Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Проводив рыжий затылок Анжи ничего не выражающим взглядом, я ненасытным клещом вцепилась в край кожаной куртки Ала. — Мне-то ты расскажешь, что сотворил с Оскаром? Вместо ответа Алекс попытался вернуть одежду в единоличное пользование. Однако же. Жлоб он и эгоист. — Я его не убил — этого разве мало? — Мне мало. — И перехватила покрепче свою добычу. — Расскажи, пожалуйста, Алекс. Мне это действительно очень нужно. На облюбованный ещё в первый день крутящийся стул Ал опустился с видом генерала, ценою великих душевных мук принявшего решение о капитуляции своей армии. — Не отстанешь ведь? Ну да и чёрт с тобой. Я давал обещание Анжелине — я его выполнил. По крайней мере, физическая оболочка этого гада ещё долго будет гнить в клоаке нашего общества. — Я молчала. Скрестив на груди руки, ожидала более развёрнутых объяснений. И дождалась. — У нас, детей солнца, есть природный талант — мы прекрасные менталисты. С сознанием человека любой из нас может сотворить всё, что угодно. Правда процесс будет необратим. Внушать, стирать (как с тобой поступал Джейк) — это любой может, а гораздо более серьёзные изменения происходят раз — и навсегда. Сначала я хотел оставить ему хорошую иллюзию и разум пса — собаке — собачья жизнь, но к бездомным животным люди слишком добры. Бездомному сумасшедшему придётся гораздо хуже. — Значит, такой конец…. — Одними губами, почти неслышно, чтобы голос не задрожал. — Изменения необратимы, — шепнула. «Где мой брат?» — вспомнила. Хлебные фигурки и малышку Амэль вспомнила, долгую экскурсию, озорную улыбку, весёлый взгляд — вспомнила, вспомнила кровавые пятна, боль Анжелины, лицо Луи… И, оставив куртку, в одной лишь тунике выскочила в вихрящуюся метель. — Прости, Луи, я не знаю, где он, — быстро говорила немому автоответчику. — Пожалуйста, прости, — шмыгала носом, хочется верить, от холода, — и, пожалуйста, не приходи. Никогда не приходи больше. Очень надеялась: он послушает. Иначе я просто не смогу, не вынесу его взгляда — чувство вины сгложет. Какая уж тут личная неприязнь? *** Нора разогревала плойку. Стоять у зеркала, методично завивая никому не нужные локоны — что может быть проще и бесполезнее? А думать, глядя в правдивую, мутноватую глубину и держа пальцы в опасной близости от раскалённого металла отчего-то намного проще. Раньше всё было не так. Раньше всё было совсем иначе. Тогда её брат был жив. И слушал, и обещал, советовал… Нора его любила. Любила и Александра. До поры. Потом её мир разрушился. Правда, Норе казалось, что один крохотный мирок — цена не такая уж и большая, если взимается за сотни других вселенных, живущих внутри людей. Людей, которых (она надеется) можно ещё спасти. Светлые, блестящие в солнечном свете пряди одна за одной тёплыми пружинками опускались в её ладонь. Нора не торопилась. У неё ещё было время. До тех пор, пока Дана остаётся в агентстве, Норе ничего угрожать не будет. А что потом? Что будет потом? — об этом почти не думала. Ей просто хотелось спасти одного светлого человека, чтобы тем погубить себя. Иная знала: вслед за предательством последует неминуемая расплата. Быть может, отец простит, но Джонатан? Нора ненавидела и боялась этого странного человека. Чем-то неуловимым они с Александром были друг на друга похожи. Может, потому воевали долго, желая стереть организации друг друга с лица земли? Теперь Джонатан Диккенс медленно, но верно занимал положение главы и авторитета. Положение, которое Александр неконтролируемо терял. Над огромной Москвой растянулась тончайшая энергетическая паутина. Щурясь, Нора могла видеть призрачные ниточки силы, связанные меж собой настолько причудливо, что распутать их, однажды сплетённые, было попросту невозможно. Потянешь одну — заденешь ли, оборвёшь — и ужасные катастрофы накроют город. Катастрофы эти приближались грозовым фронтом, были предрешены и расписаны поминутно. Нора завивала локоны и, грея о них ладони, дрожала от холода, поселившегося внутри. Она знала, что сделает этой ночью. Она, доведённая до крайности, наконец отважилась. Ей быть перебежчицей. Это нанесёт последний удар отцу. Это окончательно столкнёт его с пьедестала. А борьба продолжится с Джонатаном. По старым правилам, но с новым орудием, с новой целью. Норе лишь надеяться оставалось: предупреждённые дети солнца не останутся побеждёнными в этой кровавой битве. Так что же осталось? — вращать бесполезно плойку. И дожидаться ночи. Возможно, в последний раз. *** «Я люблю тебя», — красовалось на высоком заборе из светлого кирпича. Буквы, криво нарисованные самой дешёвой краской, возможно когда-то действительно имели значение для кого-то. Зимняя оттепель чувства не пощадила — смазала, растворила, алыми потоками вниз заставляя схлынуть, и сугроб пока ещё нежно-белый окрасить кровью. Зрелище это было грустным и каким-то… фатальным, что ли — ничто не вечно. Ничто не вечно. И всё уйдёт. Всё пройдёт. Или рванёт по кругу. Всегда — по кругу. Как любая история. Как любая, по сути, жизнь. Я опять направлялась в студию. Сегодня — в последний раз, ведь мы снова срываемся, убегаем. Мы снова сверкаем пятками, желая надёжно укрыться вуалью бессменной лондонской мглы. И что-то животное, инстинктивное в глубинах моей души подгоняет, неумолимо торопит время. Это «что-то» знает: Москва для меня опасна. И я ускоряю шаг. Больше нельзя грустить. Мы улетаем не навсегда. По крайней мере в село возвращаться мне никто запретить не сможет. Настолько погрузилась в себя, что появление Анжелас не заметила. А сестрица вынырнула из переулка маленькой гибкой тенью и рядом со мной пристроилась. Будто от самого дома молча, но вместе шли. — Всё получится, — произнесла наконец серьёзно. — Они просто её выкрадут. Тихо, мирно и быстро. А на рассвете мы будем в Лондоне. — И, не оглянувшись, ускорила самую малость шаг. — А ещё за нами может примчаться свора разъярённых иных во главе с Джонатаном Диккенсом. — Раскисший под влиянием всесильного «плюса» снег чавкал под ногами противной кашей, но отчего-то мы обе продолжали его топтать вместо того, чтобы взлететь над слякотной благодатью. Анжелас не ответила. Правым плечом изящно пожала, вперёд ещё больше оторвалась — и первой шагнула в тёплое помещение уже почти что не нашей студии. — Вижу, все в сборе, да? Джейк улыбнулся: — В сборе конечно. Здравствуй. Некогда уютное помещение стало сейчас перевалочным пунктом беженцев. Настроение, самое что ни на есть чемоданное разлеглось, расселось, раскинулось везде и всюду самыми разнообразными саквояжами — перелетать собирались силой своих барьеров вместе с нажитым скарбом. Так, чтоб точно не возвращаться. Это решение было принято не за день, не за три и даже не за неделю. Это решение вызревало, укоренялось, ростки пускало в каждом из нас — и расцвело в итоге почти что одновременно — «мы улетаем в Лондон». Но сложнее всего, пожалуй, было с делами группы. Прощались с Мариной и Светой тихо, полюбовно — они всё поняли. Те кого мир иных задел случайно холодной своей рукой, иначе попросту не умели. Оттого и сошёл нам с рук разрыв контракта и многие неустойки. Марина и Света желали удачи нам. А Джейк (отчего-то Джейк) обещал поддержку. Там, в Лондоне, нас ожидало новое руководство, новые вершины и, вне всяких сомнений, абсолютно новые неприятности. Но всё это лишь тогда, когда наша Дана сможет вздохнуть свободно. Оттого-то и собирались ночью. Оттого и хотели скрыться. Как можно скорее скрыться сразу после налёта. Чтобы не убить никого, не ранить и, конечно, не потерять. Сегодня на башню нового типа бросали почти все силы — мне было страшно. Страшно не потому, что стычка становилась практически неизбежной. Страшно оттого, что меня, за время обучения в лечении весьма преуспевшую, оставляли сидеть в тылу, а Анжи (тихая Анжи) бросалась в бой, идя против бывших своих наставников. С нею — Алекс и Джейкоб, Кэт… Стоила ли Дана такого риска? — Кэт сомневалась, а мы говорили «стоила». Кэтрин ругалась, но все собирали силы. Кроме меня и Карла. Кроме Антона — его мы вовсе лететь отправили самолётом. Помню, как заплетала рыжие пряди тугой косой. Отчего-то казалось: так Анжелас справится обязательно. С частичкой моей заботы, моей поддержки все они станут чуть-чуть сильнее. Джейка обнимала, не скрываясь и не стыдясь, а он мне в макушку фыркал: — Придём через полчаса. Это почти игра. Эй, ты чего? Не веришь? А я в ответ только крепче сжимала руки. *** Дана вращала кистями, заворожено наблюдая, как обвивают запястья мерцающие ленты её смертоносной силы. Дана простирала вперёд ладони, и та же энергия становилась ласковой, как котёнок, тёплой, как будто чай или делалась твёрже стали. Дана играла тем, что подчинялось её рукам. И волновалась. С той первой ночи, оставшейся полутёмным зеркальным сном со вкусом горячего шоколада, минуло немало других ночей. И дней утекло немало. А жизнь куколки с пальцами, загрубевшими от толстых гитарных струн, стала внезапно двуличной и лицемерной. Обещанной свободы ей уже, конечно же, не давали. Ей предлагали бой, навязывали чужую войну, в которой Дана участвовать не хотела. Ей предлагали молчать, когда вдруг просила других путей. И Дана тишину покорности почти что раболепием приняла — слушала, распахнув глаза, Александра и Джонатана, становилась последователем, как будто марионеткой. И в тайне ждала спасения. Знала: оно придёт, знала: за ней примчатся — так убеждала Нора, так говорила Нора. Описанная ею свобода казалась сладкой и полной, как чашка горячего шоколада, но пахла весенним ветром. И вот наконец она получила весть. «Завтра», — шепнула Нора. И в этом коротком «завтра» неожиданно воплотились все надежды минувших дней. Если не Карл, не Криста, если не сильный Джейк, ей, Дане, поможет Элеонора. Им обеим больше нечему здесь учиться. Им обеим пора вырываться — и улетать. Даже, если друзья, ставшие внезапно далёкими, вдруг не примут. Две иные справятся сами наверняка. Справятся — как иначе? Ведь обещала Нора. А ей без оглядки хотелось верить. *** Сердце стучалось о рёбра в ужасе. Будто верила: это — входная дверь, и кто-то её откроет. Сердце выскакивало, и я над сердцем была не властна. — Успокойся, — совсем тихонько произнёс Карл когда, рискуя травмировать слишком крепко сжатые пальцы, я в очередной раз принялась мерить шагами студию. — Я тоже переживаю. Мне тоже страшно. Но я почему-то сижу на месте. И ты сядь. — Не могу! — воскликнула. Он в ответ за запястье, — присядь-ка, — дёрнул. — Я самый слабенький. Никогда тебя не учил. А теперь буду. Умеешь смотреть TV? — TV? — удивилась невольно ему в ответ и покорно на сумку с вещами села. — Да. — Он слегка натянуто улыбнулся. — Это мы шутим так. Очередной сленг, прижившийся в нашем мире. «смотреть TV» — энергетически отделяться от своей физической сути и наблюдать за кем-то, кто тебе дорог или интересен в реальном времени. Необученные иные делают это подсознательно и быстро выматываются. Да и вообще, вас на такое практически не хватает. Так что просто давай мне руки. Отправимся вслед за ними, насколько сможем. Так ведь будет гораздо легче? И ладошки мои полностью спрятались в неожиданно больших и горячих мужских руках. Карл не говорил ничего, но я ощутила, что нужно закрыть глаза. Вспомнила неожиданно дождливую ночь, явившийся из ниоткуда образ Джейка у Темзы, усталость и полицейского. Я ведь «смотрела TV» тогда? Но даже самой себе ответ на вопрос не успела дать. Это действительно было, словно в кинотеатре. Картинка чёткая, реалистичная, даже не 3D, а гораздо, гораздо лучше. Безукоризненный визуальный эффект присутствия, сон наяву. Боже… я ведь почти что забыла, какими бывают сны… Над городом — сквозь стены и провода — промчались в одно мгновение, и сверху картинка — рыжий затылок Анжи. Рядом фигуры совсем размыты. Это — понимаю — другие Гилберты. Они гораздо сильнее Карла. Нельзя так просто за ними понаблюдать. Да и через щиты иных пройти практически невозможно. Всё же понятно, почему никто мне о «TV» не рассказывал — вещь-то, в сущности, бесполезная. На то, чтобы покинуть себя духовно, уходит слишком уж много сил, а следить в итоге можно лишь за теми, кто постоянно не носит щит. Ну, или вовсе барьером не обладает. А за людьми наблюдать какой нам, по сути, прок? Не успев ещё проясниться, изображение вдруг размылось, подёрнулось рябью и поплыло. Резко сменился фокус, качнулись стены, к моему очень даже реальному и осязаемому горлу подступил вполне себе материальный ком, и всего на какой-то вздох я оказалась в студии. После — прыжком — почти что напротив Даны. Карл, получается, сумел сквозь щиты пробиться? Неужто настолько любит? Она похудела и подтянулась — правду, выходит, Кэт говорила о тренировках. Дану готовили, и готовили интенсивно. Но сейчас она сидела совсем одна и, глядя в окно, бестолково дёргала одну за другой светлые пряди своих волос. Это продлилось, впрочем, совсем недолго. Снова сместился фокус, и в поле нашего с Карлом зрения попала ещё одна миниатюрная блондинка, кажущаяся, впрочем, рядом с худющей Данной несколько более упитанной, чем оно было на самом деле. Собственною персоной Дин посетила Элеонора. Губы обеих шевелились поочерёдно. И тут-то проявился второй косяк нашего наблюдения — высококачественное кино оставалось немым, отчего становилось почти что не интересным. Время текло — минута, вторая, три… Я заскучала, а девушки говорили. Потом поднимались, синхронно щурились, облачаясь в куртки и сапоги, распахивали окно, вместе приподнимали щит, всходили на подоконник… И вдруг ворвались они… *** Лучшего времени для побега нельзя было и придумать — перезарядка паутины, полупустые офисы, ночное дежурство Норы… Она улыбалась смело и дерзко, в последний раз запечатлевая в памяти наработки жестоких лидеров. О том, что один из них — кровный её отец, старалась совсем не думать. Дана ждала её. — Полетели? — встрепенулась, стоило скрипнуть двери, но тут же саму себя осадила: — я проверяла — щит. Нора улыбалась смело и дерзко. Всё же отец забыл: она родилась иной. Всё же отец забыл: резервы её мощнее. Вернее не так: не забыл он, но просто безоговорочно Норе верил. А она знала: если в схватке с многими ей не выстоять в одиночку, стоит использовать преимущества для тихого побега. Побег ведь никто не ждёт… К тому времени, как предводители осмыслят свою потерю, будет, пожалуй, поздно. Нора правда ещё не знала, к кому они бросятся под крыло, но лететь собиралась на дурманящий запах кофе. В том доме, где Криста и Анжелина, хотела верить, их примут наверняка. Защиту сдвигала медленно, постепенно, страшась задеть ненароком слишком чувствительные связующие нити, создателей потревожить и всполошить. Желая уйти, с собой уносила ценное, самое сокровенное — сведенья и Диану. Всё, что видела, всё, что запоминала, должно было отдано быть, пересказано и услышано. То, что накроет город — безумный ужас. А если не дети солнца, кто отвратит его? Кто остановит безумного Джонатана и… Александра. Кто оборвёт их жизнь? — Готова? — Улыбнулась через силу, нервно комкая пушистые клочки меха, хаотично украсившие собою подол её зимней куртки. — Готова, — кивнула в ответ Диана, чуть-чуть бледнея. Всё же слабый, очень слабый резерв ей достался, так что от применения силы она уставала быстро. А ведь ещё ничто не началось толком. Ничто толком не… И дёрнулась, испугалась. На уровне фона, интуиции, восприятий отчаянно завопила, рыбкой забилась — кто-то врывался к ним. *** Да, пожалуй, я не хотела видеть этого, не хотела этого знать. Действовали ребята слаженно, лаконично и очень чётко. Анжи маячила где-то в хвосте рыжим пятнышком. Наблюдала — не вмешивалась. Бой принимали Гилберты. Нора и Дана светлыми тенями застыли у подоконника. Обе не двигались, руки держали вперёд протянутыми, глазами широко распахнутыми смотрели. А к ним приближался Джейк. И что-то отчаянно кричало внутри меня, что-то требовало вмешаться, но, господи, я просто смотрела фильм. TV, будь оно проклято сотни раз — бессильное, бесполезное и немое. Нора летела к стене лицом, отброшенная нитью горячей силы. Дана, дрожащая, губами снежно-белыми от ужаса двигала слишком медленно. Что говорила, шептала? — её не слышали. Нора сражалась с Джейком. И как сражалась… Будто словами, будто жестами и лицом. Сопротивлялась, не сломленная, билась в глухом, безнадёжном блоке — и, слишком слабая, оседала. *** — Я женщин не убиваю, — надвинулся тёмный образ сквозь мерцание усталости и энергетического опустошения. Лёжа в изножье постели Даны, Элеонора ощущала лишь, как отчаянно вращается мир. «Кто был прав? Кто был прав?» — неистово билось в мыслях. — Послушайте?! — Кто умолял их? Она ли? Дана? Собственные губы спеклись и будто смёрзлись. В голос кричала Дана: — оставьте её! Оставьте её! Оставьте! — Это внушение? — Голос как будто Анжи. И сомнение, недоверие. — Мы уходим. И Дана уснула. Нора видела, как уснула — смысла сражаться более не осталось. «Кто был прав? Кто был прав?» — неистово билось в мыслях. Нора помочь хотела, Нора надеялась на поддержку. А получила — смерть. Оттого ли, что с самого начала никто ни слушать, ни слышать друг друга не захотел? В тот самый миг, когда дети солнца ворвались в комнату, каждым вдохом своим Элеонора кричала: «я вам — союзник». Не помогло. Уж слишком укоренилась вражда. Эти люди пришли с войной. Войной, которую отец её, Норы, костром разжёг. Алым пожаром. Алым, жестоко-надменным цветом. Но кто предотвратит страшное, если её, Норы, сейчас не станет? Она не знала, в чём каяться и кому. В то мгновение, когда невыносимой болью сознание её превращалось во что-то новое, перекраиваясь волей и властью Гилбертов, в нём царили пушистый свитер и шоколад. Это была её душегрейка. А душу так хотелось оставить целой. Ведь когда-то думала: хотя бы в смерти её будет какой-то смысл.