Чумной Петербург

I will kill your friends and family to remind you of my love — Hamilton. An american musical.

Вечерело. Небо затянуло холодными стальными тучами. Промозглый ветер пробирал до костей случайных прохожих, не успевших с наступлением сумерек укрыться в уютных квартирах. Город, оказавшись в лапах осени, представлял собой зрелище крайней степени жалкое. Сырость и грязь на улицах развели дожди, через день терзающие город на Неве. И вот, очередные мелкие капли сорвались с небес, чтобы разбиться о мостовую под копытами конного патруля. Типография «Невского обозрения» на Набережной Мойки в доме номер тридцать два встречала прохожих неприветливой табличкой с надписью «Закрыто». Колокола только-только отметили десятый час вечера. Главный редактор газеты стоял около окна в своем кабинете, вглядываясь в холодные воды Мойки. В здании Главного Штаба напротив горел свет. И отчего-то мужчина был уверен, что оттуда на него точно так же смотрит кто-нибудь, стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, закрадывающихся в голову. Евгений Абхаликов опирался на трость. Он был бос. В свободных брюках и рубахе навыпуск. Черные волосы растрепаны. Глаза запали от недосыпа. Трудно было припомнить, когда последний раз он поднимался на третий этаж здания, где жил. Типография занимала два этажа особняка, ранее принадлежавшего родителям хорошего знакомого Евгения — Руслана. Однако тот предпочел передать три этажа во владение «Невского обозрения» и его сотрудников: Евгения Абхаликова, Елизаветы Герцен и Дениса Васильева, поскольку считал, что пресса не менее важна, чем собственное удобство. Сам хозяин особняка квартировал на верхних этажах дома, порой присоединяясь к Евгению во время салонов, устраиваемых в холле издательства. Там обсуждались последние новости, читали свои произведения молодые авторы, играли в бридж и слушали музыку. Так было до последних пор. С тех пор, как гвардейцы организовали попытку государственного переворота, временное правительство, возглавляемое Верховным Главнокомандующим, генералом Ильей Абрамовым, резко урезало свободу воли, щедро подаренную старым императором Дмитрием — отцом императрицы Екатерины. В салонах поначалу обязали присутствовать государственных служащих. Впрочем, их у свободолюбивого редактора в знакомых было много. Хватало посадить в угол мало соображающего в необходимости своего присутствия Юлия, чтобы удовлетворить главное требование: лицо государственное на этом сборище. Когда спустя месяц генерал Абрамов, при настоянии полковника Горностаева, ввиду отсутствия у несчастной Екатерины прямых наследников, венчал на престол леди Александру Бельковскую, столица замерла в ожидании. Ведь девушку знали, как даму действительно чудесную, нежную и очень добрую. Но первым же росчерком пера была введена жесткая цензура, в первую очередь запретившая салоны полностью. С тех пор прошло уже два месяца. Поздняя холодная осень воцарилась в городе вместе со скорбной тишиной. Некогда шумные, живые улицы стихли с момента, как въезд в город был закрыт в связи с карантином чумы. Больных было много. Вначале выделили под их упокоище с распоряжения генерала Абрамова остров Новая Голландия. Докторов туда пускали. Но никаких посетителей. Требовали всех зараженных сразу же выдавать дежурным и отправлять туда. Продлилось лечение не больше месяца. С приходом императрицы Александры ко власти появление болезни было объявлено виной жителей Нави, а ее неизлечимость и распространение — ложью нечестивых лекарей. По городу прокатилась волна арестов. Одним из первых был арестован доктор Орлов. В тот же миг газеты, поддерживавшие новую политику, запели о том, что теперь все проблемы исчезнут. Главный губитель наказан по всей строгости. Однако вся строгость закона проявилась потом. Через пару недель после ареста доктора Орлова на дворцовой площади собрали гильотину. И сейчас главный редактор «Невского обозрения» Евгений Абхаликов стоял у окна, вглядываясь в холодные воды реки Мойки, ожидая своих журналистов со статьей, призванной рассказать гражданам о том, что несет новая политика. Внизу послышался шум. Будто кто-то пытался передвинуть тяжелые печатные станки. Евгений, за часы ожидания ощутивший себя каменным изваянием, вздрогнул, развернулся и поспешил вниз. От удивительно промозглой осени нога чудовищно болела. Только сейчас мужчина ощутил это — в момент, когда пришлось спускаться по лестнице. — Лизка? Денис? Опять шлялись по кабакам? — хмуро крикнул Евгений, входя в печатный зал. — Грубо вы к своим сотрудникам относитесь. А к посетителям еще грубее. Надменный голос генерал-майора Горностаева пробирал до самых костей. До раздробленных костей искалеченной правой ноги. Николай сидел за рабочим столом Евгения, развалившись в кресле, закинув ноги на низкую банкетку, которую особенно любила Елизавета, предпочитая ее своему законному рабочему месту. — Что вам нужно, генерал? — Евгений постарался скрыть в своем голосе нервнозность и недовольство ситуацией. Редактор крепче сжал набалдашник трости. Воспоминания о генерал-майоре — самые тошнотворные в его жизни. В такой же промозглый осенний день охочего до сплетен офицера Абхаликов вызвал на дуэль за всю массу угроз и намеков, последовавших за одной из разгромных статей. Евгений слишком хорошо помнил этот насмешливый, лживо-сочувствующий взгляд, когда Горностаев — тогда еще в чине майора — отдавал приказания секундантам, чтобы спасти жизнь журналиста. Герой, чтоб его. Взгляд холодных глаз Евгения впился в Николая, ожидая ответа. — Зашел в гости, господин Абхаликов… Всего лишь в гости. Присядете? — Горностаев улыбнулся, указав на старый обшарпанный стул, на котором, насколько Евгений помнил, лежали бракованные выпуски газеты. — У вас, что же, генерал, других дел нет, кроме как захаживать в гости к печатникам? — Абхаликов проигнорировал предложение сесть, лишь крепче опершись на трость. Улыбка Горностаева стала шире. — Ну что же вы так негостеприимны… — он вздохнул будто бы с жалостью. — Поверьте, любые дела можно отложить, если событие нынешнее того стоит. Согласны со мной? — Пожалуй, что так, — Абхаликов поджал нижнюю губу, не совсем понимая, что от него хочет Горностаев. — Думаю, обойдемся без излишних обменов любезностями, вы не против? — получив в ответ молчаливый укоризненный взгляд, генерал-майор расценил его как согласие. Он поднялся на ноги, будто из уважения к стоической мужественности хромого. — Я здесь для того, чтобы предложить вам — «Невскому обозрению» в полном составе — немного… Повременить с выпуском новостей. — Что значит «повременить»? — моментально ощетинился Евгений. — Газета выходит строго по графику. Никаких официальных извещений или судебных приказов мы не получали. — Именно поэтому я здесь, — улыбка не сходила с лица Горностаева, и это Евгения злило. — Чтобы решить этот вопрос… Скажем так… Неофициально. Не поднимая лишнего шума. — Боитесь, что суть ваших дел весь город осознает? — огрызнулся Абхаликов, прекрасно понимая, что этими словами переступает опасную черту. — Почему же так враждебно? — Горностаев, казалось, искренне удивился. — Суть «наших», как вы выразились, дел и без того ясна любому разумному горожанину. Вы же… Как бы это сказать попроще, вносите некоторую сумятицу. Посему, предлагаю вам первый и единственный раз — передохните, господин Абхаликов. Возьмите с собой своих подчиненных и… — он медленно приблизился к редактору, — замолкните на некоторое время. — С чего вы взяли, что я соглашусь? — Абхаликов поджал губы. — Потому что я в этом уверен, — Горностаев приблизился к редактору вплотную, отчего тот отшатнулся на полшага назад. — Сейчас вы согласитесь, и я уйду мирно, не вызывая более вашего негодования своим видом. — «Не вызывая негодования своим видом», да? — язвительно повторил Абхаликов сказанные слова. — Да вы своим существованием вызываете негодование любого разумного человека! Горностаев неодобрительно цокнул языком. — Господин Абхаликов, осторожнее с языком… Вы, кажется, забыли, что беседуете не с генералом Вяземским, который, очевидно, прощал слишком много вольностей. — А вы забыли, что беседуете не со своими лизоблюдами, — в свою очередь огрызнулся Евгений. Генерал-майор склонил голову набок со взглядом, полным снисходительности, будто великодушно прощая недальновидность Абхаликова. Горностаев схватил редактора за подбородок, отчего тот дернул головой. Однако хватка генерала оказалась крепче, чем могло показаться. Он склонился к Евгению на уровень шепота. — Я вас уничтожу, господин Абхаликов. От начала. И до конца. Абхаликов оскалил было зубы, но ему не дали ответить. Удар пришелся Евгению в солнечное сплетение. Редактор согнулся пополам, не в силах вдохнуть или выдохнуть, крик боли застрял в горле. Трость, выпавшая из руки, с глухим стуком покатилась по паркету. Горностаев, чувствуя себя победителем, склонился к уху журналиста. — Ваша партия проиграна, господин Абхаликов. Примите мои искренние сожаления, — генерал-майор, легко подхватив в руки чужую трость, выпрямился. — Стража! Хлопнула входная дверь. Евгений мог видеть только несколько пар заляпанных петербургской грязью сапог, а о сопротивлении не могло быть и речи. — Арестовать его. Изъять все последние тиражи и статьи, которые еще не опубликованы. Видит бог, господин Абхаликов, я хотел, как лучше… Двое молодых солдат — наверняка еще при императрице Екатерине имевшие разве что звание ефрейтора, подхватили Евгения под руки. Исполнять приказы они умели лучше всего, имея минимум собственных мыслей и, вероятно, полное отсутствие собственной воли. Возможно наоборот. Вероятнее — все вместе. Абхаликов практически не ощущал реальность перед собой. Перед глазами все плыло, ноги не слушались, в уши будто налили воды. Неожиданный удар оказался слишком сильным и болезненным. За спиной он через гулкую пелену слышал, как падают станки, как рвется бумага. Они не оставят на издательстве камня на камне. Но черт с бумажками! Плевать и на оборудование! Будет настоящей бедой, если под арест сейчас попадут его люди… Раньше Евгению и в пьяном бреду не пришло бы в голову, чтобы радоваться безответственности Лизы. Приди она вовремя, и сама бы оказалась в этой передряге. Евгения протащили по холодной мостовой — как был, босого, неодетого, по ледяным лужам, в которых исчезали капли осеннего дождя. Частью оставшегося в порядке после удара сознания Абхаликов уловил перед собой траурно-черный цвет экипажа. Конечно, какой же еще… Путь в Петропавловскую крепость был последним маршрутом главных врагов власти во все времена. Но сейчас приобрел особенный масштаб, обернувшись настоящим бедствием. К прошлому выпуску Денис принес статью о том, что камеры и карцеры переполнены. Тогда им дали даже официальные комментарии, что одни люди в разной степени были участниками мятежа гвардейцев, другие — распространяли смертельную болезнь (таковыми, обычно, оказывались разъездные доктора), третьи покрывали неких мятежников, в реальном существовании которых Евгений сомневался. Хотя слухи ходили разные. Вплоть до того, что в городе под руководством некогда одного из гвардейцев зреет очередной мятеж. Но из гвардейцев остался только Дмитрий Черепанов. Его спас протекторат тестя — польского аристократа. Но все же он был разжалован трибуналом и отправлен в их особняк на Фонтанке под домашний арест. Пару раз Евгений пересекался с супругой Дмитрия на улице. Хмура и тиха. В черных одеждах, подобно скорбящей. Ходили слухи, что майор Черепанов был свидетелем того, как Дмитрий Свиридов убил императрицу. И шок от предательства друга оказался таким сильным, что теперь мужчина будто сошел с ума. Супруга его часто прогуливалась одна в летнем саду. В смиренной тиши ходила в лавку за товарами. И будто не молодая женщина, менее полугода назад казавшаяся при дворе столь яркой и счастливой, а пожилая супруга, в своей жизни столкнувшаяся с огромными тяготами. Несмотря на нежные и уважительные приглашения императрицы, женщина не появлялась при дворе. В доме семьи Черепановых на набережной реки Фонтанки под номером сорок восемь редко горел свет. Будто никто и не жил там. Тихая трагедия. Эти люди не заслужили подобного. Не заслужил храбрый майор такой тишины. Евгений чувствовал, как мерзнут пальцы. Пытался дышать на руки, свернувшись в промерзшем экипаже, пересекающем Троицкий мост. Мужчина чувствовал, как ветер со стороны Невы задувает в щели транспортного средства. Он закашлялся. Почувствовал непреодолимое желание курить. — Эй! У меня есть право на сигарету? — крикнул Евгений, стараясь скрыть нервную дрожь в голосе от сковывающего холода. Слова, звучащие в ответ, разобрать было практически невозможно. Однако в небольшое слуховое окошко все же выпали сигарета и коробок с одной спичкой. Евгений торопливо закурил. Легкие наполнились ядовитым дымом, появилось небольшое ощущение существования самого себя, продлившееся ровно до момента, пока экипаж не сделал остановку. Двери с тихим скрипом открылись. — На выход, — голос прозвучал довольно холодно. Инквизиторы. В новом государстве они выполняли функции и сыска, и тайной полиции, и надзирательных органов… И всех прочих представителей власти, чья задача была в удержании страха перед властью. Все, как на подбор, хмурые и бледные, в одинаковой, без знаков отличия — чтобы неповадно было — красной форме, они казались всполохами уничтожительного пламени в умирающем Петербурге. Евгений медленно поднял на встречающего его инквизитора хмурый взгляд. И тут же изменился в лице: — Руслан? Молодой инквизитор побледнел. Тут же нервно оглянулся по сторонам, а после бросил солдатам строгое: — Немедленно доставить задержанного в мой кабинет. Он обернулся и торопливо пересек площадь перед собором, направившись к строению, где разместился штаб инквизиции. Руслан Третьяков почувствовал себя в крайней степени смятенным. Видеть друга в числе арестованных было слишком странно. Руслан не мог поверить, что Евгений совершил нечто более серьезное, чем статьи в газетах, освещающие события ровно в том ключе, в котором они происходят. Ведь не далее, как в том месяце он сам передавал одному из журналистов «Невского обозрения» информацию о положении дел среди заключенных. Неужели из-за этого Евгения задержали?.. В таком случае прекрасно, что именно Руслан должен разобраться в его обвинении! Разумеется, оправдать журналиста не получится — из бастионов крепости невозможно выйти, если тебя доставили в черном экипаже — но можно попытаться что-нибудь сделать. И смягчить его участь. С этими мыслями Руслан запер дверь кабинета за спиной журналиста. И тут же подхватил едва не упавшего без поддержки мужчину. — Что случилось? — инквизитор позволил себе беспокойство в голосе. Он помог арестанту добраться до кресла и спокойно сесть. — Горностаев, — Евгений выдохнул. — Он требовал, чтобы я остановил работу газеты… Как видишь, получил отказ. Журналист мрачно усмехнулся. Он вновь вышел проигравшим из конфликта с Николаем. Сохранив жизнь, но не честь, Евгений ощущал себя побитой собакой. — Ты понимаешь, что я не могу подписать тебе освобождение? — Руслан сел за стол. Нервно потер виски, закрывая глаза. Он понимал, что Евгений не должен находиться здесь. Третьяков знал Абхаликова давно — еще когда только-только заступил на службу полиции, для него и его газеты выделил часть собственных апартаментов из лучших побуждений и вместе с ним радовался получению инквизиторского мундира… Евгений был в его глазах честный, законопослушный человек, следующий велению совести. К сожалению, как и большая часть тех, кто покоился в застенках Петропавловской крепости. «Как и большая часть…» Инквизитор вскочил на ноги. Он не может выпустить журналиста, но облегчить страдания — в его власти. В тюремной камере многое решает твое соседство. Зашуршали страницы амбарной книги, еще не ушедшей в архивы. Будто Руслан чувствовал: рано или поздно наступит момент, когда она понадобится. Мужчина торопливо искал среди арестованных нужную фамилию и место, где этот человек содержится. — Эти люди тебе помогут… Не пропасть, — попутно Руслан пытался успокоить своего друга. Или же загладить ту вину, которую брал на себя сейчас — став его обвинителем. Если бы только императорским повелением Евгения представили перед судом! В таком случае Руслан мог бы совершенно спокойно со стороны обвинения проиграть его дело. Вот только суды по делам такого рода в обычном порядке не проводились. И до этого Третьяков чувствовал неприятную боль за тех, кто проходил через его кабинет по этапу, обвиненный в предательстве и измене. Зачастую эти люди понятия не имели о своем преступлении. Любое случайное слово становилось роковым. — Эти люди?.. — Евгений посмотрел на своего соседа хмуро. Журналист прекрасно знал о непопулярности своей персоны. Уж слишком многих призывал к ответу за свои грехи. Ответом ему послужила лишь растерянная улыбка инквизитора. Он был уверен в своих словах. *** В камеру Евгения привел неприятного вида пристав. В отличие от Руслана, он видел в журналисте исключительно опасного преступника. — Всем встать, чтобы вас видел, сволочи! — прикрикнул он заключенным. Ослушаться его никто не пытался. Двое мужчин покорно встали около своих лежанок. Ободранные, грязные, обросшие. Жизнь обошлась с ними по-свински. Лишила некогда достойных людей лица. Убедившись, что никто не собирается нападать и бежать, пристав отпер дверь, втолкнул в камеру едва держащегося на ногах Евгения. Дверь закрылась с оглушающим лязгом. Прогремел ключ в замке. — Евгений?! — один из заключенных удивительно резво приблизился, поднимая журналиста с холодного каменного пола. — Евгений! Абхаликов растерянно поднял взгляд, выхватывая из дикого лохматого лица знакомые черты. Сколько с этим человеком он вел бесед, сидя рядом во времена салонов. Обсуждал последние новости, не боялся высказывать свои взгляды на различные ситуации. — Доктор! Смотрите-ка! Это ведь мой хороший товарищ! Уж не знаю, были вы знакомы на воле. Или нет, — пленник рассмеялся, будто вновь почувствовав себя живым. — Евгений Абхаликов? — мягкий голос Доктора показался не менее знакомым. — К сожалению, не вышло познакомиться лично… Но я был знаком с Дмитрием Свиридовым. И он многое рассказывал о вас… Евгений непонимающе взглянул на сокамерников. Их голоса казались знакомыми, но лица — испещрены тюремной мукой. Озарение пришло совершенно неожиданно, когда он взглянул в глаза мужчины, поднявшего его. — Генерал Вяземский?..