***
Комната Рэда намного грязнее, чем остальная часть дома. Стены выкрашены в черный цвет, хоть и не очень умело, но это помогает скрыть множество отверстий, размером с кулак, в них. Потолок был расписан вручную созвездиями и планетами. Опять же, без особого мастерства, но в это определенно вложено много времени и сил. Вещи, разбросанные по комнате, еще сильнее создавали беспорядок. В комнате стоит терпкий запах, но Блу в этом не уверен. Рэд поворачивается к побитой стереосистеме, заполнявшей комнату какой-то рок музыкой, которую Блу не распознал и про себя подумал, что это звучит как дерьмо, а после плюхнулся на незаправленную кровать. — сядь на корточки, — просит Рэд, хлопая по пустому месту рядом с ним на кровати. Блу исполняет это, замечая пятна крови на матрасе, прежде чем сесть. Рэд достает пластиковый пакетик из кармана. — слышал об этом? хлопья темми. — Эм, это как Хлопья Флауи? — если это так, то Блу не может представить, почему он выглядит таким взволнованным. Рэд выглядит явно обидевшимся. — черт, нет. из всего, что разочаровало меня в вашей вселенной, это — самое худшее. это действительно просто разорванные листья? а это? — он насмешливо фыркает и открывает пакет, аккуратно вынимает между большим и указательным пальцем один из слегка прозрачных ярлычков. — неа, это маленькие кусочки блаженства, говорю тебе. сюда, открой. Блу удирает назад. — Ухмм? Я так не думаю. Что они вообще делают?.. Э-это наркотики? Рэд? Я не хочу принимать нар- Палец Рэда быстро протолкнулся в его открытый рот, прижав вещицу к языку Блу. — Рэд! — он дышит с трудом. Он пытается соскрести её с языка, но она уже растворилась. На вкус она слегка сладкая. — Нет-нет-нет-нет, Рэд, что ты сделал? — его душа бешено забилась. — Что произойдет? Рэд- Рэд проигнорировал его и положил три кусочка на собственный язык, перед тем как аккуратно запечатать пакетик. — Рэ-э-э-эд, — он завыл. — Почему-у-у- — тише, — успокаивает он, лениво ухмыляясь. Он поднимает руку к лицу Блу, которая оставляет за собой размытое изображение, куда бы он не переместил её. Будто получалась картина, когда что-то двигалось быстро, но в воздухе оставался застывший отпечаток. Когда Рэд потер его щеку, он почувствовал, словно между ними разразились фейерверки. Вещи в его периферическом зрении начали таять. — тише, — повторил он. — всё будет хорошо. — ему кажется, будто он говорит это под водой. — тебе надо расслабиться, у тебя будут плохие галлюцинации, если ты не успокоишься. Блу пытается стабилизировать дыхание. Он чувствует, словно кто-то ползает под его кожей. Рэд фыркает от смеха. — чувак, у нас нет кожи. Он сказал это вслух? О боже. — вот, просто ложись, с тобой всё будет хорошо, — Блу обнаруживает себя неспособным сопротивляться, когда Рэд тянет его так, что его голова оказывается на коленях Рэда. Он чувствует, будто душа отделяется от его тела, что вызвало бы тревогу, если бы он не чувствовал, словно это происходит совершенно с кем-то другим. Монотонная музыка теперь звучит хорошо, успокаиваясь от тяжелого гудения басов. Блу начал расслабляться и глядеть на вращающиеся планеты и мигающие созвездия на потолке, смотря в бесконечность.***
Папи смотрит на своё отражение в ручном зеркале. На глубокую трещину, которая диагонально проходит через его глазницу, загибаясь на очертаниях его носовой кости и проходя вверх вдоль его черепа. Эджи мерил шагами комнату перед ним, словно леопард в клетке. — Как это могло произойти? — повторяет он, кажется, в миллионный раз. — Это наглое неподчинение, полное предательство! Папи касается кривой трещины и морщится. — ты правда так удивлен? Эджи развернулся к нему со сжатыми в кулаки ладонями, выглядя готовым подраться с ним или кем-то еще. — Скажи мне, что это значит? Ты знал, что это случится? Ты это хотел сказать? — требует он. Папи вздыхает и опускает зеркало, спокойно возвращая яростный взгляд. — нет, просто... долго ли ты можешь считать кого-то мусором и ожидать, что он не уйдет? не так уж это неожиданно, знаешь ли- — Я не считал его мусором. Я всегда защищал его никчемную задницу. Он обязан быть благодарен мне. Как он посмел? Он снова начал ходить по комнате. — ты сильно доверял ему, не так ли? — Нет, — он огрызается, останавливаясь, чтобы отвернуться от него, скрестить руки на груди, защищаясь. — Я никому не доверяю. У меня есть только я, и всё что я когда-либо имел — это себя. Мне не нужен никто другой. Никогда не нужен был. Папи следит за своим непоколебимым двойником, величавым, если бы не малозаметная дрожь в плечах. Он встает и кладет руку на плечо Эджи. — я здесь. Эджи напрягся от его прикосновения, и часть Папи ожидала, что он повернется и врежет ему. Но потом он видит, как напряжение уходит из его тела, совсем чуть-чуть. — …Да, ты здесь, — тихо признает он. Он поворачивает лицо к нему и берет его лицо одной рукой, гладя большим пальцем рану. Папи дрожит. — На самом деле, выглядит неплохо. Это значит, что ему действительно нравится. Папи усмехается. — нарцисс. у тебя такой же. — Да знаю, я о том же. С каждым разом как ты все больше походишь на меня чем на себя, тем значительней ты улучшаешься. Папи наигранно касается рукой лба, словно ему больно, откидывается на двойника, имитируя обморок. — ах! ты прав. как же я пережил все эти годы без твоей неудобной кожаной одежды? — Ты не имеешь права оскорблять моё чувство вкуса, когда ты носишь эту ужасную оранжевую вещь каждый день. Я клянусь, я собираюсь сжечь её на днях, будь ты в ней или нет. — да? это звучит как угроза… Затянувшееся напряжение в воздухе растворилось, когда они вновь начали привычный спор.***
Спустя восемь часов они сидят в закусочной в какой-то другой вселенной. Рэд впивается в бургер, который он заказывал очень редко, что вызвало отвращение у Блу. Он вытирает тонкую полосу крови, начинающую стекать к его подбородку, перед тем как вылить чрезмерное количество горчицы на бургер и сделать еще один большой укус. Блу аналогично кусает свою картошку фри. Его душа всё еще чувствует себя странно вместе с его телом, словно она парит в нескольких сантиметрах над ним, но начинает спускаться обратно. — Как ты можешь есть так много горчицы? Смотря на тебя, мне становится плохо, — Рэд демонстративно выпрыскивает горчицу прямо в свой рот и как-то выпивает её, не дрогнув. Он по-детски высовывает свой жёлтый язык. — однажды я встретил санса, который пьет кетчуп. и теперь это ужасно, — Блу чувствует, что если бы он должен был выпить кетчуп или горчицу, то он бы выбрал кетчуп, но не хотел спорить об этом. Он делает глоток своей содовой и не уверен, что его вкусовые рецепторы уже не реагируют, влача свое жалкое существование, или это и вправду на вкус как что-то, чем чистят унитазы. — Ты не можешь снять ошейник с меня, не так ли? — говорит он тихо, хотя закусочная почти пуста. Он застёгивает куртку Рэда, чтобы спрятать ненавистную вещь. Он не знает, почему его волнует этот вопрос, если он уже чувствует, каким будет ответ. — неа, на нем магия твоего брата, — небрежно говорит Рэд, подтверждая его опасения. — только твой брат может снять его. — Держу пари, ты рад этому, да? — упрекает он. — ты бы ненавидел меня из-за этого? — Да. — тогда я не рад, — он ухмыляется и пожимает плечами, перед тем как откусить еще кусок от пропитанного бургера. Блу подавляет желание задушить его, сжимая свой стакан до боли в руке. — Почему мы пришли в эту вселенную? Она выглядит очень… — скучной? пустой? непримечательной во всех отношениях? ага, именно. я думаю, санс и папирус из этой вселенной умерли очень давно. или, может, они никогда не родились, или что-то еще. дело в том, что никто не удивился, видя меня, когда я пришел сюда, никто не задает вопросов, поэтому всё хорошо, — он слизывает горчицу с большого пальца и толкает свою грязную тарелку. — ты готов идти?***
Двое Папирусов тяжело дышали и прислонялись друг к другу, их экто-члены и семя начинали исчезать. Это было во многом так же, как и в прошлые разы. Ни один из них не хотел быть снизу в любой позе, что можно было считать за подчинение, и в итоге это закончилось компромиссом. Эджи первым подхватил дыхание и обхватил всё еще покрасневшее лицо Папи. — Ты знаешь, что тебе нужно починить машину, да? — агх, мы действительно должны обсуждать это сейчас? — жалуется он, а после зевает. Он падает назад и приземляется лицом в подушку. — сначала, давай просто поспим, а? — он едва различимо мямлит. — Нет! — Эджи резко вытянул подушку из-под него. — Видишь? Именно в этом твоя проблема. Вообще нет стремления. Нет мотивации. Хочешь знать, как я мотивировал моего Санса на починку машины? Хм? — он не дал Папи шанса сказать «нет» и продолжил. — Я закрыл его в лаборатории примерно на целый месяц. Я давал ему достаточно еды для выживания, но лишь чуть-чуть. Каждый день, когда я приходил, и оно всё еще было не завершено, я ломал по кусочку от его рёбер. Папи ощетинился, злость вползает в его обычное безмятежное выражение лица. — я не рэд. это не сработает со мной. — Да, я знаю, — говорит Эджи, многострадальчески вздыхая. — Поэтому я хочу мотивировать тебя иным способом. — ты принимаешь предложения о способах мотивации? потому что я думаю, что хорошей мотивацией будет, если ты отсосешь мой- — Заткнись, — холодно прерывает он. — Я серьёзно. Он видит возражение в его глазах, мнение о том, что «он и раньше был таким смехотворным?», но тот остается в блаженном молчании на этот раз. — Слушай… — Эджи глубоко вдыхает, пытаясь заглушить странный прилив беспокойства внутри него, что совершенно непривычно. — Знаешь, причина, почему я хочу, чтобы машина была починена, очевидна. Я не позволю моему Сансу остаться безнаказанным, и ты не должен позволить своему. Хотя, более того… Я хочу, чтобы сейчас ты был рядом со мной. — он устремляет взгляд куда-то за плечо другого Папируса, внезапно становясь неспособным смотреть ему в лицо. — Я могу помочь сделать тебя сильным. Вместе, мы можем сделать всё, чего мы захотим. Мы можем вернуться в мою вселенную, легко свергнуть этого дурака Асгора и править вместе. Или, если тебе это не по вкусу, мы можем пойти в другие вселенные. Это правда, что прыжки по вселенным делают таймлайны нестабильными, но мне, честно, всё равно. Мы можем высечь дорогу разрушения, мы двое. Ты уже почувствовал вкус власти над другими, и ты хочешь больше, верно? Со мной- — эджи. Он смотрит вниз, на него, слишком охотно ожидая его ответа, и даже раздраженно, из-за того, что его перебили. — Да? — отдай мне мою подушку, и я пойду работать в тридцать… сорок пять минут. ладно? Они долго глядели друг на друга, что-то безмолвное и призрачное прошло между ними. Эджи отдал ему подушку назад, усаживаясь рядом.***
Лицо Папи прижалось к лицу Блу, полностью заполняя его видимость. Его горячее дыхание, смердящее от сигарет, омывало его лицо, и Блу слишком напуган, чтобы говорить. После, он кричит на Блу бессловесными, яростными воплями, что ужасает его. Потом, внезапно, он улыбается. Улыбка чиста, искренна и насмешлива. Яркий, радостный звук. После, он сгибается пополам от рыданий, дрожа так сильно, что это было больше похоже на конвульсии. Он хватается за Блу, умоляя простить его (прошу, прошу, ему так, так жаль, прошу), перед тем как причинить ему боль, впившись острыми пальцами в его душу с колоссальной, мстительной ненавистью. Блу сидит на кровати, задыхаясь. Он не может вспомнить, где он, пока Рэд не издает сонное, но встревоженное фырканье рядом с ним и не приподнимается на одном локте. — блу? ты в порядке? Блу кивает, хотя он уверен, что Рэд определенно не сможет увидеть его движение в темноте. Он ложится и сворачивается рядом с Рэдом, успокаиваясь, когда он защищающе кладет на него руку.***
— Хей, ты, — он касается ног, торчащих из-под машины, а после ударяет одну из них для хорошего показателя. — Я принес тебе сэндвич. Не говори, что тебе не нравится ветчина, потому что только это и было в твоем холодильнике. — нормально. ветчина хорошая. ты вообще собираешься как-то называть меня? Эджи нетерпеливо переносит вес с ноги на ногу. — Всё время, когда я вижу твоё глупое, раздражающе спокойное лицо, всё, о чем я думаю, это коровы. Какое прозвище может выйти из этого? Бифи? * Что-то звенит, когда он завозился с… не важно. Эджи никогда не разбирался в технике. — да, оно хорошее. если ты пообещаешь подоить меня. — Омерзительно. Ты действительно альтернативная версия моего брата, — Хотя он думает, что они действительно разные. Эджи ненавидел признавать это, но его вызывающее поведение дразнило его. Не как подростковое, без плаксивых жалоб, которые он привык слышать от Рэда, но что-то внутри него просто отказывается сгибаться и ломаться. Он мужественный, всегда относился к нему как к равному (хотя явно не должен был, имея более низкий уровень, чем у него). Если Рэд сопротивляется, то его принуждают делать множество вещей, а этот Папирус поистине жаждущий садист. Разрывать завесу тьмы внутри него так, так хорошо. Он не знает, когда в нем развились непривычные желания, начиная процветать в его душе, словно гниющий цветок. Папи выполз из-под машины, на его майке, руках и лице было масло. Эджи находит это не так уж и непривлекательно. — ты можешь называть меня папочкой. Эджи дает достаточно сильную пощечину по его лицу, отчего его собственная рука болит, но Папи просто смеется и кидается вперед, чтобы схватить сэндвич и поцеловать Эджи, прежде чем тот сможет среагировать.***
Блу не мог поверить себе. Он устроил выговор Рэду о наркотиках всего несколько дней назад, и он всё еще употреблял всё больше Хлопьев Темми по его собственному желанию. Потеря контроля, чувство, что ты не являешься собой или кем-то другим глубоко манили. Это беспокоило его, и вскоре он просто хотел, чтобы это чувство окутывало его вечно. Он вытирает потные ладони о его грязные штаны, когда Рэд спрашивает его, сколько он хочет. Когда он говорит, что три, то с нетерпением высовывает язык, а Рэд усмехается, прижимая кусочки к его языку, а после еще три к своему. Они ложатся на кровать, ощупывая друг друга руками. Не чувственно, просто хватаясь руками за поддержку, чувствуя себя дрейфующим в море радужной кислоты. Они смотрят на восход солнца и застывают, как сотню раз за сегодня.***
Эджи сильно давит на заднюю часть шеи Догго, толкая его в снег. Догго извивается и визжит, глаза расширяются от страха. Кровь пузырится у его носа и стекает по морде с каждым удушливым вдохом. Он смотрит на Папи и открывает пасть, чтобы сказать что-то, но всё, что выходит, это влажное бульканье и поток крови. Его лапы отчаянно царапают по снегу, но его пронзило костью и прижало к земле. — Прикончи его, — подсказывает Эджи. — Быстро, перед тем как он превратится в пыль, и я получу EXP. Папи сфокусировался на душе Догго и призвал кость. Догго бьётся в конвульсиях в страхе, выпуская больше мокрых хрипов и вздохов. После, когда его душа разрушается, его глаза расширяются, зрачки сужаются. Эджи слегка оступается, когда тело внезапно пропадает из-под его ботинка, оставляя за собой лишь пыль, которая смешивается со снегом и уже уносится ветром. Он быстро выпрямляется, смотря на другого Папируса. — Ты чувствуешь это? EXP проходит сквозь тебя. Он кивает. Он чувствовал это. Это как выпить сотню раз весь кофе из кружки. Покалывающее чувство восторга пробегает по позвоночнику. Каждая сосновая иголка кажется острее, воздух чувствуется еще холоднее. Он чувствует себя как свет, как воздух, и еще прочнее, чем дом. Опасный. Фраза «слежка» приходит ему в голову. И всё же, ощущение начинает спадать. Он жаждет большего. — Ты готов продолжить? Он опять кивнул. — Хорошо. Когда я впервые делал это с Сансом, он начал плакать, — усмехнулся Эджи. — Пошли, я хочу зачистить Сноудин до обеда.***
Крошечная крольчиха закричала, когда Эджи вытащил её из тайника в кустах за уши. Он подбросил её высоко в воздух, как тряпичную куклу. Папи пронзил её костяным копьем, и её пыль упала на них, словно снег. — Я уверен, что это все, — одобрительно говорит Эджи, упираясь руками в бедра, когда осматривает разруху, которой был Сноудин. — Сегодняшний день был очень продуктивным. Я должен сказать, я впечатлён твоей стойкостью. Этого было много для первого раза. На каком ты уже уровне? Когда ответа не последовало, он повернул лицо к своему двойнику. Он стоял там, покрытый кровью и пылью десятков монстров, обезумев, тяжело дыша, раскрывая рот в оскале. Его обычные глаза, прикрытые веками, широко раскрыты и экзальтированны, сфокусированы на пустоте. Дрожь непрерывно бегает вверх и вниз по его телу. Он внезапно, кажется, вспомнил, что Эджи здесь и резко посмотрел на него. — эджи! Перед тем как Эджи смог что-либо ответить, он телепортировался и оказался прямо перед ним, быстро, как молния. Он делает шаг назад, но Папи хватает его за запястья и тянет ближе, прижимая их зубы вместе, он с жадностью проходит языком по ним. Он отпускает его руки, чтобы с рвением начать расстегивать ремень Эджи. — эджи- я выебу тебя, прямо здесь, я выебу тебя- Другой скелет отталкивает его. — Прошу прощения?! — его голос немного высокий, и он пытается заставить знакомый властный тон вернуться к нему. — Ты забыл, с кем ты разговари-, — его слова превращаются в визг, когда он спотыкается о стремительную костяную атаку, которая сильно ударяет из-под его ног. Он приземляется на спину в снег, и Папи падает на колени следом за ним. Перед тем как он смог среагировать, Папи схватил верхнюю часть его бедер и резко притащил его вперед, к собственному тазу. Он пристально разглядывает его, выдыхает облако горячего пара, когда выпускает звериный рык. Дыхание Эджи перехватывает в горле, когда они встречаются взглядами. — я выебу тебя, — повторяет он, теперь уверенно, его тон не дает места для спора. — просто позволь этому случится, — говорит он, когда начинает грубо стягивать его джинсы. — я не буду бороться с тобой прямо сейчас. Душа Эджи трепещет в груди, возражения мгновенно умирают на его языке, когда Папи прижимает его задние части бедер к своему телу, и зимний воздух щипает его обнаженный таз. Глаза Папи жадно бегают по нему, и Эджи сдерживает крик, когда он грубо хватает его копчик. — сделай что-то- что угодно- быстро, — он вытащил свой член из грузных шорт, держа себя в руках. Эджи сглотнул, во рту чувствует неприятная сухость, когда он пытается успокоить нервы. Он не часто создавал экто-влагалище, но помнил как. Когда он сформировал его, он ожидал унизительного комментария, или, по крайней мере, ухмылку, но Папи просто резко выдыхает, как будто с облегчением, прежде чем толкнуться внутрь. Эджи зажимает рот обеими руками, чтобы заглушить визг. Папи держит его близко, почти покровительственно, дыша в его шею, входя и выходя из него. Его движения до такой степени неуклюжи, но яростны и страстны. — эджи, эджи- Эджи вцепился в снег, всхлипы вырываются из него, отчего он едва признает это за свой голос. — я люблю тебя, я люблю тебя, — Папи сухо разрыдался. — я не оставлю тебя. не как их. я не уйду, — он массирует клитор Эджи большим пальцем, и теперь он не в состоянии остановить стоны, сходящие с его уст. — Не… не вздумай… — он тяжело дышит в ответ, разум почти пуст от напряжения. — я не уйду, я не уйду, я клянусь, я не уйду, — Папи шепчет это, словно молитву. — я так сильно люблю тебя, — повторяет он. Когда они заканчивают, они некоторое время лежат на снегу, прижимаясь друг к другу, будто они единственные вещи, которые существуют на земле. — Я тоже люблю тебя, — наконец, сказал он.