Этот дурацкий проект

На парте — идеальный порядок, в небольшой записной книжке — ровные столбики букв и цифр. Хартмут аккуратно убрал молескин во внутренний карман пиджака — классического, строгого и очень практичного. Мама, как и положено экономной немке, дотошно обошла все магазины и выбрала идеальный вариант. Перед первым уроком всегда по-балаганному шумно, но до поры до времени, которое уже наступило — Хартмут, не оборачиваясь, знал, кто вошел в тут же притихший класс, потому что даже когда учитель заходит, тишина не наступает так мгновенно. И во внезапно воцарившемся безмолвии тем отчетливее прозвучал отрывок разговора, ведущегося вполголоса: — Хард — это «крепкий духом», что-то такое с немецкого… — Сухарь он крепкий, вот что. Пока причина тишины проплывала танцующей походкой к своей парте, Хартмут обернулся к говорящим и сказал хладнокровно, не повышая голоса: — Алиса, мои услуги стоят дорого. Но предоставлять их — не значит быть слугой. Я, знаешь ли, требую к себе уважения. И если у тебя не хватает мозгов для того, чтобы делать домашние задания, и воспитания, чтобы относиться с почтением к тому, кто соглашается их за тебя решать, изволь, я вычеркиваю тебя из списка. Алиса Зелинская растерянно хлопнула накрашенными глазами. Вот это номер! Надо же было так лопухнуться! Хартмут Айхгольц, чертов «Фриц» и «Сухарь» (а попробуй-ка, выговори эти зубодробильные имя и фамилию!), как за глаза его называли, круглый отличник и педант, готовил домашку доброй половине класса и брал за это немалые деньги. Еще ни разу никому не удалось заставить или упросить его сделать что-то на халяву, а вот она попыталась. Буквально пару минут назад Алиса наклонилась над парнем, обдавая того модным запахом дорогих духов, и интимным голоском протянула что-то вроде: «Я просто с собой карточку не взяла, а завтра непременно…» И получила спокойный ответ: «Решение тоже будет завтра. Хочешь, чтобы за тебя работали — плати. Нет денег — зарабатывай». Он никогда никому не высказывал свое мнение, то ли считал, что недостойны его знать, то ли ему просто было пофиг на всех. Он был спокоен всегда, даже, может, безразличен: предложить на улице свою помощь старушке или женщине ему даже в голову не приходило. Он был просто рационален, всегда всё просчитывал, никому ничего не должен, а если кто-то другой взялся за непосильное дело, то это его проблемы. Девушка взялась тащить тяжеленную сумку? Значит, рассчитала силы. Бабушка в очках? Дорогу перейдет. *** И надо же было Илье — местному королю — впереться в момент, когда Алиса с досадой произнесла прозвище, которое независимый Харт терпеть не мог. Кара последовала незамедлительно. Теперь ни при каких обстоятельствах и ни за какую плату он ничего не станет писать за Зелинскую. Все эти мысли Хартмут читал у Алисы на раскрашенном лице без труда. И взгляд, который она метнула через весь класс на Илью Златоверхого, был более чем красноречив. Их лицей, созданный в здании закрывшегося детского сада, как и большинство подобных частных школ, возникших после развала Союза, никак нельзя было назвать ординарным. В их областном центре были учебные заведения и попрестижнее, тем не менее учиться именно здесь выпадала возможность не каждому желающему. Во-первых, останавливала цена, даже на момент поступления сюда Хартмута она была более чем приличная — двести долларов в месяц, и за десять с половиной лет, что он тут проучился, увеличилась в несколько раз: инфляция, экономический кризис в стране (как с прискорбием говорила на собраниях директор); во-вторых, сам контингент учащихся — это были дети самых крутых шишек города, чего только стоил Илья — сын мэра Ростислава Юрьевича Златоверхого, хотя в журнале и на тетрадях стояла фамилия Машуков. Но Хартмуту несколько лет назад довелось заглянуть в ксерокопии документов их класса — неожиданно должна была нагрянуть какая-то проверка из столицы, и директор, выловив его, попросила проверить наличие всего необходимого в личных делах, так что он знал правду. В том, что помогал именно он, удивительного ничего не было — он, наверное, был единственным в школе, кто действительно учился, мог блеснуть знаниями, а также защитить честь своего учебного заведения на олимпиаде по любому предмету. То есть почти единственным — Илья тоже учился на отлично, вот только отправить его на общественное мероприятие не удалось бы и заведующей облоно, не то что директору лицея. Остальным же ставили проходные оценки во избежание претензий от родителей, те же ученики, что хотели баллы повыше, но не хотели учиться, обращались к Айхгольцу. А он еще в первом классе понял, что для детишек, росших под домашним девизом «Деньги решают всё», нельзя ничего делать за спасибо — безвозмездную помощь никто ценить не будет, поэтому любая его услуга, начиная от решения заданной на дом задачки и до реферата, имела свой тариф. К тому же он был одним из немногих, кто тут учился не потому, что его родителям некуда деньги девать, нет, деньги были — отец почти безвылазно пахал в Германии, а потому, что лицей находился прямо во дворе многоэтажки, в которой он жил. На момент, когда Хартмуту пришло время идти в первый класс, других школ поблизости не оказалось: несколько кварталов рядом были буквально застроены новыми многоэтажками, и бизнесменов от стройки, видно, не слишком-то волновало это обстоятельство. Школы тоже строились, но значительно медленнее, и чем возить Хартмута в неведомые дали, его мама, экономная Агнет, польстилась на хорошо поставленную рекламу лицея, уговорила своего отца, у которого были связи в облоно, и запихнула сюда сына. И несмотря на непомерную оплату, ни разу об этом не пожалела: в нее входило не только отличное питание и медицинское обслуживание тремя сменными врачами, но и на самом деле очень качественное преподавание. И у одноклассников деньги тоже были — родители давали им на карманные расходы достаточно, так что все оставались довольны. Другое дело, что молодежь эти денежки тратить на оплату Хартмутовых услуг не очень-то рвалась: как бы родители ни баловали своих детишек, но выполнять все прихоти тоже не стремились, особенно, когда это касалось много чего недозволенного, потому соученичкам и хотелось использовать полученные деньги на себя, а не на покупку знаний. Но деваться им было все равно некуда, так что товарно-денежный оборот всегда был в действии, хотя в виде товара и выступала помощь Хартмута. В сторону же второго отличника класса боялись даже лишний взгляд кинуть, ну не любил он этого, что уж говорить о том, чтоб обратиться к нему. *** Илья с детства не переваривал шума и суеты, вплоть до истерик. В первом классе он устраивал такие крупномасштабные побоища, чуть ли не смертоубийства, если только кто что не так сказал или сделал, что плакали все: и учителя, и дети, и их родители, поскольку связываться с сыном мэра никто не хотел. Правда, отец его потом баллотировался в губернаторы и отработал свой срок, как полагается, а сейчас снова победил на выборах и стал опять мэром. Хоть семью свою он не афишировал, во избежание, как говорится, даже имущество все было записано на жену и ее родственников, тем не менее кому надо, все знали, чей Илья сын. Потому он всех, кроме Хартмута (к нему единственному не было никогда претензий, тот почему-то Илью никогда не раздражал, не лез с признаниями и просьбами о дружбе), выдрессировал так, что и поныне, когда он входил в класс, там устанавливалась сразу мертвая тишина. Сам Хартмут был единственным из мальчиков в классе, который за почти одиннадцать лет учебы ни разу не попал под кулак Ильи. Он просто никогда не лез на рожон, мгновенно раскусив, что выводит из себя этого чокнутого, еще в первом классе. Родители Ильи, конечно же, не смотрели сквозь пальцы на то, что вытворяет их сын: с младых ногтей таскали его по врачам, в основном психологам, и медицинским центрам, да только безрезультатно. Никто так и не смог внятно объяснить причину такого поведения Ильи. Когда Илья шел по классу, никогда не смотрел по сторонам, только прямо, чтобы не попасть взглядом на какой-нибудь раздражитель и не приложить кого «ненароком». В детстве психологи посоветовали родителям для сублимации агрессии отдать его на борьбу, он уже в шесть лет занимался самбо и потом сменил кучу различных видов единоборств, некоторыми занимаясь одновременно. И, невзирая на такое отношение, в классе им любовались как прекрасным произведением искусства на расстоянии и чтобы он не заметил, что кто-то на него смотрит. Если бы он поймал на этом кого-то, то запросто мог бы въехать в морду. Казалось бы, что этот дикий зверь делал в социуме? Но родители его не забрали на домашнее обучение по совету всё тех же психологов, которые полагали, что ему нужно расти и учиться в кругу сверстников, учиться именно общаться с ними. И с малых лет он научился умело притворяться — человек-хамелеон — и теперь был способен ввести в заблуждение даже психолога. Он был не только очень красив природной красотой, но и одевался в шикарные костюмы: в лицее был строгий дресс-код — в джинсах не походишь. Его движения, грация хищника, дикая красота завораживали. Небрежная грива густых темно-каштановых волос, падающая на плечи, длиннющие ресницы, словно стрелками обрисовывающие необычные зелено-карие глаза хищника, почти черные прямые брови, пухлые, четко очерченные губы, причем нижняя намного полнее верхней. Но никто не посмел бы назвать его смазливым, а тот, кто осмелился бы взглянуть прямо в глаза, почувствовал бы себя так, словно посмотрел в глаза тигру, не огражденному крепкой решеткой. Он, проучившись почти одиннадцать лет в одном классе, не знал своих одноклассников даже по именам, они ему были неинтересны от слова «совсем» и «грязь под ногами». Но если нужно для дела, для каких-либо публичных мероприятий, он был вполне способен притвориться паинькой и вести себя прилично. Дебилом он не был и что такое политическая карьера отца, понимал прекрасно. Поэтому, когда после уроков его и почему-то Айхгольца вызвали к директору, на его лице не дрогнул ни один мускул. Директор была краткой, она дала им совместный проект, а чтоб не дергались, подчеркнула, что проект этот находится под патронатом мэра и что мэр лично (через своего шофера, который возил Илью в школу и в этот раз привез соответствующую бумагу) указал на обязательное участие в нем Ильи. И если они хотят получить свои золотые медали, и, глядя в упор на Илью, добавила, то сделают всё в лучшем виде. Проект был связан с юбилеем города, на который должна была приехать делегация из-за границы, в которую входили школьники. Они вышли из кабинета и остановились, Илья взглянул на Хартмута и произнес своим низковатым мелодичным негромким голосом, словно полноводный ручеек прожурчал по камням: — Меня поставили в жесткие рамки, но я не собираюсь в угоду даже отцу просиживать лишнее время в школе. Если тебе нужен этот проект, будешь приходить ко мне домой. Не дожидаясь ответа, он плавно развернулся и пошел в класс забрать сумку и верхнюю одежду. Создавалось впечатление, что он не идет, а плывет, не касаясь ногами грешной земли, недостойной носить на себе этого ангела. Только в глазах его если и была бездна, то не звездная, а скорее тьмы. Харт спокойно пошел следом: его вещи тоже были в классе. Златоверхий напрасно думает, что Хартмут будет за ним бегать, им осталось доучиться всего несколько месяцев, а золотая медаль, на которую шел Айхгольц, вряд ли сыграет какую-то роль при поступлении в Германии. Он считал огромной ошибкой, что родители не уехали туда, когда историческая родина распахнула свои объятья навстречу «потерянным детям», но понимал, почему они этого не сделали. У деда со стороны матери была похоронена здесь любимая жена и обе сестры, а вот со стороны отца все родственники дружно эмигрировали, и отцу приходилось разрываться между ними и своей семьей. К удивлению Хартмута, возле входной двери лицея топталась Алиса Зелинская, которая, увидев плывущего к выходу Илью, шарахнулась назад, звонко простучав каблуками по каменному полу. Казалось, она даже дышать перестала, провожая его застывшим взглядом. Когда же мимо проходил Айхгольц, она очнулась и кинулась к нему: — Харт, погоди. Да стой же ты! Я хочу поговорить с тобой, извиниться… Хартмут приостановился и, развернувшись к однокласснице, посмотрел ей в глаза. Алиса откинула за спину длинные светлые волосы и так же вопросительно взглянула на Хартмута, словно это он ее остановил. Тот молча стоял рядом, приподняв брови и ожидая. Алиса тоже молчала, переминаясь, цокая каблучками, поправляя по очереди то сумку на плече, то волосы, то поглаживая пышный меховой воротник зимнего пальто. И, надо отметить, смотрелась девушка очень эффектно: красивая блондинка в модном пальто, ладно облегающем стройную фигурку. Минута молчания явно затянулась, к тому же непонятно было, чему она посвящена, поэтому Хартмут спокойно повернулся к двери, мельком глянув на пялящегося на Алису охранника, и вышел. — Харт? Черт! Да погоди ты! Хартмут останавливаться не стал, но пошел чуть медленнее, до ворот лицея, возле которых дежурили еще два охранника, было не так уж и далеко; через ажурный металлический забор виднелись огромный черный джип Ильи и красный Мерс Алискиной матери. — Так вот, — продолжила девушка, — я хотела извиниться и сделать тебе предложение. Она пошла рядом, настойчиво заглядывая Айхгольцу в лицо, его так и подмывало то ли сказать: «Ну так извиняйся, раз хотела», — то ли спросить: «Брачное?» — но он упорно молчал и смотрел вперед, говорить о чем-либо с Зелинской желания не было ни малейшего. Они прошли ворота и остановились в паре шагов от джипа Ильи, точнее, Хартмут не собирался останавливаться, но Алиса придержала его за рукав: — Да подожди ты минутку! Он вопросительно взглянул на девушку, та собралась с духом и наконец сказала: — Ну прости меня, Харт, я погорячилась. Что ты сразу иголки выпустил? Я вот, может, тебе хочу предложить встречаться. Вот это предложение! У Хартмута слов не было от изумления. Нет, в чем здесь преимущество для Зелинской, он прекрасно понимал, но ему-то с этого какая польза? — А зачем? — всё, на что его хватило. — Ну как зачем? — возмутилась Алиса. — Будем ходить в кафе, кино, на дискотеки, по магазинам, уроки вместе делать. Хлопнула дверца, из машины вышла мать Алисы и закурила тонкую сигарету, Хартмут посмотрел на нее — шикарная женщина: стройная, со вкусом одета, такие же длинные и светлые волосы, как у дочери, при этом выглядит скорее как старшая сестра, чем мать. Повернув голову, она с неудовольствием смотрела на них. Здорово! То есть Хартмут мало того, что должен будет оплачивать везде Алискины развлечения, так еще и домашки ей на шару делать! — Не получится, — спокойно сказал он и посмотрел на свой подъезд — какие-то двадцать метров и он дома, ноги уже начали ощутимо подмерзать в тонких туфлях. Смысла брать сменку, когда живешь «в двух шагах» от школы, не было ни малейшего. — Что не получится? — недоуменно спросила Алиса. — Мне мама с тобой не разрешит встречаться, — с легкой иронией ответил Хартмут. — Почему? — обиженно посмотрела Зелинская. — Ты не немка, а она считает, что я могу встречаться только с чистокровной арийкой. — Что за бред?! — возмутилась девушка. — Это моя мать, — твердо сказал Хартмут, — и я обязан оказывать ей уважение. Алиса поникла. — Но, Харт, может, все-таки попробуем? — Нет, и мне пора домой, — пальцы на ногах почти уже не чувствовались. Мать Алисы села в машину и посигналила. — Вот, — кивнул в ту сторону Айхгольц, — тебе тоже пора. — Подожди, — Алиса кинулась к уходившему парню, — мне очень нужен реферат по истории. — Так в чем проблема? — поднял брови Хартмут. — Скачай из интернета, он забит всевозможными рефератами. — А ты? Ты же простил меня! Значит, ты можешь его сделать. Хартмут задумчиво посмотрел на Зелинскую, до конца учебного года оставалось несколько месяцев, а лишние деньги совсем не помешают, особенно теперь, когда ему навязали этот дурацкий, а главное, бесплатный проект. — Ладно, но для тебя будет другая цена. — Чего? — захлопала глазами Алиса. — В три раза выше. — Чего?! — А что ты хотела? — пожал плечами Хартмут. — Да ты совсем охренел! — У тебя есть время подумать до завтра. Послезавтра цена будет выше уже в четыре раза, — жестко добавил он, повернулся и пошел домой. И только зайдя в подъезд, Хартмут задумался, а почему под лицеем торчал Златоверхий? *** Илья забросил сумку на заднее сиденье Тойоты Ленд Крузер Прадо 150 (ну да, модель 2009 года, но это ж совсем неприлично, если сын мэра станет раскатывать на последней модели, Илья всё прекрасно понимал и компрометировать отца совсем не хотел) и сел на свое место рядом с водителем. Николай был не только водителем, но и телохранителем Ильи, молча дожидался, когда сын босса даст указание, куда ехать, но тот не торопился: сидел, сжав полные губы, и смотрел вперед через тонированное стекло. Он настолько задумался, что просто забыл сказать «домой», и в результате стал свидетелем разговора одноклассников. То, что Илья не интересовался классом, не значило, что он и не замечал ничего — он видел, что Айхгольц, один из немногих, чья фамилия против воли врезалась в его память, торгует своими знаниями, и если б он дал себе труд удивиться, то поинтересовался бы у одноклассников, почему они не пользуются решебниками — он своими глазами видел их на книжных полках, причем для всех классов и в разных вариантах. Но если б он все-таки поинтересовался, то тогда бы узнал, что в решебниках из подходящего совпадают только математика и русский, над практическими по биологии или контурными картами по истории нужно было сидеть уже самому, да и физика с химией были других авторов. Сам же Илья лицей ненавидел и считал, что лучше бы он учился дома, но только не с домашними преподавателями, репетиторами или еще хуже — гувернером, нет, именно сам — с учебниками, справочниками и интернетом, посторонний человеческий фактор здесь был явно лишний. И случайно став свидетелем разговора между Айхгольцем и одноклассницей, чье имя Илья даже не пытался вспомнить, он передернулся от отвращения, вспомнив, как читал в учебнике по биологии подробности физиологии женского организма. Мужского он тоже прочитал, но не с отвращением, а с интересом, подтвердив, что он действительно отличается от основной серой массы человечества, так как никаких поллюций и эрекций у себя он не наблюдал. Ему даже пришлось залезть в интернет и почитать, что это означает, но, казалось бы, напрашивающийся диагноз «импотенция» тоже не соответствовал. Только когда рядом хлопнула дверца Мерса, Илья очнулся и велел ехать домой, надеясь хотя бы там обрести необходимый ему душевный покой, так как кулаки уже зудели от желания обработать кого-нибудь. Главное, чтобы охранники не попались ему на глаза и домработница уже все закончила и убралась из дома. Родители уже два года как не жили в доме, переехав в новую квартиру в новомодном районе, там не то что дом — охранялся весь квартал. Конечно, сына они навещали регулярно, особенно мать, но никогда внезапно, только после предупреждения. На днях, когда они приезжали вдвоем, отец начал что-то гудеть про неприлично длинные патлы Ильи. В итоге тот, как послушный сын, схватил первые попавшиеся ножницы, оттянул сбоку волосы и вмиг их срезал под корень. Мать завопила так громко, что от неожиданности Илья выпустил ножницы из рук, а отец тут же стал извиняющимся голосом бормотать, что он «не то имел в виду». А ведь он прекрасно знал, что Илья не может позволить прикоснуться к себе даже парикмахеру и сам время от времени просто подрезает отросшие волосы. Во многом он шел с родителями на компромисс, но были вещи, которые он не мог заставить себя пересилить, к ним относилось нежелание видеть в доме посторонних, он даже готовил себе сам. После пятого класса мать, наслушавшись очередного идиота-психолога, который порекомендовал не делать упор только на единоборства как сублимацию агрессии, мол, это может не только помочь сбросить злость и гнев, но и наоборот разжечь их, поэтому лучше остальное свободное время занять чем-то подвижным и творческим, можно танцами, но лучше, чтобы был виден материальный результат, записала его в Кулинарную школу. Так в одиннадцать лет Илья попал на все лето на детские кулинарные курсы и был там, естественно, единственным мальчишкой. Хотя продолжительность одного занятия в Кулинарной школе для любителей «Готовим все», предлагающей детские мастер-классы, была полтора часа, матушка ему устроила двойной объем, в итоге он занимался в двух разных группах. Поначалу учили их приготовлению и декору фигурок из теста в народном стиле — всяких птичек, зайчиков, медвежат или героев из мультиков. Правда, оставаться на чаепития с собственноручно приготовленными шедеврами он отказался наотрез. Потом их научили готовить итальянскую пиццу, японские роллы, разнообразные французские десерты, питательные обеды и аппетитные завтраки. Илья научился делать несколько видов шоколадных конфет, медальончики с орехами и цукатами и прочие сладости, в том числе восточные. Он тогда и не ожидал, что ему понравится готовить и он категорически настоит на увольнении кухарки. Также, к прискорбию родителей, его новое увлечение никак не повлияло на поведение и характер. По возвращении домой Илья первым делом принимал душ, переодевался и только тогда мог заняться какими-то делами. Главное, естественно, обед, потом можно было уже спуститься в подвал поплавать в бассейне или побить грушу. На обед у него был борщ, сваренный вчера на домашней курице, с чесночными пампушками, испеченными вчера же специально к борщу. На ужин можно будет испечь пиццу и приготовить шоколадные трюфели.