Неделя дазацу: день пятый. Мафия.

      — Ацуши-кун... Прости, что так поздно.       — Ода-сан? — послышался взволнованный голос по ту сторону линии, хотя отдавал сонной ленцой — все-таки на часах было полтретьего ночи. — Что-то случилось? Нужна помощь? — допытывался Накаджима с нарастающей паникой: неужели он неожиданно понадобился на каком-то задании? Все совсем паршиво? Нет путей отступления?       — Да, нужна, но можешь не торопиться — дело не срочное, — успокоил его Сакуноске. — Просто забери нас с Дазаем из бара; я выпил и не могу сесть за руль.       Ацуши смог спокойно вздохнуть — хорошо, что никто не в опасности.       — Скоро подъеду, — сказал парнишка, расслабившись, и повесил трубку, вскакивая с постели.       Хоть это и не срочно, лучше поторопиться: время позднее, дел в Мафии всегда предостаточно, поэтому утром все мафиози должны подняться со своих постелей и потопать на работу, как те же офисные клерки, погрязшие в бесконечной скучной рутине. Сокращать время сна семпаев не хотелось; Накаджима накинул рубашку и свитер, напялил джинсы, выбежал из дома и сел в машину, заводя мотор. Он не ехал, вдавив педаль в пол, но и не тащился как черепаха, сетуя на то, как же не хочется растаскивать пьяные тушки по их квартирам и возвращаться домой уставшим и еще более убитым, чем всегда — искренне хотел помочь и не боялся потерять своего времени.       Парочка алкоголиков стояла у дверей «Lupin» и потягивала сигареты, о чем-то лениво разговаривая. Дазай-сан сползал по стенке и громко возмущался чему-то, но, завидев подходящего Ацуши, замолк и расплылся в улыбке.       — Ацуши-ча-а-ан! — воскликнул он, приближаясь и обхватывая парня за плечи. — Тебе не холодно? Возьми мое пальто, — и впихнул Накаджиме в руки свою одежду, ожидая, что он ее наденет.       — Прости, — произнес подошедший Ода, прикрыв глаза. Накаджима осторожно уложил на предплечье пальто Осаму и развернулся, вызывая на его лице неподдельное огорчение и обиду — почему не надел, неблагодарный мальчишка?       — Да нет, все... — Дазай поравнялся с ним и снова приобнял. Настойчиво. — ...в порядке, Сакуноске-сан. Дазай-сан, прекратите клеиться ко мне, — сказал парень тихо и чуть покраснел. Переулок был темный, но они уже подходили к освещенному шоссе, и его румянец вполне можно было заметить.       — Не могу, я слишком люблю тебя, — забурчал Осаму, прижимаясь к нему сильнее, и Ацуши вовсе заалел, пряча глаза.       — Дазай-сан...       Почему сейчас? Почему обязательно при Сакуноске? Сколько он вообще выпил?       Накаджима любезно открыл для семпаев дверь машины, но Дазай обошел его и бесцеремонно залез на переднее сиденье, заставив веко нервно дернуться. Ну, хотя бы пристегнулся. Ода все-таки сел сзади, Ацуши положил рядом с ним аккуратно сложенное пальто и обогнул авто, занимая водительское место.       — Меня как обычно, — произнес Сакуноске, откидываясь на спинку кожаного кресла и чувствуя приятную вибрацию от заведенного мотора, распространяющуюся по всему телу.       — А меня к тебе, — заулыбался Дазай, нагибаясь к Накаджиме, но тот терпеливо отпихнул его, поправил ему ремень безопасности так, чтобы не сдавливал шею — у Осаму вечная странная привычка так по-дурацки пристегиваться — и сел обратно со словами:       — Не лезьте ко мне, когда я веду.       Они тронулись, и вечерние огни запестрели в окне, вспыхивая яркими неоновыми вывесками баров и кафе. Лучистые яркие мазки света живописно освещали картину глубокой ночи, но от этого блеска рябило в глазах, и Ода поспешил сомкнуть болящие от усталости веки, мысленно обещая себе не засыпать в машине своего подчиненного.       — Сократилась контрабанда оружия, — сказал Осаму как-то грустно, подперев кулаком челюсть и уставившись в окно пустым взглядом. Ацуши хотелось касаться. Ах, как же близко и как далеко!       — Какие-то проблемы? — вежливо поинтересовался Накаджима.       — Накрыли наших партнеров, — ответил Дазай, поглядывая на паренька краем глаза: сонный, взъерошенный и даже какой-то... домашний. Хотелось закутать его в теплый плед и крепко-крепко обнять, не отпускать никогда и ни за что в жизни, стискивать в своих руках и прижимать к груди. — Что за невезуха, — выдохнул мужчина, но это уже не имело никакого отношения к контрабандистам.       Ацуши хороший мальчик. Хороший, послушный и ответственный — Ода сам говорил, был уверен, что из него вырастет прекрасный мафиози, пусть тоже не убийца, но стоящий ценный кадр. Осаму не мог смотреть на него спокойно, уж слишком невинным и чистым казался этот парнишка, первым желанием было конечно же очернить, запятнать, протащить через весь этот грязный мир порока, крови и боли.       Накаджима оказался... слишком светлым.       Поглощал в себя всю тьму, был терпелив до тошноты и принципиален в своей «правильности», как Одасаку — винить их было нельзя, но как же раздражало! А потом и привлекало. А потом... к этому свету хотелось тянуться...       Дазай тонко улыбался, глядя на своего возлюбленного водителя, и тепло изучал его темными блестящими в свете мелькающих в окне фонарей глазами. Ацуши старательно делал вид, что не замечает.       — Я все еще не услышал твоего адреса, — произнес он тихо — не хотел разбудить задремавшего Сакуноске, пускай поспит, пока не приехали. Осаму закусил губу, и уголки его рта поднялись еще выше.       — Я уже все сказал, — сказал он ехидненько, заставляя Накаджиму тяжко вздохнуть.       — Будешь спать на диване.       — На кровати.       — Я уйду на диван.       — Я вернусь.       Ацуши снова вздохнул, но замолчал, смиряясь: ладно, одну ночь он сможет пережить.       (Сказал он себе уже в тридцать шестой раз.)       Дазаю было сложно отказать, не только потому, что он являлся его непосредственным начальством, но и потому... что он... был проницательным. Назойливым. В конце концов, совершенным ребенком — вел себя абсолютно по-дурачески, присматривать за ним надо было, чтобы случайно не удушил себя, не переборщил со снотворным, не наглотался мышьяка из подсобки, куда порой затаскивал Накаджиму посреди бела рабочего дня и лапал бесстыдно, заставляя судорожно вздыхать и задыхаться теплеющим воздухом, млея от прикосновений чужих пальцев. Парень чуть покраснел, отгоняя постыдные мысли, и вывернул руль, сворачивая в переулок. Оказавшись во дворе новеньких многоэтажек, он притормозил, обернулся и потрепал наставника по плечу.       — Приехали, Ода-сан.       Сакуноске вздрогнул, распахнул глаза, словно был бодрее всех живых, но инстинкт был лишним — все в порядке.       — Ох, спасибо, Ацуши-кун, — сказал мужчина, протирая глаза и делая усилие, чтобы приподняться на месте. — Бывайте.       Дверь за Одой захлопнулась.       Послышался щелчок отстегивающегося ремня.       Ацуши вскрикнул и ударился затылком — Осаму набросился на него, крепко вжав в стекло, навалился всем телом, стиснув в руках его тонкие запястья, и горячо поцеловал в шею, приближаясь к ушку, облизнул мочку, оставил влажный след на хрящике.       — Д-дазай!..       — Ты больше не ведешь, — заговорил мужчина ему прямо в рот, заглянул в лицо пьяным, хотя и проницательным взглядом, и поцеловал Накаджиму, едва покусывая его губы, громко причмокнул, проскальзывая внутрь влажным языком.       Ацуши недовольно простонал, дергая руками, но это было только для вида — уже и так знал, что сопротивляться не сможет, что саднящие губы и отдающие тупой пульсирующей болью запястья вскружат голову как по команде, а в паху отдаст тянущей истомой, и кровь будет приливать совсем не к щекам.       — Осаму, — выдохнул парнишка горячо, прикрыв глаза, почувствовав чужое колено, неудобно вперившееся между ног, но такое нужное. — Х... Хотя бы подожди до дома, — выдавил из себя, хотя думал совсем о другом, хотя уже был готов откинуть кресло и отдаться прямо в машине; внезапно нахлынувшие фантазии прельщали, но осуществить их не позволяли здравомыслие и гордость.       Чужая хватка ослабла на пережатых запястьях, страстный поцелуй вовсе прервался, хотя губы по-прежнему едва-едва касались губ, а дыхание смешивалось в одно, и было совершенно невозможно разобрать, где чье.       — Хорошо, — покорно отступил, но не отстранился, вновь поцеловал, мягко, ненапористо, с меньшим пылом — головокружительно нежно и трепетно.       Пальцы коснулись пунцовой щеки и невесомо провели, спускаясь к уху.       Холодные мурашки пробежали по спине, и Накаджима обхватил Дазая за шею освободившимися руками, поцеловал смазанно, скользнув языком по губам, и отпрянул, тяжко дыша, глядя глаза в глаза.       До квартиры они ехали в неловкой тишине. Весь оставшийся путь в абсолютном молчании; Ацуши кусал изнутри щеку и сводил колени, а Осаму со скукой глядел в лобовое стекло и считал мелкие разводы капель на границе полосы от дворников — пару дней назад прошел дождь, и стоило бы протереть его от пыли и грязи.       Из машины они вышли, сравнявшись, встав бок о бок, и направились к подъезду неторопливым шагом. Небольшая поездка в светлом чистом лифте, к стенке которого хотелось прижать; дрожащие от волнения руки, нервно сжимающие в пальцах ключ, но тот твердо вошел в замочную скважину, и три поворота открыли дверь. Колени нервно тряслись и подгибались — от Дазая можно было ждать чего угодно, он мог вжать в пол, а мог подхватить на руки, мог сжать крепко волосы, намотав на кулак, а мог провести ладонью нежно по плечам, скользнуть между лопаток, вызывая приятную теплую дрожь. Накаджима обернулся к нему, и Осаму сделал пару шагов вперед, заключая в крепкие ласковые объятия — самые обычные, даже немного отчаянные.       Мужчина обнимал его, цепляясь пальцами за крупную вязку свитера, прижимался к его груди, склонив голову. Ацуши удивленно выдохнул, но пошел ему навстречу: обхватил руками в ответ, поглаживая по волосам, пахнущим, кажется, жутко сладким приторным запахом лилий — чтобы сбить извечный аромат крови — притянул к себе, касаясь губами его макушки.       — Дазай... — тихо и осторожно прошептал парень, будто боялся вспугнуть, всколыхнуть чужие кипящие чувства.       Осаму поднял на него глаза, улыбнулся как-то неуверенно и изломленно и подался вперед, даже не целуя — потираясь носом о его нос и щеки, скользя обветренными, чуть шершавыми губами по коже. Накаджима пораженно выдохнул, вцепился в его плечи сильнее, отвечая, любовно зацеловывая его лицо.       — Забери меня, Ацуши, — зашептал Дазай надсадно, вновь прижимаясь к его груди, широким жестом провел по спине, чувствуя под пальцами живое тепло и гулкое биение чужого чуткого сердечка.       Накаджима не знал, что и ответить. Медленно отодвинул его от себя, тепло заглянул в глаза — но ведь совсем недавно отнекивался, смотрел холодно и скептично; для Осаму не жаль тепла — он в нем нуждался. Парень потянул его за руки к своей спальне, зашел, включив настольную лампу на прикроватной тумбочке, и сел на краешек постели, тут же чувствуя, как лицо обхватывают ладони, а губы сминаются чужими, чуть теплыми, но вкусными до головокружения; Ацуши обнял Дазая и упал на спину, продвигаясь ползком к спинке кровати.       Целующие, гладящие, трогающие друг друга, хотя не было того жгучего пыла, даже казалось, их страсть тлела с каждой новой секундой, угасала, сгорала, но не блеск в ласковых глазах, не жар прикосновений и мягкость чужих губ. Осаму целовал старательно, вылизывал каждый сантиметр его рта, сплетаясь с ним языками, будто целовал совершенно впервые, будто пробовал на вкус и не мог понять, нравится ему эта сладость или эта податливость. Мужчина стянул с себя пиджак, улегся рядом, вновь поцеловав, коротко, озорничая, и поглядел Накаджиме в лицо с добродушной улыбкой, приблизился вновь, теперь касаясь губами шеи.       Ацуши был счастлив. Обнимал трепетно, поджимал пальчики ног, чувствуя тонкие горячие пальцы под своей одеждой — просто покоящиеся, чуть сжимающиеся на коже, едва поглаживающие. Парень отстранился, чтобы поцеловать Дазая, но глаза того были прикрыты, лицо — расслаблено: он задремал, утомленный тяжелым днем и выпитым алкоголем. Накаджима тихонько прыснул со смеху, провел ладошкой по его щеке, зарылся в волосах, перебирая темные завивающиеся прядки, и чмокнул в губы, приподнимаясь, осторожно отстранился и сел напротив.       Пуговицы рубашки выскальзывали из петель, бинты было неудобно разматывать, но приятно — вид испещренной шрамами кожи завораживал, рубцов на ключицах и груди так и хотелось коснуться, пощекотать подушечкой пальца, согреть губами. Повязка с правого глаза тоже спала — пускай хоть немного почувствует себя действительно свободным, пускай не боится открыть себя — только в этот вечер, только одному человеку. Осаму приоткрыл веки — проснулся — поглядел на Ацуши, стягивающего с себя одежду, и протянул к нему руки, желая объятий, почувствовал вес чужого тела на себе и тепло накрывшего их одеяла.       Свет погас. Губы замерли на давнем шраме, натертом веревкой. Руки нащупали в темноте угловатое тонкое тельце; но в темноте совсем не было темно.       Под веками перекатывался теплый сгусток света, такой же, как и тот, что мирно посапывал рядом.