Ice inside me

До десяти лет Виктор Никифоров боялся смотреть в зеркало. Мать назвала его Виктором – «Победителем»; не иначе как в отместку злобной удаче, преследовавшей ее за каждым углом. Отец Виктора разбился, когда тому было три: «я же говорила сменить резину, заморозки». Оставшись с мамой и бабкой («нет мужика в доме, а Витька, того поди, сам окочурится к двадцатке, это семейное»), Витя не рос в окружении любви, нежности и ласки. Нет, его не бросили под мостом; но с четырех лет он твердо знал, что и мать, и бабка работают, чтобы отдавать деньги, а значит, когда-нибудь придется работать и ему. Пока же он мог (и был обязан) чистить картошку, подметать пол, кормить кота, поливать цветы, порой даже убирать пыль с верхних полок, стоя на довольно шаткой стремянке; ни в первом, ни во втором классе его не забирали из школы – «четыре квартала, что, сам не дойдешь?», - а позже – даже не оставляли на продленку. В совсем юном возрасте он не мог похвастаться огромным количеством игрушек, зато в восемь он умудрился прочитать «Как закалялась сталь». Он ничего не понял; но мама, долго смотревшая на него сквозь линзы очков, на следующий день принесла с работы еще полдюжины книг, намного серьезнее, чем «Урфин Джус». Это была первая взрослая победа. Когда Вите было почти шесть, он в первый раз встал на коньки. Катались они с мамой, поздно вечером, почти в одиннадцать; это была залитая во дворе коробка, в которой днем крутилась вся местная шпана, а ближе к вечеру гоняли мужики с клюшками. Витя знал, что его отец погиб на льду; почему-то в голове он упорно видел эту самую коробку, а в ней – нарезающую круги машину, которая вот-вот вылетит прочь и исчезнет в ночной тьме. Витя смеялся; на льду ему было хорошо. Ни холодно, ни жарко, и каждой своей клеточкой он чувствовал скорость, которую дарили коньки, а еще все его тело (долговязое и бледное) наконец-то было ему подвластно: все-все мышцы работали, как надо, и ничто не могло испортить ему эту ночь. Сперва он катался, держась за руку мамы, большими кругами; но позже вырвался и проехал кривую диагональ через весь каток, споткнувшись и ударившись щекой об лед. Было совсем не больно, и даже когда мать, подъехав к нему совсем близко, велела встать, Витя продолжать впитывать в себя холод, наслаждаясь им и дыша полной грудью. Как же было хорошо!... - Это потому, что у тебя глаза цвета льда, - внезапно обронила мать, смотря на него хмуро и задумчиво. Витя даже перестал хихикать. Это была его первая попытка осознать себя. В фигурное катание он пришел сам, когда ему стукнуло семь. Его не хотели брать: староват. Мать тоже была не в восторге от идеи: дорогие тренировки, дорогие коньки и костюмы, дорогие налоги и прочая фигурная дребедень ложилась на ее плечи еще одной подработкой. Вите объясняли это в прихожей, увешанной кучей одинаковых коричневых пальто и теплых шапок. Бабки дома не было – ушла за продуктами. Витя не плакал и не кричал; он молча отвернулся к зеркалу, долго и упорно вглядываясь вглубь своих собственных глаз, прося помощи у ледяного бога, спящего там. И помощь пришла: телефон, позвонивший спустя десять минут, ворчливым голосом поведал, что его бабка умудрилась сломать ногу, грохнувшись где-то на льду около магазина. Мать умчалась, приказав сидеть дома; Витя сбежал в ту самую коробку, где катался почти год назад, и нарезал там круги до вечера, слушая песни льда и удивляясь, насколько тот сегодня податлив. Вечером, сидя на кухне в свете одинокой лампочки, чьи блики почти красиво распускались на клеенке, мать пила чай и плакала. Она плакала горько и мучительно, но Витя не понимал причину ее слез: бабке просто требовалась операция, он слышал по телефону. - Не отдам я тебя, не отдам!.. – закричала вдруг мать, смотря на него красным сморщенным лицом, - Этот поганый лед все у меня забирает! Твой отец…мама… все! Черт подери, Витя, он и тебя погубит! - Не погубит, - спокойно сказал Витя, внезапно даже для себя: маминых слез он боялся больше всего на свете. – У меня ведь глаза цвета льда. Помнишь? Это была первая битва его матери, которую она проиграла задолго до его рождения. Когда Виктору было девять, у него появился лучший друг. Арсений. Он не был блестящим фигуристом, но только от его шуток Витя мог смеяться так, что слезы текли по щекам ручьем. Иногда они прогуливали тренировки, шатаясь по парку и поедая мороженное в огромных количествах; Витя чувствовал себя счастливым, даже несмотря на то, что апрельская оттепель уничтожала прекрасные блестящие сосульки, а мягкий снег превращала в противный наст. Но как только тренер Фельцман объявил, что к нему попадет один, в голове Вити запела вьюга. Он танцевал так, как будто это был его последний раз; и воспитанники Фельцмана, забывая, как дышать, преклонялись перед ним. Витя знал, что победил; но когда Арсений вышел на лед, внутри что-то перепугано дернулось, и Никифоров испугался. По-настоящему, до дрожи в коленках испугался, что именно сегодня лед его предаст. Однако в следующий миг Арсейний споткнулся; споткнулся на ровной глади катка, на той, где десять минут назад летал сам Виктор. Он споткнулся и упал, неудачно выставив ногу, а потом вскрикнул и затих, понимая, что проиграл. Фигуристы замерли – все знали, что лед был ровным, и упасть… Яков внимательно посмотрел на Виктора, словно догадываясь, кто здесь был замешан; однако, ничего не сказав, он на руках отнес Арсения к местному хирургу, где тот закрыл тому дорогу в фигурное катание навсегда. Навсегда. Это был первый раз, когда морозная корона оплела не только голову, но и горло Виктора Никифорова. К двенадцати годам он узнал про соулмейтов. Мать, не смотревшая ему в глаза с десяти лет, мыла посуду, когда он решил разъяснить для себя все. Оттирая вчерашнюю гречку, мать лениво рассказала ему, что где-то в этом мире есть (вовсе и не обязательно) человек, который выбран для него с самого рождения. На теле Виктора нет его имени; но он носит имя Вити с самого своего первого дня, и уже его страстно и пылко любит, пусть они и незнакомы лично. Этот человек будет разыскивать Витю всеми силами, а когда найдет, им ничего не останется (к ужасу Виктора), как вечно быть вместе. На вопрос, есть ли лазейка, мать нехотя отвечает, что существуют еще и Связанные: люди, предназначенные друг другу так, что сами вольны выбирать свою судьбу. Если один из такой пары захочет оставить партнера, он может это сделать; вот только второй будет обречен на страшные муки, пока не воссоединится со своей строптивой любовью. Но Связанные довольно редки: на семь миллиардов людей их меньше ста штук. Их отличить довольно просто – если обычные пары соулмейтов красуются только одной меткой на двоих, то у Связанных она появляется при встрече. У обоих. - Поэтому, мальчик мой, - пышно произносит мать, и вдруг Витя понимает, что вся лекция в неизменном виде передается из поколения в поколение не один десяток лет, - ты никогда не будешь одинок. Никогда. Про Пустых, Потерянных, Полимейтов и прочую ересь Виктор узнает уже сам, спустя много лет. Он не подходит не под один тип. Виктор все еще не смотрит в зеркало – там отражается лед. Он знает, что дьявольски красив; и он знает, как журналисты любят воспевать его глаза. Вот только они ужасны. В них скрыто страшное проклятье, - проклятье льда. Внутри Виктор замерз, внутри него лед; и отец, и бабушка, и Арсений с толпой малолетних соперников пострадали из-за него. Виктор знает, что его соулмейт – Холод; Виктор знает, что ему лучше оставаться одному. Это знает и мать, и Фельцман; в глубине души они его боятся. И люди, что говорят про его глаза – смотрели ли они в них? Лед ревнив; стоит Виктору полюбить что-то кроме него, как тот моментально отбирает его новую страсть. Лед обожает Виктора – он делает его Королем, он дарит ему победу за победой, но не оставляет ничего, кроме себя. И Виктор счастлив, - в конце концов, у него глаза цвета льда, не спроста ли? Но в глубине души ему не верится: неужели где-то в мире есть еще один, такой же, как он? Неужели где-то в мире есть еще одно существо, которое было поцеловано Стужей при рождении? Неужели ему можно будет разделить с кем-то лед, почувствовать чье-то холодное, но человеческое касание? Неужели будет тот, кого лед примет, и избавит от одиночества своего любимого Короля? В толпе Виктор ищет такие же, как его, глаза – холодные и красивые. Виктор ищет одинокого, замерзшего демона, Виктор ищет своего брата. Он срывает золото за золотом; он давно склеился с маской веселого доброго болванчика, что обожают журналисты, и присматривает, есть ли еще на катке такой пустотреб, как он? Пока его избранника не видно; но он знает, что однажды все изменится. Правда, слегка не так, как он ожидает.