Рэд. Я — цвет твоего безумия

      Рэймонд умел удивлять.       Проворачивал этот трюк явно не в первый раз, а потому результат можно было назвать, без преувеличения, блестящим. Казалось, что предсказать следующий шаг, совершённый этим человеком, проще простого. Всё сходилось, схема, начерченная в мыслях, представлялась идеальной и единственной правильной. Логика с уверенностью заявляла, что иначе события развиваться просто не могут, но реши она заключать на этой почве споры, неизменно терпела бы фиаско.       Всё будет так, думал Вэрнон, глядя на очередной чертёж, созданный воображением.       И ошибался, потому что всё было совсем не так, как он нафантазировал.       С одной стороны, эта непредсказуемость напрягала.       С другой, придавала коктейлю, виртуозно смешанному из странных отношений, весьма интересный привкус, вызвавший противоречивые ощущения в силу своей новизны. Не поддающийся определённому описанию, но чарующий.       Сейчас Вэрнон с уверенностью мог сказать, что этот оттенок не только пришёлся ему по вкусу, но и быстро, в рекордные сроки вырвался вперёд, заняв лидерскую позицию в топе, составленном прежде и до определённого момента, ставшего переломным, не претерпевавшем никаких изменений.       До недавнего времени Вэрнон думал: самое поразительное, что должно было случиться в его жизни, уже произошло и стало достоянием прошлого, но она ещё не разучилась совершать крутые повороты и подкидывать зубодробительные сюрпризы.       Внезапная встреча с Рэймондом стала одним из таких подарков.       Момент появления.       Раскат грома и ослепительная молния. Не в реальности, где её не было и быть не могло.       В сознании.       Картинное падение капюшона.       Долгий пристальный взгляд, вытряхивающий из Вэрнона душу и напоминающий о том, что было давно и прочно позабыто.       Песня, звучащая в плеере. Название её, отражённое на экране.       Затащи меня в ад.       И, правда.       Сделай это прямо сейчас, без промедления, без дополнительных вопросов.       Наплевать на чужие желания. Делай то, что хочешь, а я подыграю.       Не теряй времени даром. Затащи меня в ад, детка.       Ты знаешь, я даже не стану сопротивляться, когда ты решишься это сделать. Лишь крепче сожму твою ладонь, чтобы больше никогда её не отпускать, и позволю твоим тёмным планам свершиться в соответствии с первоначальными задумками.       Почти не подвергну их коррекции, разве что совсем чуть-чуть, находя во всём странное, извращённое удовольствие для себя.       Давай прокатимся туда вместе, на запредельной скорости, чтобы кружилась голова, сердце частило в сумасшедшем — нам под стать — ритме, и всё вокруг слилось в сплошной поток размытых цветов, которые не различить, не разобрать, потому что внимание направлено не на окружающие пейзажи, а друг на друга. Неизбежность, как она есть. Система запустилась, обратной дороги нет. Не могло быть.       Нам не дано спастись.       Не полетим — упадём.       Наплевать, что однажды наступит тот самый момент, когда мы разобьёмся.       Главное, что мы запомним это ощущение полёта. Кратковременное, но оттого не менее запоминающееся и красочное.       Мы рождены для того, чтобы создать собственными руками историю этого города.       Наменлос — наше прошлое, настоящее и будущее.       Ключевое слово здесь, без сомнения, «наше». Потому что так должно было быть с самого начала. А то, что должно быть, всенепременно сбывается. Рано или поздно, но торжество справедливости всё-таки случается, на радость оптимистам, верившим в это с самого начала.       Поздно, если сидеть сложа руки.       Рано, если не ждать у моря погоды, а работать над тем, чего хочется достичь, не бояться грязи, а старательно её разгребать.       Рэймонд не сидел.       Он разгребал.       Пачкался.       Иногда захлёбывался ею.       Погружался почти на самое дно, но находил в себе силы, чтобы подняться обратно. Выкарабкаться, сорвать к чёртовой матери ногти, изрезать пальцы, но крепко ухватиться за представленную опору и суметь выбраться, не позволив себя утопить, как позволяли остальные, чьи имена и лица всплывали в памяти Вэрнона навскидку, стоило подумать о дядюшкиных деяниях, когда-либо совершённых.       Все они покорно отправлялись на смерть, склонив голову перед обстоятельствами, впечатлившись возможностями и придя к выводу, что сопротивление бесполезно.       Здесь всё шло по иному сценарию, отличному от общепринятого стандарта, вызывая, если не восхищение, то хотя бы интерес, подстёгивая и без того неслабое желание узнать человека, решившего объявить Ингмару войну, гораздо ближе, чтобы в итоге действительно сжать его ладонь в своей руке и не отпускать. Если понадобится — пристегнуть к себе наручниками и выбросить ключ. Привязывать глупо — верёвки однажды сотрутся. Возможно, Рэймонд попробует перегрызть и металл, но, скорее всего, подобная задумка успехом не увенчается.       Специальный сплав.       Эксклюзивно для определённой личности.       Капкан для Красной Шапочки, о существовании которого она не догадывалась.       Да и никто другой, оказавшийся на её месте, не догадался бы.       Вэрнон бросил телефон на пассажирское сидение и усмехнулся своим мыслям.       Разрозненные нити, что он прежде держал в руках, соединились в одной точке, сплелись в тугой клубок.       Кусочки мозаики отлично сложились между собой, не осталось ни единого пробела — сплошное полотно, яркая, цветная картинка.       Прошлое и настоящее.       Нет двух разных людей, потрясающе похожих между собой, от которых он умудрился потерять голову в различные периоды жизни. Есть один, меняющий личины, примеряющий образы, влезающий в чужие шкуры и проживающий очередную короткую жизнь, до тех пор, пока не настанет пора избавиться от неё и примерить новую. Без сожаления убивающий старую. Как экзотическая бабочка, чья жизнь длится один день. Стать украшением чьего-то праздника и исчезнуть навсегда, не оставив о себе напоминаний.       Родиться и умереть с наступлением рассвета.       Мастер иллюзий и перевоплощения, ставший таким по необходимости.       Некогда наследник многомиллионного состояния, милый мальчик, лучезарно улыбающийся бабушкиным знакомым, разносивший им кофе, поцелованный в лоб судьбой и, кажется, обречённый на успех, а ныне — жестокий убийца по имени Рэд. Прозвище для своих, для круга избранных. Междусобойчик небольшой. Вечеринка воспоминаний. Намёк для посвящённых. Оправданные мотивы.       Не прихоть сиюминутная, а продуманная операция.       Причины, оправдывающие преступление и не вызывающие вопросов. Не заставляющие недоумевать, что вынудило с головой увязнуть в этом водовороте. Не просто выступить в качестве наблюдателя, а прыгнуть с разбегу в эпицентр, не боясь утонуть или захлебнуться.       Не примитивно самоуверенный желторотый птенец, решивший попытать счастья, присвоив себе власть в большом городе, а законный наследник, у которого отобрали всё, что только можно было отнять. Смешавшие его перспективы с грязью, заставившие проживать чужую жизнь и получать знания, которыми Рэй Рэдли не обзавёлся бы, переложив всю ответственность за свою жизнь на телохранителей. Они защищали бы его от тех, кем ныне стал он сам.       Глупо думать о том, как могло быть, когда перед глазами стоит картина того, как всё есть.       Разгадка всё время находилась так близко — протяни руку и схвати, сожми, удержи и рассмотри в деталях, а они не поняли.       Наивные.       Очередной косяк, вылезший в действиях Легана и Скайфорда. Очередная недоработка, за которую они расплатились ценой собственной жизни.       Докопаться до истины, связав воедино всё, было сложно, но Вэрнон это сделал.       Ценой невероятных усилий.       И немалого количества потраченных денег.       Куда без них в современном мире?       Он давно подозревал, что правда лежит на поверхности, достаточно лишь присмотреться внимательнее, не ища второе дно и не пытаясь постичь какой-то великий смысл.       Вернувшись после отдыха, ознакомившись с полученными сведениями, окончательно уверился в собственной правоте. Сомнения отпали, остались неопровержимые доказательства, указывающие на то, что первое впечатление не обмануло, аналогия возникла не сама собой. Он не обознался, не увидел в этих чертах другое лицо и не попытался подменить понятия. Он узнал того, кто стал причиной его помешательства.       Рэд. Цвет моего безумия.       Давно и безоговорочно.       Они могли встретиться намного раньше.       Пересечься неоднократно, при разных жизненных обстоятельствах и познакомиться лично, но если знакомство и состоялось, то иначе, как заочным, назвать его не получалось.       Вэрнону было десять, когда он в первый и последний раз увидел семью Рэдли в полном составе. Не лицом к лицу стоял, а наблюдал за происходящим через прозрачную перегородку, разделившую их.       Какое-то спонтанное столкновение. Чужой на этом празднике. Там, за стеклом, находятся многочисленные дети и взрослые. Первые радуются жизни, вторые делают вид, что не отстают от молодого поколения, а сами не расслабляются ни на мгновение. В их бокалах плещется вино, на лицах играют натянутые улыбки, в глазах — неискренность, но с губ слетают преимущественно приторно-ласковые слова.       Акулы большого бизнеса играют по своим правилам, обсуждая насущные проблемы, придумывая пути развития, расширения, избавления от конкуренции и подминания противников под себя — смести, уничтожить, заставить отказаться от задуманного.       Юнона Рэдли с неизменной элегантной укладкой, в строгом костюме, с ниткой жемчуга на шее.       Дядя Ингмар, приобнимающий её за плечи, смеющийся над чем-то — глаза холодные и равнодушные. Даже жестокие. Не наверно. Точно.       И он, стоящий за стеклом, наблюдающий за происходящим, пока отец пытается о чём-то договориться с персоналом ресторана, уверяя их, что ему необходимо поговорить с мистером Волфери.       Ингмар всё-таки появился, с показной неохотой прервав разговор с Юноной и наверняка обещая, что они продолжат обсуждение с того момента, на котором остановились, сразу после возвращения. Пара минут, не более. Ничего важного там быть не может.       Главная звезда вечера по сторонам не смотрела, лучилась самоуверенностью и самолюбованием. Маленький принц Наменлоса. Один из принцев, дорога которого будет усыпана лепестками роз, тщательно отобранных и проверенных, чтобы ни единого шипа не оказалось посреди цветочного великолепия. А любое желание исполнят сразу, стоит только заикнуться о чём-то или показать пальцем на вещь, пробудившую интерес.       Он действительно был звездой.       Он сиял, притягивая к себе внимание, не позволяя отвернуться.       Строгий костюмчик, начищенные туфли и блондинистые волосы, непривычно длинные для мальчишки. На этих волосах отлично смотрелась бы корона, украшенная камнями, схожими по цвету с яркими глазами.       Странно, что родственники не додумались нарядить своё сокровище по всем правилам.       Он повернул голову лишь однажды.       Скучающий взгляд скользнул по оконному стеклу и снова обратился в сторону отца, которого Рэймонд потянул за рукав пиджака и, задрав голову, о чём-то заговорил.       Тогда-то и появился на улице Ингмар.       — Дядя, а можно мне?.. — произнёс Вэрнон.       Туда.       Последнее слово он проглотил, не сумев произнести. Тяжёлый взгляд Ингмара сказал больше проникновенной речи о том, как расценивается желание племянника побывать на детском празднике.       — Можно, Вэрнон. Тебе вообще всё можно, но они тебе не нужны, — бросил Ингмар уверенно, проведя ладонью по волосам племянника и взъерошив их. — Это не те люди, с которыми стоит поддерживать знакомство. И вообще, где мой брат? Куда он подевался?       Слова Ингмара для Вэрнона стали откровением.       Удивительно, что дядя, ещё недавно улыбавшийся во все тридцать два зуба и обнимавший Юнону, так быстро сменил милость на гнев, помрачнел и заявил, что от семьи Рэдли нужно держаться на расстоянии.       Тогда Вэрнон ещё не знал, что они обречены.       Все. До единого.       Ингмар не пощадит ни женщину, ни ребёнка.       Уничтожит, сотрёт с лица земли, сравняет с нею и устроит в своей загородной резиденции фейерверк, приуроченный как будто к рождественским праздникам, а, на деле, знаменующий совсем другие события.       Наступление эры Волфери в Наменлосе.       Самое её начало.       Исторический момент, как он есть. Врежется в память и останется на долгие годы.       Утром новостные выпуски будут пестрить прямыми включениями с места событий, а Ингмар, потягивая виски из стакана, улыбнётся удовлетворённо. Удивления и для приличия не изобразит, прибережёт все актёрские способности до дня похорон, вот там-то и развернётся в полную силу, продемонстрировав благодарной публике свой талант.       Вэрнона новость не сказать, что шокировала, поразив до глубины души, но запомнилась — повод подумать и выразить немного — совсем чуть-чуть — сожалений о том, что всё для Рэдли сложилось настолько неудачно. Он не контактировал с ними постоянно, не был знаком с Рэймондом лично. Разные школы, разные пути. Один ходит в стоптанных кроссовках и бьёт окна в школе, расколупывая сидения в школьных автобусах, чтобы как-то развлечь себя во время поездки. Другой является любимцем учителей, в школу его возит личный водитель, он же забирает из школы, горничная помогает одеваться. Всё канонично, всё по правилам. Маленький принц. Что с него взять? Изнеженная особа, избалованная и далёкая от мира. Такие не живут. Таких убирают быстро, топят, как котят. Они не сопротивляются. Потому что сами, без посторонней помощи, они ничего не способны сделать. Им нужны помощники, которые будут делать для них и вместо них.       Ошибочное мнение.       Теперь он это знал.       Вторая встреча и встречей-то не была.       Вэрнону исполнилось двадцать четыре, он завершил образовательную программу в университете, начал работать на дядю, постепенно перетягивая одеяло на себя, прощупывая почву и понимая: не всё, что видят глаза — истина. Иногда иллюзий больше, чем правды, а любую власть можно пошатнуть. Было бы желание — возможности найдутся.       Заочное знакомство.       Первые признаки помешательства, нагрянувшего неожиданно, но проворно отвоевавшего свои позиции и не желающего отступать.       Такая глупость, право слово.       Достаточно поманить пальцем, и каждый второй или вторая будет лежать у его ног.       Но...       Вопрос в том, будет ли это делать тот, на кого пал выбор?       Всё произошло спонтанно, неожиданно и на удивление быстро. Одна фотография, попавшая в руки, стала тем, что изменило жизнь Вэрнона, перевернув привычный мир с ног на голову. Стремительно, не дав возможности отдышаться.       Переоценка ценностей.       И яркая страсть, которой не было прежде.       Ни к кому из тех, кого доводилось встречать в реальной жизни.       Сначала одна фотография, затем вторая, а после — ворох их. Самых разных, непохожих друг на друга. Разная одежда, разная степень раздетости, разный антураж, разные партнёры, разные маски, не дающие возможности в деталях рассмотреть это лицо. Модель — единственное, что остаётся неизменным от сессии к сессии. И пусть остаётся, потому что без него это будет не произведение искусства, а обычная бессмысленная и бестолковая порнография.       Разнузданное, лишённое рамок общепринятой морали и лживой сдержанности творчество эротического фотографа Яниса Колвери.       Безобидное развлечение?       Как бы ни так.       Деньги на ветер.       Улетают в никуда. Он готов был заплатить, сколько угодно, лишь бы получить очередную дозу своего наркотика, разорвать конверт, вытащить оттуда глянцевые снимки формата А4, разложить их веером на столешнице и выпасть на время из реальности.       Не видеть, не слышать, не обращать внимания.       Мир подождёт, нет ничего важнее и занимательнее.       Вэрнона трясло от этих фотографий.       Они стали его одержимостью.       Его зависимостью.       Его наваждением.       И главной слабостью.       Затаить дыхание, глядя на идеальные черты, касаться их, скользя ладонью по гладкой плёнке, представляя, как картина оживает под пальцами. То была чужая Галатея, но он хотел стать её Пигмалионом, сорвать покров таинственности, увидеть человека, что завладел его вниманием, не прикладывая к тому большого количества усилий, не знавшего, что стал для кого-то навязчивой идеей.       Отдать, не задумываясь, всё, что имеешь, за возможность хотя бы раз в реальной жизни прикоснуться к загадочному юноше, не снимающему маску, получить в собственное распоряжение и самостоятельно, не торопясь, получая максимум удовольствия, опробовать на нём всё, что делали эти люди на фотографиях.       Отдать без сожаления и угрызений совести за бездарно потраченное.       Дядя бы не одобрил этот поступок, посчитав его блажью и напрасным расточительством.       Впрочем, кто его спрашивать станет?       Он был особенным — этот неизвестный юноша, запечатлённый на снимках, окружённый аурой таинственности, загадки и опасности, от него исходившей.       Вэрнон не знал ни имени, ни адреса, ни биографических данных. Ничего. Он просто смотрел на фотографии и растворялся в них, тонул, терял контроль над собой и своими инстинктами. Как будто впервые получив на руки снимок незнакомца, выпил сильнодействующее приворотное зелье, полностью подавившее волю, затуманившее сознание, заставившее попасть под очарование этих глаз, смотревших не на него — прямо в душу.       Удачное стечение обстоятельств, перелёт, личная встреча с создателем шедевра эротического искусства.       — Кто это, мистер Колвери?       — Мой неизменный источник вдохновения.       — Как вы смотрите на предложение поделиться вдохновением?       — М?..       — Неужели вас удивляют мои слова?       — Мистер Волфери, так сложилось, что...       — Что?       — Главная проблема не в моём, а в его нежелании. Он не хочет, чтобы люди видели его лицо, потому предпочитает сниматься в маске. Если он прячет лицо во время съёмки, велика вероятность того, что он не захочет встречаться с кем-то из клиентов. Зная его характер, я в этом не сомневаюсь.       — Не безвозмездно, разумеется. Я заплачу.       «Паркер» в руке, дешёвая салфетка.       Поразительный контраст.       Чернила, оставляющие надпись на белой, лёгко рвущейся бумаге.       Очередное проявление сумасшествия.       Немыслимая сумма в обмен на возможность повидаться с этим человеком хотя бы раз в жизни. Купить развлечение на одну ночь и потерять остатки разума, навеки превратившись в безумца, либо ощутить капли холодной воды на лице, когда реальность и придуманный образ разойдутся во всём, и на месте загадочного молодого человека, нарисованного фантазией, обнаружится хабалка мужского пола. Шлюховатое поведение, неумение себя вести, отсутствие манер и бесконечная озабоченность деньгами — любой каприз за возможность их получения.       Мечта ускользнула, так и не попав к нему в руки.       Ни на день, ни на ночь.       Вообще никак.       Новость о самоубийстве фотографа стала полной неожиданностью.       Никаких контактов желанной модели Вэрнон, конечно, не получил.       Безымянная звезда вспыхнула и погасла, оставшись яркой вспышкой, равной которой более не наблюдалось.       На память о нём остались только многочисленные фотографии, которыми Вэрнон мог без труда оклеить стены во всём доме и неотрывно смотреть на них часами — один вариант, который ему оставался.       Тридцать один год.       И встреча лицом к лицу, которой Вэрнон уже не ждал и на которую не надеялся.       Если между вторым и третьим случаем параллель проводилась на раз, то между первым и вторым, а также первым третьим её обнаружить было проблематично. Это стало откровением, шоком, сенсацией. В качестве финального штриха появилось заключение: маленький принц оказался гораздо выносливее, чем представлялось со стороны. Он заслуживал большего уважения и награды за труды.       Тридцать один год.       Поворотный момент в жизни и неслыханная щедрость Ингмара, которой Вэрнон уже не ожидал.       Обещание грандиозного подарка в обмен на услугу.       Сделаешь это — получишь то, что давно причиталось. Власть уже почти в твоих руках. Нет больше смысла затягивать и откладывать в долгий ящик процесс её окончательной передачи.       Вэрнон распахнул дверь в кабинет дяди, не постучав предварительно и не спросив разрешения. Прошёл внутрь, пересёк расстояние от двери до стола и остановился напротив, улыбаясь торжествующе.       — Хорошие новости? — спросил Ингмар.       — Очень.       — Нашёл его?       — Да.       — И кто это?       Вэрнон положил на стол фотографию. Не из своих архивов. Новую. Снимок, сделанный во время отдыха. Неуместный — или же, напротив, крайне подходящий к ситуации? — красный экзотический цветок в волосах, прицепленный Камиллой и не выброшенный из принципа.       — Узнаёшь?       Ингмар взял глянцевый прямоугольник, повертел его в руках, словно надеялся обнаружить опознавательные признаки. Но их не было, потому и найти ничего не удалось.       Поиск ответа — забавная игра.       Положиться на интуицию и выдвинуть предположение относительно личности нарушителя спокойствия.       — А должен?       — В своё время, ты знал этого человека лучше, чем я.       Ингмар вновь присмотрелся, но на лице прочитывалась прежняя, ставшая привычной растерянность.       Он не узнавал. Не допускал мысли о том, что заклятый враг умудрился выбраться из переделки. Самый маленький и жалкий Рэдли, который должен был умереть одним из первых, потому что дети — самое слабое звено. Они не смогут противостоять взрослому, их отшвырнут, как глупую собачонку, что вертится под ногами, к стене, сломают сопротивление и, несомненно, уничтожат.       А он вот умудрился.       Выбраться, вырасти и не затаиться в тёмном углу, боясь каждого шороха и скрипа, а вернуться обратно. Обещая и открывая сезон кровавых развлечений.       — Он тот, кто называет себя «Рэд». И, знаешь, это прозвище появилось не на пустом месте. Оно часть его имени, — заметил Вэрнон. — Рождественская ночь. События двадцатилетней давности. Корзина белых лилий. Ожерелье с зелёными камнями. Сломанная клюшка для гольфа. Продолжать? Или сам мой ассоциативный ряд доведёшь до логического заключения?       — Рэд?.. Ты хочешь сказать, что...       — Не только хочу, но и с уверенностью эти слова произношу. Рэймонд Рэдли. Собственной персоной, — заключил Вэрнон.       — Но... Как? Разве это возможно?       — Твои придурки умудрились налажать даже тогда. Не знаю, кого они грохнули вместо него, но факт остаётся фактом. Мальчишка выжил, стал мужчиной и решил отомстить любой ценой. Вернулся сюда. Развлекался, убивая тех, кто вырезал его семью. Вот тебе и мотивы для преступления.       Ингмар вновь залип на предложенную ему фотографию.       Впился в неё взглядом.       Жадно.       Цепко.       Высматривал долго, изучал каждый миллиметр снимка, анализировал полученную информацию, усваивал, соотносил с действительностью.       — Глаза бабкины, — произнёс насмешливо, откинувшись на спинку кресла. — Не то, что у этого недоумка Килиана. Он всегда, как преданный щенок на людей смотрел. Беззлобно, с восторгом. Будь у него хвост, вилял бы им, прыгая на задних лапках. А она смотрела так, словно насквозь видела. Не только лоск внешней оболочки, нет. Видела со всем тем дерьмом, что человек в себе скрывал. И этот смотрит так же.       В реальности это ещё заметнее, подумал Вэрнон.       Но вслух ничего не сказал, продолжая внимать словам дяди и дожидаясь дальнейших указаний.       — Ты знаешь, что делать, Вэрнон.       — Разумеется. Без вариантов.       — По срокам?       — Уже завтра. Можешь на меня рассчитывать, дядя. Не подведу.       * * *       Всё началось с тиары, которую он купил, ещё не зная, получится ли отдать её Рэймонду. Просто попалась на глаза, а он схватил и направился к кассе. Она пролежала в его машине несколько дней, прежде чем появился повод вручить безделушку, сделав подобием подарка на день рождения.       Обычная такая тиара, приметная и — не в лучшем значении данного определения — запоминающаяся, изготовленная из дешёвого пластика, щедро покрытого такой же дешёвой позолотой. Поскреби ногтем, и ничего от неё не останется, кроме чёрной первоосновы, на которую без слёз не взглянешь. С яркими крупными разноцветными стекляшками вместо камней, натыканными по делу и без оного.       Сомнительное подношение, которое многие из его окружения могли бы принять за насмешку. Впрочем, при должном подходе, даже самая нелепая вещица могла стать частью идеально разыгранного представления, вписаться, лечь в канву и не вызывать отторжения, спровоцировав искреннюю улыбку. Сама идея показалась Вэрнону достаточно забавной, и он не смог удержаться от небольшой глупости, что лезла в голову много лет назад. Затея, впервые посетившая его, стоящего за стеклом и наблюдающего за чужим праздником, а воплощение получившая только теперь.       Странный подарок.       Странный день.       Странное всё.       Разговаривая с Ингмаром, он выбрал в качестве решающей даты этот день не случайно. Он знал, на что идёт, и не планировал отступаться. Шаг вперёд и два назад могли практиковать другие люди. Кто угодно, но не он.       Так вот.       Всё началось с тиары.       — Судя по всему, дни рождения ты тоже не празднуешь? — спросил Вэрнон, поднимаясь по ступенькам в доме музыки.       Рэймонд стоял в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и наблюдая за каждым шагом гостя.       Чёрный лев на двери смотрел строго, с подозрением.       Рэймонд отвёл от лица прядь. Облизал губу, без какого-то подтекста, вложенного в этот жест, просто смачивая её.       — Обычно — нет. Не спрашивай, почему сегодня я решил изменить традициям.       — Как будто подначиваешь меня задать этот вопрос.       — Задай. Рискни. Но не думаю, что ответ тебе сильно понравится.       — Почему?       — Ничего такого жертвенно-любовного. Сиюминутная прихоть, — Рэймонд пожал плечами. — Когда они меня посещают, я недолго думаю. Я поддаюсь.       Сейчас Рэймонд небрежно набросил френч на плечи, перехватив одной ладонью обе полы. Закатал рукава рубашки, верхние пуговицы её вовсе не застегнул.       Вэрнон усмехнулся, преодолев последние сантиметры расстояния, подойдя совсем близко и остановившись у порога.       Рэймонд посмотрел на него, выпрямившись в полный рост. Он был старше того возраста, который себе приписывал. Если внешностью действительно получалось обмануться, поверив, будто рядом находится юная неопытная пташка, буквально недавно выпорхнувшая из гнезда, не знающая жизни, не представляющая, чего от неё ожидать, а только проматывающая направо и налево наследство, то глаза выдавали истинный возраст. Дымка обманчивой нежности на губах и холод на дне зрачка, бесконечные подозрения, сомнения, расчёт, стремление предугадать дальнейшие действия собеседника и, если они не придутся по душе, предотвратить их в начальной стадии.       Ярко-зелёная радужка, ресницы цвета жжёной карамели и лукавый прищур.       Он со своей внешностью мог быть крайне востребованной моделью — не только эротической, но и подиумной, заключающей бесконечные контракты с модными домами и ни дня не просиживающей без работы. Он мог попасть на глаза продюсерам, сделать карьеру либо в музыкальном бизнесе, либо в кино, либо на ТВ. Но он к этому не стремился, отдав предпочтение другим занятиям, променяв возможную славу и деньги на месть. И не сказать, что Вэрнон осуждал этот выбор, считая его, бесспорно, ошибочным.       — Лжёшь, — произнёс тихо, не упустив возможности улыбнуться с долей превосходства.       — С чего ты взял?       — С того, что не страдаю частичной амнезией и помню чистосердечное признание, озвученное совсем недавно. Ты поддаёшься им далеко не всегда, а в особых случаях, вроде сегодняшнего. Можешь сказать, что это была шутка, но... Мне кажется, признание было искренним, ведь я — единственное, чего ты хочешь от этой жизни. Да?       — Да.       Прозвучало просто и легко.       Рэймонд снова взмахнул ресницами.       Посмотрел внимательно.       Пристально.       Вэрнону вспомнились слова Ингмара о бабкиных глазах и способности видеть больше, чем хочется показать. Вэрнон оценить взгляд Юны не мог, но, когда речь заходила о её внуке, готов был подписаться под каждым словом. Правда. Не поспоришь, даже если очень сильно захочется это сделать. Не получится, потому что пробирает. Лги, придумывай отговорки, путайся в показаниях — тебя всё равно раскусят.       — Технически это провал, — шёпотом выдохнул Рэймонд, почти касаясь своими губами губ Вэрнона. — Мой большой и нелепый провал. Но мне всё равно. Мне абсолютно всё равно. И знаешь, что это?       — Что?       — Это провал ещё больший.       — О чём ты?       — О тебе, Волф-ф-фери-и. О тебе.       Ладонь разжалась.       Френч соскользнул сначала с одного, потом с другого плеча, падая на пол и растекаясь по нему чернильной лужей, выставленной наружу шёлковой подкладки.       Шаг вперёд стал рывком, совершённым ради преодоления последнего рубежа, и громкий хлопок двери, словно взрыв или выстрел, прозвучал оглушительно и без предупреждения.       Больше не было преград.       Больше не было причин себя останавливать и ограничивать.       Пальцы ухватили замок на куртке притягивая ближе, а Рэймонд, продолжая смотреть широко открытыми глазами, прижался губами к губам Вэрнона; резко потянул молнию, раскрывая её, едва ли не вырывая с мясом, помогая избавиться от верхней одежды, что полетела на пол, составляя компанию френчу, бесхозно там лежащему. И никаких слов, никакого насилия над мозгом, выраженного в бесконечных спорах, обсуждениях отгоревших событий прошлого, попытках извиниться за что-то и признать себя виновным по всем фронтам. Им не нужно было проговаривать прошлые осечки, чтобы понять свою вину, признать её и пытаться добиться извинения.       Каждый сделал вклад не столько в развитие, сколько в усугубление ситуации. Каждый из них уже давно осознал свои ошибки и в перетирании их не нуждался.       О чём тут разговаривать?       И ради чего переливать из пустого в порожнее?       Были куда более актуальные вопросы и задачи, и они выступали на первый план, затмевая всё остальное.       Верхний свет в холле не горел — темноту рассеивало лишь тусклое сияние бра. Таинственный полумрак, в котором они внезапно оказались, создавал некую мистическую атмосферу и настраивал на определённый лад. Нечто древнее, неизведанное, неизученное, тёмное, но не пугающее, а манящее к себе. Тайное свидание, восхитительный незнакомец, что ожидает под покровом ночи — его лица не разглядеть, не увидеть предвкушающий блеск глаз, не заметить ироничную, немного насмешливую улыбку на тонких губах, не засечь растерянность, отразившуюся на лице. Можно только поддаться своим желаниям, не противясь им ни секунды, сжать сильнее протянутую руку, ощутить жар тела через несколько слоёв разделяющей ткани, прислушаться к сбитому дыханию и снова прижаться к губам в поцелуе, теперь уже не отвечая, а самостоятельно проявляя инициативу.       Входная дверь захлопнулась.       Клетка.       Ловушка.       Вэрнон с удовольствием выбросил бы ключи, если бы они у него были, заранее определив для себя, что никогда не отправится на их поиски, потому что выбираться отсюда ему не хотелось вовсе.       Он заставил Рэймонда прислониться спиной к этим дверям, перехватил за запястья, притискивая и их к гладкой, покрытой тёмным лаком поверхности. Полностью лишил свободы действий, оставив на рассмотрение единственный возможный вариант — сдаться на милость победителя, подчиниться и не пытаться вырваться.       Рэймонд не закрывал глаза долго, много дольше, чем любой другой человек, находившийся в схожей ситуации, а, когда ресницы, наконец, дрогнули и опустились, он полностью признал своё поражение. Боролся он не с Вэрноном — с самим собой. Несмотря на недавние заявления и заверения о том, что никаких условностей не существует, и он совершает то, что хочет, не задумываясь о последствиях, Вэрнон знал наверняка: правдивы они только наполовину. Больше бравада, чем реальность. Были случаи пренебрежения правилами, были экстравагантные выходки, которые оценить могли немногие. Но, несмотря на это, осторожность в жизни Рэймонда стояла превыше всего, и сейчас она тоже напоминала о себе, не позволяя мозгам расслабиться и перестать думать в лихорадочном ритме о последствиях падения в чужие объятия.       Лечь в одну постель с определённым человеком, оказаться полностью беззащитным, проявить доверие — это то, что Рэймонду в присутствии Вэрнона, было противопоказано, а он всё равно шёл к цели, разрываясь между доводами разума и невероятным по своей силе желанием.       — Твою мать, — выдохнул он и тут же добавил, разделив слова паузой. — Твою. Мать. Это поистине забавно, Вэрнон.       Он бы засмеялся.       Не истерично, но ошеломлённо. От самого себя. От своего решения.       Захохотал бы.       Но Вэрнон снова поймал его приоткрытые губы своими, целуя, облизывая, касаясь языком и мешая сосредоточиться на бесконечной грызне, спровоцированной неутихающим подсознанием.       Рэймонд не знал.       Не мог знать о его чувствах, о его многочисленных фантазиях, о его одержимости на грани помешательства, о многолетних грёзах, а потому и не догадывался, каково это — целовать его, растворяться в нём и осознавать, что всё происходящее — воплощение давней мечты, на исполнение которой и надеяться не приходилось.       Галатея Вэрнона ожила.       И теперь именно он, а не кто-то другой был для неё Пигмалионом. Он ощущал частое биение пульса, поглаживая запястье большим пальцем. Он прикусывал губы. Он цедил сквозь зубы тихие ругательства, когда в рот лезли волосы, всё время выбивающиеся из причёски, он касался подбородка и изгиба шеи, оставляя на них невесомые поцелуи, заставляя Рэймонда запрокидывать голову и всё сильнее погружаться в это состояние расслабленности, порождённой неподдельной нежностью и заботой. Сквозившей в каждом прикосновении, пропитавшей его насквозь.       Сколько их было до того, как в твоей жизни появился я?       Самый нелепый вопрос из всех, что можно задать человеку, который с минуты на минуту окажется в твоей постели. Самый провокационный, а ещё — отлично выдающий неуверенность в себе и своих способностях. Какая разница: сколько? Это совсем не важно, потому что истинную ценность имеет настоящее время. То, что происходит здесь и сейчас.       Сколько их было до того, как в твоей жизни появился я?       Вэрнон и без посторонних откровений знал, что чёртова тьма.       Неудивительно, если принять во внимание прошлое Рэймонда и его тесное — во всех смыслах — сотрудничество с Янисом Колвери.       Какими они были?       Это уже не столь безнадёжно и нелепо. Даже интересно, но тоже не имеет значения, потому что...       Потому что он всё равно будет лучше их.       Его первое преимущество в отношении и восприятии.       Его главное преимущество в том, что он — Серый Волк, а мистер Рэдли-младший — его Красная Шапочка. Наплевать, что там говорили по этому поводу сказки, и чем они имели обыкновение заканчиваться. На то она и сказка, чтобы отличаться от реальности по многим параметрам.       Захват ослабел, пальцы разжались, позволяя Рэймонду делать то, что он хотел. Не только покорно принимать чужие действия, но и отвечать на них.       — Кто бы мог подумать? — прошептал Рэй, прихватывая пальцами подбородок Вэрнона, проводя подушечкой по коже, поглаживая и усмехаясь; попутно наблюдая за реакцией на свои действия из-под полуопущенных ресниц. — Скажи мне кто-то об этом, я бы не поверил и посчитал красноречивого осведомителя лжецом.       — О чём?       — О том, что ты чертовски нежный, Вэрнон. Только об этом.       — Не всегда и не со всеми, Рэй.       — А как тогда?       — Нравится смотреть, как ты таешь с непривычки, — произнёс Вэрнон, усмехнувшись.       — Стало быть, хитрый план?       — Стало быть, он, — согласился Вэрнон, осуществив свою давнюю мечту, которую до недавнего времени сделать реальностью не получалось.       Он запустил ладонь Рэймонду в волосы, потянув за них, несильно и совсем не больно, но заставив податься вперёд. И снова поцеловал, теперь уже не сдержанно и нежно, а яростно, на грани исступления, кусая, сминая и заставляя тихо застонать от нахлынувших эмоций.       Рэймонд, не ограниченный в действиях, уверенно сделал шаг вперёд, принуждая Вэрнона продвинуться назад. И, если ему провернуть это было более или менее просто, поскольку он шёл нормально, то Вэрнону приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы ориентироваться в этой полутьме, передвигаясь спиной вперёд, при этом не спотыкаться и не налетать на предметы. Кажется, он всё-таки оступился. Кажется, умудрился что-то сбить ладонью, неосторожно взмахнув ею, потому что раздался звон битого стекла, а вслед за ним — стук, посыпались на пол одна за другой оторванные от рубашки пуговицы, закатываясь в укромные уголки. Горячие ладони забрались под ткань, прошлись по торсу, но надолго на месте не задержались, переходя к джинсам, расстёгивая ремень, вытаскивая из петель болты и медленно потянув вниз молнию.       Настала очередь Вэрнона думать о расхождении ожиданий и реальности. О том, что ему могли сказать, и о степени собственной веры сказанному.       Глядя на фотографии, он представлял иной антураж, иное «предисловие» к происходящему, иную атмосферу и иное место. Парень-мечта тоже представлялся другим, не таким, как в жизни.       Не лучше и не хуже — просто другим.       В мире фантазий он был лощёным, дорогим, заточенным под определённые потребности своих визави. Элитная шлюха, говоря открыто, без прикрас.       Но Рэймонд ею не являлся.       И антураж сложился иной.       Был тусклый свет маленьких светильников, была лестница, слишком твёрдая и неудобная, была ступенька под головой, о которую он чудом не приложился и тем же чудом не заработал сотрясение, была ладонь в волосах — то потянуть их сильнее, то пропустить сквозь пальцы. Было мягкое прикосновение, очерчивающее линию подбородка, был тихий смешок, был поцелуй в шею, касание языка — пошлое и мокрое, невыносимо горячее, оставляющее широкую полосу на коже, дыхание над ключицей и засос. На память. Была неудачная попытка поцеловать ускользающее видение. Сначала стремление вздёрнуть вверх и найти губами губы, а потом — напротив, желание увидеть, как Рэймонд выполняет обещание, прозвучавшее во время отдыха, незадолго до спонтанного отъезда. Увидеть, прочувствовать. Как он слизывает вязкую смазку, как приникает к головке, накрывая её губами и касаясь языком, как заглатывает сразу почти на всю длину, позволяя трахать себя в рот. Совершенный, неповторимый рот. Такой же влажный, как недавнее прикосновение, такой же горячий, обещающий невероятное наслаждение.       Был взгляд, который Вэрнон не выдержал.       Закрыл глаза, прижался головой к ступеньке и застонал, признавая собственное поражение, понимая, что иначе и быть не могло. Вообще никогда и никак.       Не отказываясь потом от солоноватого поцелуя, позволял целовать себя, отвечая, прижимая Рэймонда к себе, толкаясь языком в его рот, вылизывая и не отплёвываясь.       Крайняя степень доверия.       Или что-то такое.       Он слышал подобное высказывание.       Не сам, конечно, придумал.       Ему бы и в голову не пришло проводить такие параллели.       Сперма и доверие.       С ума сойти.       И кто только придумал их связать в едином предложении?       А, может, и не зря.       Может, в этом, правда, была какая-то, ускользнувшая от него логика.       Он не задумывался, он просто тонул в своих эмоциях, обожая, превознося, зная, что отпустить уже будет не в состоянии.       Впереди у них с Рэймондом была целая ночь и целая палитра впечатлений, начиная от безумной нежности и заканчивая не менее безумной страстью. Палитра, в которой нашлось место сорванному голосу, искусанным губам и разодранной спине. Последнее он заметил далеко не сразу — только после того, как немного отдышался и понял, что Рэймонд всё ещё его обнимает одной рукой. Ладонь покоится на тех самых царапинах, пальцы касаются повреждённой кожи, поглаживая осторожными движения, и лёгкое жжение даёт о себе знать.       Вэрнон не торопился откатываться в сторону. Продолжая упираться в матрас, он провёл тыльной стороной второй ладони по лицу Рэймонда, поглаживая мокрую от пота кожу и убирая прилипшую к ней прядь.       Смотрел в глаза и вспоминал о том, как ещё недавно Рэймонд реальный был Рэймондом из его многолетней фантазии.       А вообще-то лучше. В разы.       Без надуманных эмоций, искренний, как никогда прежде. Открытая книга, которую Вэрнон готов был читать, не переставая.       Рэймонд был таковым, когда...       Когда закрывал глаза, и подрагивающие ресницы отбрасывали тень на щёки.       Когда сглатывал, и можно было проследить движение адамова яблока, соблазнительно выступающего под кожей, притягивающего к себе внимание и пробуждающего желание поцеловать его в обязательном порядке.       Когда дышал через раз, позволяя брать себя пальцами в самом начале, самостоятельно на них насаживаясь, жарко выдыхая и время от времени шепча сбивчиво всего одну пошлую, но неизменно действовавшую по принципу мощнейшего катализатора фразу, состоявшую из двух слов, но пробирающую до глубины души. Сильнее, чем речь, состоящая из нескольких десятков предложений. Всего два слова.       «Вставь мне».       Ну же, Вэрнон...       Когда непроизвольно, а, может, и вполне осознанно, зная, как это выглядит в его исполнении, облизывал губы.       Когда лежал здесь полностью обнажённый с широко раздвинутыми ногами, порочный, максимально раскрытый, предлагая собой овладеть, и единственное, что на нём было — это пара капель дорогого одеколона с ненавязчивым древесным ароматом, тёплым, опьяняющим, смешивающимся с ароматом его кожи.       Он наслаждался.       Не скрывал своего наслаждения, и оно распространялось на Вэрнона, затапливало его, затягивало так же, как и потемневшая радужка, и расфокусированный взгляд, замерший на его лице, когда Рэймонд соизволил открыть глаза.       Когда обнимал, обвивая шею руками, и пристально смотрел, словно выпивая душу.       Когда обхватил ногами, отточено и уверенно — не иначе, как многолетняя практика — меняя положение, оказываясь сверху, запрокидывая голову и запуская ладони в волосы.       Когда насаживался уже не на пальцы, а на член, сантиметр за сантиметром принимая его в себя, позволяя Вэрнону читать по лицу все ощущения, с этими действиями связанные. С удовольствием не меньшим, а, скорее, даже большим.       Довольно ухмыляясь, осознавая силу собственной власти над телом Вэрнона и над его мыслями.       Когда касался себя, растирая капли смазки по члену, ощущая пульсацию вен, проступающих под тонкой, несказанно чувствительной кожей, каждым отточенным движением подводя себя к оргазму. И не протестуя, когда поверх его ладони Вэрнон положил свою ладонь, помогая, поддерживая заданный ритм, чтобы вскоре содрогнуться и ощутить капли на коже.       Когда Вэрнон, вытерев ладонь о простыню и переведя дыхание, принялся вновь ласкать его, Рэймонда, сначала только предельно осторожно оглаживая пальцами припухшие края растраханной дырки, затем — вставляя сразу два пальца, резко вгоняя их в податливое, разгорячённое тело, заставляя Рэймонда вскрикнуть и закрыть верхнюю часть лица ладонью.       — Грёбанный садист, — выдохнул Рэй, отбрасывая от лица непослушную прядь.       Слишком удовлетворённо, чтобы подумать, будто ему неприятно.       Но всё ещё слишком надменно, чтобы с него не захотелось сбить спесь отточенным движением, усиливающим ощущения, заставляющим терять голову вкупе со способностью дерзить.       — Больно?       Ответь Рэймонд, что, да, больно, Вэрнон бы не поверил.       От боли скулили иначе, не так эротично, не так просяще, не так томно. И не так провокационно.       Его стоны содержали в себе иное послание.       Продолжай. Продолжай же. Не останавливайся.       Вэрнон сгибал пальцы, то практически полностью вытаскивал, то вбивал обратно, касался гладких стенок и смотрел — неотрывно смотрел на Рэймонда, зная, что его взгляд чувствуют.       Закусывал губу, с упоением вспоминая о том, как ещё недавно трахал его не пальцами — членом. И думая о том, что вскоре снова будет это делать.       Может, даже без резинки, чтобы ощутить в полной мере и тесноту, и жар этого восхитительного тела, кончая в него и наблюдая за тем, как сперма мутными тонкими дорожками стекает по бледному крепкому бедру, прослеживая траекторию её движения пальцами, а то и языком.       Почему, собственно, нет?       Вряд ли бы Рэймонда удивило или смутило такое поведение.       Он бы не стал краснеть и называть Вэрнона идиотом, утыкаясь лицом в подушку и сгорая от стыда.       Он бы подставился под эту пошлую ласку и, несомненно, позволил вылизать себя.       Он бы протащился по полной программе от каждого движения, от каждого касания.       От всего.       — Больно? — повторил Вэрнон свой самый тупой вопрос, звучавший больше подначивающе, чем насмешливо.       Рэймонд развёл ноги шире.       — Присоединяйся. Давай, не тормози, Вэрнон, — произнёс, вновь мазнув языком по губам, и сжав в пальцах простыню.       Он сам себе нравился, независимо от того, что делал.       Независимо от того, что делали с ним.       В постели он не знал стыда. В постели он отдавался каждый раз, как в последний, позволяя вытворять с собой всё. Ловя ни с чем несравнимое удовольствие от процесса. Не стесняясь пошлых шлепков от постоянного соприкосновения плоти и хлюпанья смазки, не краснея от вызывающе-грязных слов, звучащих у уха, соглашаясь со сказанным и доказывая, что выданные характеристики вполне заслужены, а иногда превосходя их.       Вэрнон был с ним в этом вопросе согласен.       Ему тоже Рэймонд нравился, независимо от того, что делал и что делали с ним.       С поправкой на то, что это он, Вэрнон, должен был совершать определённые манипуляции с телом Рэймонда, а не кто-то посторонний.       Мистер Рэдли-младший.       Один из тех, кого принято именовать нарциссами. Рэй, видимо, был нарциссом неправильным, потому что, умудряясь любоваться собой и своими вызывающими поступками, он и о Вэрноне не забывал, уделяя ему внимания не меньше, чем себе, а вообще-то — больше.       Когда, стоя на четвереньках и позволяя натягивать себя, прижимался щекой к тонкому хлопку, закусывал простыню, зажимая её зубами столь невообразимо эротично, что от одного лишь взгляда на это действо можно было навечно потерять покой — прямая ассоциация с невыносимым желанием довести до своеобразной агонии. Заставить разжать зубы и не глушить стоны подобным методом, а застонать и закричать. Посмотреть и либо возбудиться за считанные секунды, получив практически каменный стояк, либо спустить за столь же мизерное количество времени, обкончавшись, будто школьник, не имеющий сексуального опыта и мучимый спермотоксикозом.       Когда самостоятельно отводил волосы от шеи, позволяя вылизывать чуть солоноватую кожу и прихватывать её зубами.       Когда кончал. Сначала с громким и пошлым стоном, а в последний раз, незадолго до наступления рассвета — с именем Вэрнона, слетающим с губ. Тихим шёпотом у самого уха.       Как заклинание или ключ к спасению.       — Вэрнон... Вэрнон... Вэрнон...       И этот голос проникал в сознание, переворачивая его, разбивая на осколки и снова собирая, склеивая, чтобы разбить повторно. Как первоклассная отрава, яд высшей пробы, неоднократно доказавший свою действенность на практике, он проникал в кровь и разносился по всему организму, проникая в каждую клеточку, оставаясь там — не было шанса избежать последствий. Либо иммунитет и привыкание, либо маленькая смерть каждый раз, но смерть из тех, которых не принято бояться. Та, на которую идут добровольно и умирают счастливыми.       На сбитых простынях, со слегка окровавленными — неудачно прикушенная и сорванная кожица — губами и под ним, именно под ним, а не под кем-то другим Рэймонд выглядел потрясающе, идеально. И не только под ним.       Просто.       С ним.       Вэрнон мазнул губами по скуле, оставляя на ней ещё один невесомый поцелуй, и присмотрелся внимательнее.       В глазах Рэймонда мелькнуло что-то, схожее со страхом.       Но ненадолго.       Он быстро совладал с эмоциями.       — Совсем забыл. У меня есть для тебя подарок, — произнёс Вэрнон, перехватив этот взгляд и поняв, что Рэймонд смотрит, не отворачиваясь.       — Подарок? — удивлённо переспросил Рэймонд.       — Да.       — И... какого типа?       — Увидишь.       — То есть, он здесь?       — Лежит где-то внизу. Кажется, я потерял его ещё у входной двери, но сейчас принесу, — пообещал Вэрнон, натягивая джинсы на голое тело, разыскивая сигареты и бросая их Рэймонду.       Тот отказываться не стал, выхватил из пачки одну, зажал меж основательно припухших — оттого по-особенному притягательных и невероятно сексуальных — губ. Сейчас они вызывали одну ассоциацию — опробовано, но он бы повторил.       И не единожды, пожалуйста.       Зажигалку у Рэймонда уже была.       Вэрнон заметил, как пальцы скользят по гравировке. Привычка. Вторая натура.       Для Рэймонда это было именно привычкой.       — А чем в это время заняться мне?       — Закрой глаза и не открывай их до тех пор, пока я не скажу, что ты можешь это сделать.       — Ладно, — согласился Рэймонд, неохотно следуя инструкциям Вэрнона.       С опасением, которое было заметным. Чрезвычайно заметным. И Вэрнон понимал, почему.       Снова профессиональная деформация сознания. Мысли, побежавшие в определённом направлении.       Подозрения.       Сейчас у него был великолепный шанс исполнить наказ Ингмара. Вернуться и застрелить Рэймонда в кровати, наплевав на всё, что произошло между ними ночью, не придав этим событиям значения. Просто секс. Просто партнёр, который по стечению обстоятельств был живым воплощением всех его фетишей, чувствовал его кожей. Был его идеальным любовником, безоговорочно.       Здравствуй, ваниль, — второй половиной.       Случается такое периодически, верно?       Встречаешь, влюбляешься до беспамятства, а потом узнаешь, что любовь всей жизни — твой заклятый враг.       Забавно так.       Наверное.       Ему было совсем не смешно. И Рэймонду, вероятно, тоже.       Рэймонд, знавший, что перед ним человек из клана Волфери, не мог быть безмятежным и ждал удара.       Несомненно, ждал.       Изумление его не было бы сильнее, вернись Вэрнон в спальню с пистолетом в руках и приставь холодное дуло к виску, стреляя сразу же, без промедления и предупреждения. Не давая возможности осознать происходящее и, по-настоящему, пропитаться страхом. Скорее, он улыбнулся бы цинично, понимая, что подозрения оправдались, и он попал в точку.       Но Вэрнон вернулся без пистолета.       Он слышал свои шаги и представлял, как воспринимает их Рэймонд.       Слишком громкие даже для такой зловещей тишины.       Слишком пугающие.       Переломный момент.       — Ты можешь сделать это сейчас, Волф-ф-фери-и, — выдохнул Рэймонд, предельно открыто улыбаясь. — Сейчас или никогда. Второго шанса не будет, уверяю тебя.       Чтобы понять смысл, вложенный в слова, обладать невероятно развитой интуицией не требовалось. Он обнажался на счёт раз. Нужно было знать правду. И всё по местам, и всё по полочкам.       Либо убиваешь ты, воспользовавшись моей слабостью и, как следствие, беспомощностью, либо я, но не сейчас — потом. При первой же возможности, которая мне выпадет. И я не промахнусь.       Шорох целлофановой упаковки заставил Рэймонда поморщиться.       Лёгкое прикосновение к волосам — распахнуть глаза и посмотреть изумлённо на человека, стоявшего рядом с кроватью.       В руках — разорванная упаковка, а не оружие. Такое холодное, безразличное — всё равно, кого лишать жизни.       Тиара, почти невесомая, опустилась на светлые волосы, слабо поблёскивая в неярком свете.       Фальшивое золото, вульгарные стекляшки вместо мастерски обработанных камней, украшавших фамильные ценности.       С ожерельем не сравнится.       Но...       Разве она пыталась?       — Импровизация, — произнёс Вэрнон, поправляя поддельное украшение и наслаждаясь произведённым эффектом. — Времени для выбора подарка было немного, потому взял первое, что попалось под руку. Это аванс. Следующая корона будет настоящей.       — Что?       — Следующая корона будет настоящей, — повторил он, неотрывно глядя на Рэймонда. — Я всё ещё не отказался от идеи — удержать тебя в этом городе и положить Наменлос к твоим ногам, сделав тебя его королём.       — И?.. — Рэймонд запнулся, не представляя, что ещё сказать.       Вэрнон закончил мысль за него.       Безвозмездно.       — И своим.       Рэймонд не ответил. Вскинул бровь, выражая недоумение и частичное замешательство. Пепел от зажжённой, но позабытой на фоне изумления сигареты падал на простыни. Свободная ладонь Рэймонда прошлась по краю тиары, словно в стремлении проверить реальность происходящего, понять, что происходит, а не запутаться сильнее прежнего. Но попытки понять были обречены, потому что тайна Вэрнона всё ещё таковой оставалась, и он не торопился срывать покровы, откровенно рассказывая о своих мотивах.       Рэймонд не знал.       И не догадывался.       А Вэрнон приберегал свои откровения для момента более подходящего.       Вместо пояснений он вновь поцеловал Рэймонда, будто столь нехитрым способом запечатал, скрепил их договор, вылизывая, кусая, снова чувствуя привкус крови на языке, ощущая горечь табака, выдыхая и принимая обратно дым.       Поцелуй был, как обещание: «Ты будешь королём Наменлоса».       Ждать осталось недолго.       Верь мне, Рэймонд Рэдли. Просто верь. А остальное не имеет значения.