Young man, I’m from Virginia, so watch your mouth, — Hamilton. An american musical.
Всякая поучающая сказка превращается в сказку детскую; таков закон историй, передающихся из уст в уста в малых народах. Даже если главный герой там далёк от невинности, даже если он рассекает животы врагам или врёт напропалую каждому встречному — неся в себе мораль, такая история всё ещё остаётся предназначенной для подрастащего поколения. Однако эта сказка никого не поучает и никому не объясняет. Она не создана так же и для развлечения. Рассказывает она о далёком Мире-за-Гранью, что люди в городах зовут Навью. О тех, кто правит в этом мире; и о тех, на кого эти правители обращают свой взор. В Нави издревле правили три сестры. Но одна из них, Кара, ушла, оставив после себя наследника, подобного ей по сути и по имени — Кара’уула. Правил он мудро и справедливо, всегда избирал путь отчуждённый, хладный. Решения его перетягивали на себя две старшие Хозяйки — Кызыл, покровительница деяния, и Апагаш, покровительница смирения. Однако всякий раз спор между Хозяйками перерастал в нечто большее, а Кара’уул избирал решение, отличное от того, что сёстры толковали ему в уши. Так, однажды, когда наскучило ему быть лишь сторонним наблюдателем за нашим миром, Явью — а ведь когда-то давно был он выходцем именно отсюда, то есть человеком, — решил Кара’уул найти способ повлиять на Явь. Не только лишь поучаствовать в малом её течении, но повернуть русло истории в сторону, что более интересна ему самому. Долго отговаривали его Кызыл и Апагаш, но Чёрный Хозяин был непреклонен. А, чтобы не было его решение излишне опасным и единоличным, придумал он избирать для воли своей глашатаев. Для Алой Хозяйки он придумал могущественного колдуна — то всегда был исследователь и бунтарь, непокорный воле судьбы, кто спешит вперёд во благо всего мира и способен принести себя в жертву на алтаре Деяния. Для Белой Хозяйки он придумал отрешённого провидца — то всегда был наблюдатель, жажда чья — плыть по течению, кто предпочитает сберечь жизнь свою и близких своих и бредёт морозной дорогой Смирения. Для себя же Кара’уул решил избрать воина. Выбирает он тщательно своего глашатая, и то всегда человек в меру решительный, но в меру и разумный; способен этот человек помочь избранникам Алой и Белой исполнить волю их и предназначение, разрешает он конфликты, в которые угодно вмешаться Кара’уулу. Однако Кара’уул, делая людей этих посланниками воли Хозяев, никогда не отбирал у них волю личную. Могли эти люди свободно принимать собственные решения, и часто эти решения не совпадали с желаниями Чёрного Хозяина или даже Старших Хозяек. Тем не менее, сделано это было намеренно — ибо Кара’уулу не нужны были простые деревянные марионетки, а нужны были ему живые люди. Ведь если не воля определяет человека, тогда что?***
Ничто не мешало звонким переливам источника. Прозрачная вода пробивала твёрдый камень, сочилась через мох и лишайник. Хрустальными переливами касались ручейки слуха, завораживая, успокаивая. Казалось во всём мире нет ничего более умиротворяющего, чем течение воды. — Складные истории знает твой язык, Дмитрий, — медленно произнёс генерал Абрамов, наблюдая, как покатые берега нежно обнимают тонкий поток. Много тяжёлых мыслей наводила рассказанная история: то ли сказка, то ли быль похуже, чем происходящее в их жизнях. Многое неподвластно человеческому разуму. Многое способно смутить его ясность, как ил и тина смущают чистоту искристых вод источника. Неверное слово или неосторожно рассказанная история, несущая нечто большее в сравнении с обычными знаниями, создают неприятные волнения, избавиться от которых всё равно, что вылавливать блох у давно немытого бандита. — Складные, нет, а всё равно уже не помогут, — равнодушно заметил Димка. — Мне бы от беды его уберечь было. Думал найти, вытащить из столицы, а оно вот, как обернулось. Невесёлым мыслям его будто вторила сама природа. Тёмные, тяжёлые тучи собирались где-то на севере. Как сейчас там — в Петрограде? В столице великой империи? Лишь в кошмарном сне можно представить себе умирающих на улицах прокажённых да нищих торговцев, наивно полагающих продать свой товар за копейку да купить хлеба к ужину. Иные уезды не питали жалости к столице вовсе. Временное правительство заставляло людей чувствовать себя не при делах ещё более, чем императорская власть. На дорогах патрули инквизиторов вычищали разбойников да чумных, сами становясь мародёрами. На всех крупных трактах алые мундиры символизировали не мир и стабильность, а страх и презрение. Слышали неоднократно и в Петрограде, и тут — в Изборске — о малом бунте где-нибудь в Вологде или Чернигове, да кому дело было? Инквизиция под руководством генерал-майора Тарковского своими летучими отрядами быстро выжигала под корень всех недовольных. — И что же, в истории можно найти таковых, кто был избран Хозяйками? — генерал Абрамов поднялся на ноги. Тяжёлые сапоги его заставили жалостливо всхлипнуть потемневшие доски на полу беседки. Слыхал он о тех легендах немало. Степной люд всегда крайне интересовал генерала не столько, как бегущие от службы на императорскую армию трусы, сколько вместилище знаний, полезных в неравной войне с болезнью, перед которой правительство давно капитулировало, позволив безраздельно править на своих землях. — А что же вы, генерал, о собственном герое мало слыхали? — Димка рассмеялся, потянувшись к карману собственного тряпья, где укрылись заветные сигареточка да коробок спичек. — И был — что точкой в битве стало — Герой, Кутузов Михаил. Повторил он строки, написанные поэтом, имени которого никто и не пытался запомнить. Мало ли их было — воспевших великую победу? — Слыхал, — согласился Абрамов, вспоминая величественный портрет фельдмаршала Кутузова, что долгое время украшал собой кабинет в его столичном особняке, — да только ты ли слыхал, что давно известно: ни Навь, ни Степь в том деле не помогали. Только сами люди. Сила их. Мужество. — Сила да мужество — верное дело, — согласился Димка. — Вот только сейчас — в войне с болезнью — многое ли сила да мужество делают? Разве что в могилу скорее приводят… — Ну тебе! Лишнего уже болтаешь, — нахмурился генерал Абрамов. Его и без того угрюмое лицо напоминало теперь мрачную тучу, подобную той, что неумолимо надвигалась с севера. «Ишь, чего возомнил о себе!» — шальная мысль предложила было всыпать наглецу палок за излишнюю вольность. Однако же неправым Димку назвать язык у него не поворачивался. В самом деле, сколько отважных сдалось перед несносной песчанкой? Сколько жизней утащила проклятая за собой? Это ли не символ, что загордился народ? Позабыл, кому обязан спокойной, сытой жизнью без войны и мора. — И откуда вы всё лезете… Степные, навные… Никакого житья спокойного, — спокойнее заметил Абрамов, поглядывая на мерцающий в полумраке рыжеватый огонёк самокрутки. Не горел хороший табак красным пламенем. Издавна торговцы проверяли спичкой качество его простым трюком: поднесут к листочку зажжёную спичку, коль полыхает алым, значит плох, тлеет оранжевым — хорош, но как витиеватым дымом пойдёт да пламенем голубоватым, знать твирь это. Ею запросто так разбрасываться никогда не станут, для себя приберегут. — Рассказал я всё, что знал. И про Избранников, и про себя, и про цели свои, — наконец прервал молчание Димка. — Куда меня теперь? В яму бросите, генерал? — Отчего же сразу в яму, — кивнул Абрамов. — Парень ты крепкий, а мне всегда люди нужны. Хочешь в Петроград? Будет тебе Петроград, Дмитрий. Есть у меня там пара дел неоконченных, но человек нужен надёжный. — И что же, случайный прохожий для вас надёжнее этих? — Димка весьма пренебрежительно взглянул в сторону крепостной стены, на которой клевали носом часовые, борясь с вечерней сонливостью. — Неправильный вопрос ты задаёшь, — усмехнулся хитро Абрамов. — Ты и близко не так надёжен, как самый бестолковый из этих парней. Вот только из Изборска до Петрограда сейчас добраться на удачу: то ли разбойники тебя зацепят, то ли инквизиция. Однако ты как-то смог добраться сюда… Никто тебя не тронул. Значит обратно тоже сумеешь добраться. Рисковать своими людьми, коих и без того покосила чума, резона генералу не было. Давненько он думал, кого бы послать в столь далёкую дорогу. Особенно после того, как потерял двоих посланцев: одного, как поговаривали слухи от Печор до Пскова, разбойники обобрали да медведю кинули в берлогу, второй присоединился к одной из банд, но через пару дней был прямо посреди дороги казнён инквизицией. — Так я буду, как кролик, которого из дикого мира выловили, чтобы попытаться вернуть обратно? — смекнул Димка, которому кроликом быть и вовсе не хотелось. — Если нравится тебе такое определение, можно и так, но мне нужен всего лишь посыльный, который доберётся до Петрограда и вернётся обратно. — А коль обману? — сощурился он. — Обманешь — Бог тебе судья, — равнодушно кивнул генерал Абрамов, — вот только на спокойную жизнь не надейся. Я найду способ достать тебя даже в другой стране. Угроза его вовсе не показалась шуткой или лукавством: генерал Абрамов готов был достать своё с того света, пускай не надеялся на то, что вещица эта сработает. Сущая безделица — шкатулочка, подаренная некогда матушкой на венчание его с Ксенией. «Можешь ты многие вещи потерять, проиграть или продать, но эту — береги, как самую великую ценность. Оставишь её, так всё равно, что сердце и душу свою оставишь», — говорила она, вручая подарок. Шкатулочка эта никогда не открывалась, а потому генерал, как человек занятой и доселе разве что в Бога верующий, оставил её в своём кабинете, как дань уважения матушке. Оставил и будет, казалось бы, но болезнь да предчувствие народного бунта заставляли обращаться к самым нелепым верованиям. Казалось генералу Абрамову, будто от матушкиной шкатулочки вся жизнь его зависеть будет в скором времени. Вот только терять больше верных гонцов да солдат никакого желания у него не было. — Так значит, собираться мне пора, верно? — Димка поднялся на ноги, посмотрел на генерала Абрамова внимательным таким взглядом, словно все мысли его читал, подобно книге, хотя сам читать едва ли умел. — Полно тебе, — усмехнулся Абрамов, — прыткий какой нашёлся. Прямо сейчас отправишься? Он взглядом проводил Димку, который прошёлся по беседке вперёд-назад, остановился около резных перил, склоняясь вперёд — к быстрому, журчащему ключу. — А чего бы и не отправиться? — поинтересовался он скорее у воды, чем генерала. — Только знать мне, что и где искать. Петроград не мал. — Верно, — согласился генерал Абрамов. — Ты и не представляешь, насколько. Отправляйся лучше на бани. Скажи, что я сам тебя отправил. Пускай отмоют, форму без знаков отличия выдадут да пару сапог. Как закончишь — возвращайся в крепость, проси часового сразу вести ко мне. Слова его прозвучали не как просьба, но и не приказом. Скорее отеческим повелением, ослушаться которого не столько было опасно, сколько самому не хотелось. Сам себе Димка признавался, как устал от долгого пути, да как соскучился по чистой одежде. И ведь никогда он себя чистым не считал, в баню разве что раз в неделю ходил, а во время навигации в реке мылся. Вот только одно дело на борту баркаса, когда вокруг влага, а другое — по пыльным дорогам скитаться. Не стал Димка спорить с генералом Абрамовым, лишь поклонился да побрёл обратно в сторону крепости, за которой по склонам холма раскинулась деревенька.***
В глубокой задумчивости генерал Абрамов остался после легенды, рассказанной Димкой. Верить или нет? Есть в том смысл или нет? Навные — вот же они, постоянно под ногами путаются. Следовательно, существуют они. Следовательно, настоящие, живые. Точнее, сами себя живыми они никогда не считали. Беседовал однажды Илья с навным советником Лакмусом. Тот говорил, весьма увиливая от темы, о том, как бывал жив когда-то давным-давно, что и сам не помнит, когда именно. Сложно заставить было навного рассказать, как жил он до Нави. Сколько бы ни встречал их генерал Абрамов — до степени, что приказывал приводить к себе силой, кого в окрестностях Изборска видели — все, как один, загадочно мерцали, становясь то угольно-чёрными, то совсем прозрачными, едва различимыми. Не действовали на них ни уговоры, ни просьбы, ни угрозы. Пытался из навных вытащить Абрамов информацию, да всё напрасно. Однако со степным людом оказалось всё в сотни раз сложнее. Крайне недоверчиво и сердито относились степные мужчины к людям. Одного, который решил-таки побеседовать с генералом, в конце-концов пришлось едва ли не палками гнать — озверел он по какой-то лишь одной Степи известной причине, да кинулся на солдат. Кричал о том, что всё это — наказание роду человеческому за то, как Степь мучается, как земли её сгорают да дети гибнут. Живо смекнул тогда генерал Абрамов: не сладить со степными, пока временное правительство, воюя с ветряными мельницами, приказывает поджигать Степь, дабы «заразу иномирную вытравить». Пытался он, конечно, для беседы найти степную невесту, но те уж сколько были вёрткие и хитрые. Одна лишь далась, да и та только в уши Ксении напела: «Супруг твой глаз на меня положил. Осторожна будь. Я держаться правил ваших людских не стану». В тот же вечер срочным приказом была она отправлена обратно за крепостную стену. Ещё около месяца жители деревенские судачили о том, как видели ту степнячку на улицах. Болтала она с мужиками, глазки им строила. — И ты на самом деле отправишь первого встречного за такой ценностью? — недоверчиво спросила у Ильи Ксения, нервно сцепив руки в замок. Ей не нравилось это доверие. Не нравилось, что в их дом будет отправлен какой-то посторонний человек неизвестного происхождения. Что он сумел? Рассказать одну старую легенду? Это казалось Ксении невероятной глупостью, лишённой всяческого смысла. «Раз не хочется тебе рисковать своими людьми, так прикажи ему связаться с кем-нибудь надёжным в столице», — именно такими словами она начала разговор с супругом, когда вошла в кабинет. — Ох Ксюша, не знаю я… Ох, не знаю, — покачал головой Илья. — С одной стороны, ты права: глупо доверять какому-то случайному парню. С другой стороны: ценность я хочу вернуть не ту, за которую хорошие ребята должны погибать. Этот что — пропадёт, так пёс с ним. Он пренебрежительно махнул рукой, думая лишь о чуме да степняках. «Какая глупость», — покачал головой сам себе, стараясь не смотреть на супругу. Понимал: такая, как Ксения, в глазах увидеть может, насколько далеко его мысли от реального мира. — Так может, пропади оно всё? — Ксения приблизилась к Илье, бережно взяла его за руку, словно не супруга, а сына. — К чему нам эта шкатулка нужна? — Не знаю, — честно признался он. — На душе просто неспокойно. Думал, поможет… Глупость всё это, верно? — Глупость, — согласилась она. — Самая большая глупость. Лишь только хотел генерал Абрамов обнять Ксению, как за дверью кабинета послышался стук сапог полковника Васильева. Он один умел ходить так стремительно, отбивать дробь по дереву каблуками так громко да появляться настолько несвоевременно! — Генерал Абрамов! — послышался зычный голос Васильева из-за двери. Ксения тут же отошла на почтительное от Ильи расстояние, позволяя ему из супруга вновь стать генералом. — Войдите, полковник! — гаркнул в ответ Абрамов. Жалобно скрипнули давно не смазанные дверные петли. Полковник Васильев, стоявший за порогом, выглядел каким-то растерянным и немного испуганным, словно воочию увидел живого мертвеца. В руке он держал письмо: под смолой, без печати, словно кто-то писал официальную бумагу, но не имел под рукой сургуча. — Что это? — строго спросил генерал Абрамов. — Письмо, — ответил полковник Васильев, чувствуя себя дураком. — Прочтите имя, генерал Абрамов, — поспешил пояснить он. С подозрением Абрамов принял письмо в свои руки, оглядел дешёвую бумагу, смолу вместо сургуча. «Генералу Абрамову. Псковская губерния. Деревня Изборск. Изборская крепость», — гласило письмо. Однако не адресат вызывал изумление, а отправитель. Бумагу украшала размашистая роспись императрицы Екатерины. В смятении генерал Абрамов замахал рукой. — Ксения! Ксения, быстро подай мне императорские письма! — приказал он. Безмолвно поспешила она исполнить указ, передавая в руку Ильи толстую стопку писем от Её Императорского Величества. Не указания его волновали, не дружеские беседы и рассуждения о будущем империи, но подпись, коим венчалось каждое письмо. — Откуда? — выдохнул Абрамов, на свет проверяя две подписи, не интересуясь и вовсе содержанием письма. — Прибыл посланник, — смятенно ответил полковник Васильев, — говорит, что из Фёдоровых. Тех, которых разжаловали. Говорит, что лично Императрица Екатерина письмо вам написала.