глазами. – Упс, нашел, – улыбается он, кончиком носа касаясь носа Юри. – И – упс, но я сейчас не о сигаретах. Позади свистит офигевший Челестино и слышится звонкий хлопок – кажется, Юрий Плисецкий размазал физиономию по своей же ладони в очередном мощном фейспалме. Кажется, домой Юри если и поедет, то явно уже не один.