Трое из десяти.

      Поздняя осень. В эту пору Нью-Йорк кажется ещё более грязным и серым, нежели в любое другое время года. Холодный ветер подобно властному хозяину гуляет по его улицам. Он засовывает свой любопытный нос в безлюдные подворотни, играет с кучами мусора и опавшей листвой, что грязно-бурыми пятнами устилает мостовые, а также напевает свои причудливые песни в давно покинутых домах, в которых более не осталось ни капли жизни и тепла. Гарнизоны дождевых туч, что серым полотном висят над городом и цепляются за шпили высоких небоскрёбов, не спешат снимать свою блокаду, из раза в раз отправляя вниз войска дождевых капель, чтобы те, в своей самоубийственной атаке, вновь разбились о бесчувственный асфальт, оставляя на нём лужи своей мутной, бесцветной крови. И лишь изредка, найдя в себе силы для борьбы, солнечные лучи прорываются сквозь эту пелену, напоминая жителям города о своём существовании. Слепо шаря по холодному стеклу витрин и молчаливой стали автомобилей, они тщетно силятся вернуть все те краски, что были похищены осенью.       Этот день ничем не отличался от ряда других, тех, что были до него, и будут после. Жители Нью-Йорка спешили по своим делам, стараясь как можно меньше крутить головой по сторонам, улицы полнились протяжными стонами клаксонов автомобилей, оказавшихся в плену пробок, а в небе порой с тяжелым гулом пролетал очередной самолёт, скользя своей тенью по обшарпанным крышам высоток. Всё как всегда, и лишь на Пятой Авеню этот отлаженный механизм городской жизни дал сбой. Толпа зевак грудилась на самой границе полицейского ограждения, горячо перешептываясь и бросая любопытные взгляды за желтую ленту, что была слишком неуместна на фоне царившей повсюду серости. С каждым мгновением толпа ширилась и росла, а тон голосов стал сменяться с вкрадчивого и напряженного, на взволнованный и крикливый. Судя по всему, осени стало не по нраву то, что кто-то осмелился нарушить её меланхолическую тягучесть. Оттого-то в считанные секунды небо разразилось холодным дождём, заставляя всех зевак разбежаться в поисках укрытия от него. Под тугими струями дождевой воды остались лишь двое. Я и комиссар Бигл.       « -Думаешь, что это самоубийство?» Хриплым басом проговорил мистер Бигл, поднимаясь с колен и плотнее запахивая свой плащ. Ничего не ответив, я вглядывался в остекленевшие, подёрнутые мутной пеленой, глаза попугая, что лежал на грязном асфальте, безвольно раскинув свои руки. Взгляд его проходил куда-то сквозь меня и упирался в серый небосвод. Он будто силился прорвать эшелон туч и в последний раз насладиться солнечным светом, что был для него навсегда утрачен. Лежа среди осколков битого стекла, он уже не походил на живое существо, а более напоминал сломанную куклу, что за ненадобностью была отброшена в сторону. Клюв попугая был обагрён кровью, что под напором дождя нехотя стекала вниз, дабы раствориться в мутной воде. Это свидетельствовало о разрыве внутренних органов. Такое бывает при падении с большой высоты. « -Пока не знаю. Ещё рано о чём-то судить. Стоит дождаться результатов вскрытия.» Наконец проговорил я, оторвав свой взор от мёртвого тела и посмотрев на комиссара. Дёрнув ушами, пожилой доберман вновь склонился над попугаем, только для того чтобы одним движением ладони сомкнуть его веки, ставя жирную точку в жизненном пути пернатого. Видимо, прежде чем шагнуть с двадцатого этажа в зияющую пропасть, тот позабыл, что даже будучи птицей, он не умеет летать.       Меж тем, пока мы с комиссаром осматривали тело и делились друг с другом своими догадками, к месту происшествия, надрываясь сиреной, подъехала карета скорой помощи. Скрипнув тормозами и не заглушая мотор, автомобиль замер рядом с нами, а в следующий миг из его нутра появились двое санитаров. Пока мы составляли протокол, они в полном молчании погрузили тело на тележку и, накрыв попугая белой простынёй, которая от капель дождя постепенно утратила свою стерильную белизну, приобретая грязно-серый цвет, погрузили его в машину, чтобы потом доставить в морг. Наконец, уладив все формальности, я также получил возможность отправиться домой. Разбираться в смерти мистера Дива, а именно так звали пернатого, я буду уже завтра. Свой сегодняшний вечер мне никак не хотелось провести в компании того, кто уже никогда не будет спешить.       Достав из кармана пачку сигарет, я ловко подцепил одну из них и, после того как не без труда мне удалось высечь из зажигалки тонкую струйку пламени, наполнил свои лёгкие первой порцией табачного дыма. Стоя под проливным дождём, я вновь поднял свой взгляд к чёрному провалу разбитого окна, расположенного на двадцатом этаже. Что же заставило мистера Дива свести свои счёты с жизнью? Отчаяние, одиночество, или всему виной было что-то ещё? Осмотр его квартиры не дал никаких зацепок, хотя, возможно, мы просто плохо смотрели.       « -Артур, садись, я подвезу тебя до дома!» Окрик комиссара выдернул меня из паутины своих измышлений и, щелчком отправив окурок сигареты в сторону, я поспешил забраться в мерно гудящий автомобиль, находя под его жестяной крышей спасение от струй холодной воды. Устроившись поудобнее в кресле, я буквально тотчас погрузился в полудрёму, убаюкиваемый мерным голосом диктора, вещавшего по радио очередную сводку новостей.       С Александром Биглом я познакомился очень давно, ещё в ту пору, когда проходил обучение в полицейской академии. Этот стареющий доберман не раз и не два выручал меня, впрочем, как и я его. Ветеран Второй Мировой, он был одним из тех, кто принимал участие во всем известной «высадке в Нормандии». Опалённый сражениями с фашистами, он умудрился сохранить оптимизм и бодрость духа, чего нельзя было сказать обо мне. Будучи другом семьи, он часто приходил к нам в гости, вместе со своей супругой и двумя детьми. В такие моменты, сидя в гостиной и предаваясь дружеской беседе, я отчаянно убеждал себя, что всё не так уж плохо, а самое худшее уже позади. Однако, жизнь неустанно напоминала мне, что всё не может быть так просто.       Коротко взвизгнув тормозами, автомобиль замер прямо напротив моего дома. Распрощавшись с Александром, я покинул уютный салон и, подняв ворот своего плаща, в спешке взбежал на крыльцо, чтобы в следующую секунду глубоко вдавить холодную кнопку звонка. Протяжная трель разнеслась по всему дому, а затем я услышал спешные шаги своей жены, торопившейся открыть дверь и впустить меня внутрь.       Её длинные шелковистые волосы были собраны в аккуратный хвост, а поверх домашнего халата красовался фартук с вышитым на нём незамысловатым узором. Клэппи появилась в окружении того домашнего тепла и уюта, что порой бывают так нужны всем нам. Именно ради этой, необычайно дорогой мне женщины, я всякий раз заставляю себя вернуться домой, претерпевая все удары судьбы, чтобы вновь почувствовать прохладу её поцелуя на своей щеке. Вот и сейчас она даже не стала ждать, когда я сниму свой мокрый плащ и шляпу, а сразу прильнула ко мне, позволяя мне почувствовать себя нужным. « -Дорогой, всё в порядке?» Голос Клэппи, наполненный тревогой, выдернул меня из липких объятий размышлений. « -Да, в полном… Просто задумался.» Проговорил я, приобняв супругу за талию. « -Что у нас на ужин?»       Так и протекает моя жизнь, сухо шелестя календарными листами. Едва только встав утром с постели, я могу наперёд сказать, чем закончится вечер. Работа занимает большую часть моего дня, порой мне кажется, что именно она является моей законной женой, а Клэппи лишь дорогая сердцу любовница, к которой я убегаю всего на несколько часов. Всё, что мне остаётся делать после ужина, так это коротать свой вечер в кресле, находясь в компании поставленного голоса диктора новостей, и лишь изредка прислушиваться к тихому сопению уже дремлющей супруги. И только ворочаясь под одеялом, дожидаясь прихода сна, я позволяю себе окунуться в воспоминания, так бережно хранимые в моей памяти.       Клэппи, в ту пору носившую фамилию Онсворд, я встретил в свои двадцать шесть, почти сразу после того как был принят на службу детективом. Тогда, ещё молодого и горячего, она сводила меня с ума милыми чертами лица, изгибом шеи, небрежным взмахом ресниц. Немало времени я потратил на то, чтобы заслужить её благосклонность, о чём в дальнейшем ни капли не пожалел. Всё, что мне хотелось сделать, глядя на неё, лишь заключить в свои объятия крохотное тело этой серой мышки, а затем раствориться в равномерном звуке биения её сердца. И вот уже двадцать лет как мы вместе, делим кров и спальное ложе. Конечно, нам не удалось осуществить многого из того, чего мы некогда желали. Например, детей у нас с Клэппи так и не появилось, как мы не старались. Из-за этого я довольно быстро пристрастился к алкоголю и сигаретам, за что и поплатился в дальнейшем. А Клэппи, она продержалась намного дольше меня. Я всё поражался силе её духа и тому, насколько глубоко она способна спрятать свою боль. Она всё шутила, но момент, когда она сломалась, всё же настал. Нет, Клэппи осталась всё такой же прекрасной женщиной, вот только задорная искорка в её глазах потухла, похоже, навсегда.       Со мной же судьба обошлась иначе. Сорок первый год застал меня в возрасте тридцати двух лет, я был призван служить буквально спустя пару недель после чудовищной бойни на Перл-Харбор. Пройдя краткий курс боевой подготовки, я, как и сотня других новобранцев, был отправлен в Северную Африку, противостоять силам Эрвина Роммеля. Два длинных, ужасных года, вплоть до сорок третьего, мы ежедневно сражались за свою страну и свои жизни. Порой мне снятся сны, переполненные маем сорок третьего. Только после того как фашисты капитулировали на полуострове Бон, ко мне пришло осознание, что я проливал свою и чужую кровь не зря. Как бы там ни было, с войны мне удалось вернуться если не героем, то, по крайней мере, живым, что уже было немаловажным. Лишь спустя несколько лет я вновь вернулся к своей службе детективом, сменив одного врага на другого.       Преступность, это бич любого общества. Испокон веков находились те, кто считал себя вправе брать то, что им не принадлежит. И не важно, что это, совершенно новая пара обуви, или чья-то жизнь. За годы своей службы я успел повидать такое количество преступников, что память моя была просто не в состоянии удержать их лиц или имен. Они были не более чем огромный, бесформенный ком, находящийся где-то на задворках моего рассудка. И лишь в моих кошмарах вся эта масса обретает голос. Раскрыв множество ртов в немом крике, они требуют, чтобы я вспомнил, как их зовут. До самого рассвета. И с каждым годом своей службы пробуждение для меня становится всё желаннее. Как хорошо, что скоро рассвет.