I wrote to the General a month ago — Hamilton. An american musical.
К рассвету беспокойство в стане разбойников сравнилось по масштабам с волнением на море. Когда небо чернеет, а свирепый ветер рвет паруса, впиваясь в них ледяными когтями. Белыми полотнами парусов оказались письма, что Отец принес от отца Михаила. Екатерине не позволили и вполглаза ознакомиться с информацией. Атаман, едва окончил чтение, спрятал одно письмо во внутренний карман побитого сюртука. Второе сунул в руки Мелкому и, что-то шепнув младшему разбойнику, отправил его прочь. Разобравшись с письмами Михаила, Атаман отволок Екатерину к тенту, служившему единственным укрытием, вручил обрывок бумаги, огрызок карандаша и заставил писать. Послание горе-императрицу обязали адресовать не кому-то, а самому генералу Абрамову — в его ставку, расположившуюся под Псковом. — Это бесполезно, — прокомментировала Екатерина, не отрываясь от написания. Ей не требовалось поднимать голову, чтобы ощутить на себе прожигающий взгляд главаря разбойников. — Он не примет вас. Он вообще никого не принимает! — Мы должны хотя бы попытаться, — холодно отчеканил главарь разбойников. — Иначе… Один бог знает, что может случиться иначе. Атаман вновь нервно коснулся рукой платка на шее, подарив Екатерине безумное желание узнать, что так сильно беспокоит мужчину. Она с первых часов знакомства отметила: как только спокойного снаружи бандита начинали захватывать какие-либо сильные эмоции, он начинал поправлять плотно затянутый платок. — Он не принял людей Горностаева, — продолжила бубнить Екатерина. — Я, конечно, была затворницей, но не глухой. Не услышать препирательства Горностаева и Драйцеля мог разве что покойник, — на мгновение бывшая императрица прервалась, с удивлением отметив в собственной речи весьма ширпотребный пассаж. Когда она успела нахвататься просторечных выражений, свойственных лишь заводским работягам с верфей Васильевского острова? Тряхнув головой, женщина продолжила. — Он окопался во Пскове с остатками своей армии. Они не готовы идти ни на какие соглашения. Холодное перемирие — так они говорят. — Мы в курсе последних новостей, Екатерина, — Атаман, кажется, начинал терять терпение, отчего голос его стал куда более резким, чем прежде, хотя и до этого не особенно отличался теплотой. — И прекрасно знаем про соглашение Главнокомандующего с Временным Правительством Петрограда. — Мне было бы достаточно вернуться в Столицу, и оно действительно станет временным и перестанет быть правительством, — в голосе Екатерины скользнули нотки честной злобы. Она устала быть безвольной куклой. Слишком поздно — с этим не поспорить. Но пора становиться императрицей, а не дурочкой, боящейся шаг ступить без оглядки на советника Ларкуса или гвардейца Свиридова. Особенно в момент, когда людям нужна помощь. — И, конечно же, вас примут с распростертыми объятиями, признают в ваш уже год как погибшую правительницу и будут заискивающе лыбиться, целуя подолы платья, — Атаман улыбался, но похоже это было больше на угрожающий оскал. — Не забывайтесь. Вас расстреляют на первом же кордоне. Екатерина внезапно поймала себя на мысли: больше всего ее удивляет не то, что и как говорит разбойник, а то, что он при всем откровенно паршивом положении продолжает говорить с ней на «Вы». — А теперь подробнее, — вступился Гнойный. — Когда мы начали не просто держать девку, как пленницу, но участвовать в каких-то проимператорских делах? Он приблизился, похожий на костлявое чудовище. Высокий обладатель впавших глаз и пугающих черт лица. Свергнутая императрица не горела желанием находиться рядом с Гнойным в моменты, когда он становился похож на навную тварь, разве что без видимых черт гостей с другой стороны. Екатерина предпочла уткнуться в письмо. Она понимала, что атмосфера в лагере накаляется. И, будучи причиной напряжения, не хотела провоцировать обстановку на взрыв, способный задеть ее. Куда труднее понять, отчего сам Атаман так настаивает на помощи. К чему письмо Абрамову? Женщина робко подняла взгляд. Конфликт между Атаманом и Гнойным накалялся. — Немедленно успокойся, — в приказном тоне начал Атаман, приближаясь к разбойнику. — Успокоиться? Их политика довела нас до этой жизни… И мы собираемся вдруг помогать… Этой девке?! — он сжал руки в кулаки. — Гнойный… Тише… — к нему приблизился СТ, с явным желанием при необходимости держать «героя». — Успокоиться?! Почему мы с ней должны возиться?! Их власть довела вас до каменоломен! Их власть убила мою мать! Как и сотню других людей, чья вина была, подождите-ка, в чертовом инакомыслии! — он попытался броситься вперед, но СТ схватил бандита под руки. Благо, был куда крепче и мощнее высокого, но в целом тощего Гнойного. — СТ, уведи его немедленно, — прошипел Атаман. Бандит кивнул, утаскивая товарища прочь. — Ты с ума сошел? — шепнул он, оказавшись достаточно далеко от главаря. — Атаман взял нас под свое крыло. Помог не подохнуть от голода и болезней. А ты выступаешь, как дива в театре. Ответом послужило невнятное бурчание. Тихое и яростное. Сидя на земле, Гнойный уткнулся носом в колени, накинув плащ на голову с каким-то детским желанием спрятаться. Подальше от всего этого. Он не горел желанием помогать власти. Слишком много неприятных воспоминаний подарил этот режим, начиная с момента рождения и первых воспоминаний о холодной кроватке в продуваемой насквозь комнате. — Из гноя появился, гноем кормлен был… — под нос пробормотал Атаман, мрачно наблюдая за ушедшими подчиненными. Выступления и откровенно детские обиды Гнойного порой заставляли чувствовать раздражение. Почему бы тому не повзрослеть наконец? Не осознать, что невозможно жить прошлым. И прекратить своими выходками давить на старые раны самого Атамана. Екатерина замерла с карандашом над бумагой. В голове не осталось ни единой мысли, как продолжить письмо. Генерал Абрамов всегда хорошо относился к ней, но как отреагирует на «воскрешение» правительницы? — Он прав, — на грани шепота произнесла она, чувствуя неприятную дрожь слабости и отчаяния. — В моем правлении было мало хорошего… — Продолжайте письмо, Ваше Величество, — лишь прошипел Атаман, после чего оставил женщину одну с ее мыслями и волнениями. Ему требовалось вернуть самообладание. И лучший способ — погрузиться в дальнейшие планы существования изрядно поредевшей к лету банды. Екатерина осторожно подняла взгляд. Главарь разбойников вполголоса обсуждал что-то с Алфавитом и Отцом. Но расслышать удавалось лишь монотонные замечания Отца на низких звуках его тяжелого голоса. Атаман в ответ мрачно молчал — от него веяло раздражением. А Алфавит задумчиво чесал затылок и кивал, слушая убеждающие речи товарища. Но то ли разбойник был не убедителен, то ли глава головорезов уж слишком уверился в чем-то своем, но пока не складывалось ощущения, будто Отцу удается убедить кого-либо, кроме своего медведеподобного приятеля в глупой панаме. — Опять Гнойный Атамана раздраконил… — прозвучал над ухом Екатерины голос Мелкого. — Такое бывает часто? — выдавила тихо она, стараясь скрыть за отстраненной интонацией испуг от неожиданного появления младшего из банды. — Регулярно, — кивнул младший разбойник. — Разного поля, вроде того. Гнойный из каторжных, Атаман их разжалованных. — Разжалованных? — Екатерина ахнула. Она давно не слышала этого определения. Знала лишь, что по началу правления ее отец столкнулся с нелицеприятным происшествием: несколько «излишне свободолюбивых» дворян, имевших связи с заграницей, пытались подмять под себя сенат ради главенства конституционной монархии. Поддержки в сенате они не получили. Первый министр передал «мятежников» в руки императора. Тот лишил их всех титулов и наград, отправил в каменоломни со всеми родственниками. — Ну… Да. Не знаю, что там было точно, но родителей его расстреляли, а самого свеженьким доставили на допросы. А допросы… Они такие, — Мелкий неловко почесал выбритый затылок. — Сколько вас было всего… Раньше? — Екатерина с некоторой неуверенностью взглянула на собеседника. — Да много… Букер, Медь, Млечный, Замай… Всех не упомню. Кто от болезней помер, кто решил самостоятельный промысел начать. Атаман всех держит крепко за яйца. Без его дозволения шагу не ступить. Гнойный скалится на это, однако еще с нами, хотя товарищи его давно сами беспределят. Я думаю так: прижмет Букеру жопу, так через Гнойного обратно попросится. Мелкий уселся рядом, почувствовав, что женщина вполне способна к беседе. Товарищи по банде скалились на каждый разговор. Отсылали подальше «не мешать заниматься делами». С Алфавитом еще можно было перекинуться парой слов, например. А уж Отец, а тем более Гнойный — мрак сущий. Екатерина, даже несмотря на многолетнюю дворянскую выправку, в сравнении с оскалами товарищей выглядела едва ли не ангелом во плоти. — Сейчас мне стыдно за подобные мысли, но раньше я бы и не подумала даже, что люди разбоя могут быть… просто людьми, — Екатерина задумчиво склонила голову набок. В голосе прорезались нотки грусти. — Эт вы, госпожа, пали жертвой дворцовых интриг, — со знанием дела заявил Мелкий, ободряюще улыбаясь. — Из наших-то тоже вряд ли кто думает, что власть предержащие — «просто люди». Марионетки — да. Демоны — обязательно. Да хоть навные. Да и, не думаю, что Гобл… — Мелкий спешно поправился. — В смысле, император Дмитрий вам много чего рассказывал. О власти. — Тут ты прав, — женщина сокрушенно кивнула. — Отец мало уделял времени на мои подростковые заботы, на волнение перед перспективой правления… В основном все свои знания я получала от нянечек. Но, Мелкий… — в голос Екатерины вернулась привычная строгость. — Может быть, мой отец и не был особенно хорошим человеком, но это не повод называть его Гоблином. Так делают только моряки да пьяницы. — Извините-с, ваше императорское, — Мелкий хмыкнул. — Привычка. Екатерина вздохнула. О том, что ее отца прозвали Гоблином, девушка в свое время узнала совершенно случайно. Они посещали верфи с официальным визитом: должны были наблюдать за спуском на воду крупного судна — новой гордости северного флота. Тогда, сидя в закрытой карете, Екатерина случайно услышала, как один сопровождающий бросил другому: «Для Гоблина опиши все по высшему, шоб не выеживался». Но на тот момент Екатерина не понимала, что значит «выеживаться». Да и не догадалась, что Гоблин — именно ее отец. Мелкий замолк, а Екатерина и не знала, что ему ответить. Эти люди пали жертвами режима ее отца. Мир, в котором она существовала, наивно полагая, что все в порядке, оборачивался темной стороной. Красивая картинка рассыпалась в прах быстрее, чем брошенное в огонь письмо. Разжалованные дворяне, ссыльные, каторжные. Встреча с теми, о существовании которых она представляла лишь мельком. Заключение в Петропавловской крепости казалось высшей и самой чудовищной мерой наказания. Но дальше — больше. Кресты, шахты, рудники, каменоломни — места, где находились сотни таких, как… Они… Эти люди, просто выбравшие для себя свободу. — Что, Мелкий, все болтаешь? — к ним приблизился Алфавит. Постарался мирно улыбнуться. — Ну, дык… — Мелкий моментально принял вид чистой невинности. — Добрый разговор… Он всяко полезен… — А еще больше полезен добрый труд, — Алфавит небольно шлепнул Мелкого по затылку. — Марш отседа, тебя Атаман хотел видеть. Вы уж не серчайте на него, ваше благородие. Он у нас зело болтливый. — Все в порядке, — осторожно улыбаясь, произнесла женщина. Недовольно бурча, Мелкий покинул Екатерину. Алфавит, наблюдая за ковыляющим Мелким, тихонько мурлыкал себе под нос какую-то незамысловатую мелодию. Женщина, не решаясь заговорить с жутким человеком, но и не имея сил продолжить свое, несомненно, важное, но изматывающе морально занятие, окинула взглядом лагерь. СТ чинил сапог. Кажется, пару дней назад именно он жаловался, что обувь совсем прохудилась. Тогда Атаман отослал Мелкого в дальнее село. Тот, ехидно скалясь, после своей прогулки вручил товарищу шило и сапожную нить. За что получил увесистый подзатыльник вначале от самого СТ за издевательства, а после от главаря за глупость. Гнойного не было видно. Забрался наверняка на дерево, да глядит волком на все происходящее, то ли сердясь, то ли уже задумывая свое что-то. — Что вы напеваете? — вдруг спросила Екатерина, оторвавшись от разглядывания бандитов и прислушавшись к мычанию Алфавита. Мелодия выходила стройная, пусть и простая, и навевала странные меланхоличные воспоминания. — А? — разбойник обернулся к женщине, рассеянно моргнув. — Да так… Старая одна песня… Степная. — В самом деле? Вы знаете степные песни? — удивление в голосе Екатерины было искренним. — Ну ды, а то, — Алфавит улыбнулся во все свои кривые зубы. — Много их послушал, пока по свету гонял. Чтоб и не запомнить парочку. Хотите, спою? — предложение прозвучало внезапно, отчего настал черед женщины рассеянно моргать. — А… Давайте. Разбойник деловито откашлялся.Темные луны нас манят, душат, Степи внимательно слушай, слушай: Черные нити плетутся судеб, Алая твирь нам женою будет, Белый савьюр нам же будет мужем. Красные пальцы траву пригладят, Светлые губы молчат в отраде, Сердце живое под степью бьется, Звуку его не внимает солнце — Темные очи с судьбой не ладят. Танцы ночные тревожат ноги, Старые в степях проснутся боги, Платья красны, но невинны ныне Девы, что танцы свои открыли, Слушай — поют им в ответ дороги.
Екатерина, затаив дыхание, прислушивалась к негромкому баритону Алфавита. Несмотря на его медведеподобный вид, до того складно у него выходила песня, что слушательница невольно потеряла связь с реальностью на какое-то мгновение. Иррациональное желание подняться на ноги и закружиться в танце накрыло с головой. Так внезапно, что Екатерина едва поборола его, старательно представив на себе чужие недоуменные взгляды. Помогло. Пусть и слабо. Когда Алфавит замолчал (хотя и продолжая настукивать мотив пальцами), Екатерина попыталась напустить на себя вид как можно более благоразумный. — Такая… странная и красивая песня. — А они у них все такие, — Алфавит улыбнулся. — Девицы сочиняют. Они у степняков самая краса — эти Невесты Степные. Но на самих степняков, значится, мало похожи. Мужики-то у них — эгой, высоченные да жилистые, точно стебли какие, а девицы… Хрупкие они у них. А как танцуют… — Танцуют? — У степняков много этого, ритуального имеется, — пояснил разбойник. — Всякой ритуал танцами и сопровождается, а уж танцуют Невесты лучше всякой звезды кабаре. Эх… Ладны, барышня, пишите-ка вы лучше письмо. А то Атаман не особенно обрадуется, узнав, что я вас зело отвлекаю. Екатерина послушно опустила голову к бумаге. Лишний раз гневить предводителя бандитов не хотелось. Вот только слова шли с огромным трудом. Вспоминалось разное. И детские забавы, и розыгрыши будущего генерала над ней с дочерью аристократов Севастьяновых. Летом в Царском Селе они прогуливались по тихому парку, когда десятилетний Илюша Абрамов выскочил на них с ведром и окатил водой из пруда. Ксюша тогда сильно разозлилась и поколотила его зонтиком. К сожалению, сие углядела старая гувернантка-англичанка, крепко отругала Ксению за неподобающее поведение. Он, дескать, мальчишка. И может позволить себе баловство. А она леди. Леди не имеет права терять лицо. То было веселое лето. Она помнила отца, его застолья с Жагатами — князьями латышскими, — и Абрамовыми — аристократами петербургскими, Севастьяновыми, Федоровыми, Карапи, Шпагиными, Вяземскими. Шум и веселье. Дети часами пропадали в парках Царского Села, заставляя останавливаться сердца их гувернеров и гувернанток. Только один мальчишка все предпочитал общество книг и взрослых. Странный. Екатерина толком и вспомнить не могла, как его звали. За размышлениями и воспоминаниями закончила женщина письмо. Перечитывать текст не хотелось. Вдруг нечто совершенно глупое, от чего в тот же момент станет невыносимо стыдно? — Я закончила, — сообщила тихо она, показывая лист, испещренный карандашными буквами. — Добро, — кивнул Алфавит. — Теперь Атаман точно отправится к этому вашему… Генералу Абрамову. — Что он задумал? — Екатерина подняла взгляд на Алфавита. — Планирует убедить Абрамова в том, что законный правитель существует, — низкий голос Отца заставил Екатерину вздрогнуть. — Вернуть на трон? Через генерала? — голос женщины дрогнул. Вместо ответа разбойник пожал плечами. — Так. Ты того. Этого. Не темни, — пригрозил Алфавит. — Даже не пытался. Атаман отбывает сегодня. Мы остановимся в трактире Ресторатора. Там безопасно. А СТ отправится в Петроград. Там есть человек, который встретит гвардейца Свиридова. — Херовый какой-то план, — заключил Алфавит. — Но решать не мне и даже не тебе. Давайте письмо, барышня. Атаман, поди, уж сгорает от нетерпения. Наблюдая за уходящими разбойниками, Екатерина поймала себя на странной, шальной мысли. Отчего-то женщина вдруг ясно представила их облаченными в алую гвардейскую форму, и слабая улыбка тронула ее губы.