Палач-перевёртыш

      Он раскачивался на ходу, трясся и сверлил тёмными налитыми кровью глазами, жутко скалясь, приближаясь короткими неравномерными рывками. Болтон ощерился в ответ и, не сводя с Теона единственного видящего глаза, заёрзал на месте, сражаясь с верёвками. Что он сделает? Набросится, перережет ему глотку? Рамси подался вперёд и рявкнул, раззадоривая взбесившихся псов, оглушительно гремящих лаем и железом. Пусть сунется только, и он вгрызётся во всё, до чего дотянется зубами — даже сталь перекусит, глубоко распоров себе пасть от уха до уха. Уж он не даст себя убить безнаказанно. „Если, — подумалось Рамси, — Вонючка вздумал меня освежевать, ему придётся оглушить меня и развязать. А мне всего только добраться до его горла“. Он подавил колотившую его крупную дрожь и свирепо глядел на Вонючку, нависшего в футе над ним со скрюченной изуродованной лапищей и занесённым кортиком.       — …Ты насквозь прогнил! Умри же! — „И так ты прощаешься со мной, жена?“       — Что мертво, — Теон сгрудился над ним, ударив себя кулаком в кирасу. Ближе, ближе! Преодолеть только стесняющие путы, и Рамси напоследок вырвет Вонючке глотку или лишит уха. Шансов не было, Рамси это понимал, но схватка не окончена, пока он дышит.       — …стоит перед вами, м'лорд.       Рамси опешил. Так что же, выходит, Вонючка… Он тупо уставился на него, силясь понять: обман это, злая шутка? Значит ли, что он, Рамси, ещё не проиграл? Вонючка выдержал короткий молящий взгляд, а затем, стремясь скрыть свои слова — а слышала ли их Санса? — согнулся, давясь воздухом и надсадным кашлем, так, что заглушил собак. Он бросал на Рамси короткие красноречивые взгляды в перерывах между борьбой с приступами болезненного хрипящего лая. Сплюнув на пол вязкую слюну, он весь встряхнулся, отшатнулся, как на дыбы встал, и звериным прыжком бросился на Рамси, от неожиданности неподдельно вскрикнувшего. Лицо Теона, перекошенное в гримасе, оказалось так близко, что Рамси ощутил его тяжёлый запах через вязко-солоноватый привкус крови во рту. Рамси извернулся по-змеиному, издав протяжный вопль, а Теон, взобравшись на него, зарычал и впился ему в плечо железными пальцами, больно стиснув. Кожа дублета звучно затрещала — это Теон рванул воротник, удушая Рамси. Широкое остриё кортика, направленное тому в зрячий глаз, мелко дрожало — Рамси, пытавшийся вырываться, насколько позволяли путы, извивался и колотил ногами, спасаясь от нешуточной угрозы. Он выл и что-то нечленораздельно кричал, Вонючка отзывался глухим рыком, стул под ними трещал, собаки брехали, лязгало железо, а в десятках ярдов от них, недосягаемая для полумрака псарни, за сомкнутыми створками ворот стояла Санса. Она иногда тихонько вскрикивала от страха, но за всей этой сгустившейся пеленой шума голос её был неслышим. Неизвестно, сколько продлилась расправа, и сколько пробивались слова, давшиеся Сансе с таким трудом: „Кончай его, Теон!“ Тот ненавидяще обернулся через плечо, показав свету измазанную кровью скулу, и что-то рявкнул в ответ. Санса скрылась из виду.       Прошло ещё сколько-то мгновений, и Вонючка отстранился от старательно завывавшего Рамси, перешедшего на убедительный предсмертный хрип. Он изрядно потрудился, едва не сорвав голос — уж кому как не ему знать, как звучат страдания людей. Теперь они оба переводили дыхание: кажется, удалось! Теон-Перевёртыш провёл тыльной стороной руки по щеке, больше размазывая пятно крови, чем вытирая: навалившись на Рамси в желании показательно того изгрызть, „палач“ по неосторожности мазнул колкой щетиной по его разодранной щеке. Она ноюще болела и зудела, но Рамси не злился. Он не накажет такого преданного Вонючку, на которого теперь смотрел с одобрением.       — Вонючка, — он обратился к тому вкрадчивым голосом. — ты развяжешь меня?       — Да, милорд.       Он поспешно сблизился с Рамси и присел на согнутых коленях, очень бережно орудуя кинжалом. Туго сплетённые верёвки поддавались плохо, но тот распиливал узел за узлом, освобождая совершенно ледяные затёкшие руки Рамси, и наконец отвязав того от спинки стула. Подниматься Рамси не спешил, чувствуя, что на ногах не устоит, и косым прищуром следил за слугой. Он был похож на своих собак, успокоившихся и развалившихся на каменном полу кто как, так же лениво приглядываясь к людям.       Рамси обратил внимание, что Вонючка, уже какое-то время простоявший напротив него, начал нервно дёргать глазом и косить им в сторону ночи. Он тяжело вздохнул, покрепче опершись о подлокотники.       — Ты хочешь идти? — бросил Рамси, грустно усмехнувшись. Он привстал на локтях, но ноги как будто скользили по полу, казавшемуся шаткой, ненадёжной опорой. Чуть поколебавшись, Вонючка тесно встал к нему, подставив плечо и обхватив того за бок, помогая удержаться на весу. Рамси ощутил его опаску и отметил про себя отчаянность Вонючки, его Вонючки. Он позволил вывести себя с псарни, с каждым шагом ощущая, как подступает усталость вместе с набатом колотящейся крови.       Вонючка оставил его у ворот, и Рамси, опершись о кованные решётки, сочувственно глядел на своих девочек, голодных и осиротевших — хозяину придётся их покинуть, скорее всего, навсегда. Что же станется с ними? Ведомый проявлением редкого и малознакомого ему чувства, Рамси похлопал себя по бокам — ключ от клеток он носил в подкладке дублета, иногда подвязывал к поясу или пристёгивал к голенищу сапога вместо ножа-засапожника. К его удивлению, ключ оказался на месте — бывало, Рамси их терял, и Санса могла не опасаться подозрений в краже с его стороны. Впрочем, взаправду ли ему могла грозить гибель от клыков собственных собак, Рамси было неизвестно. Раздумывая над этим, он поочерёдно отпирал замки клеток, ласково обращаясь по имени к каждой из „девочек“. Решётки он не отворял, но знал наверняка: голодные звери ещё до рассвета выйдут наружу, и уж тогда-то наведут шуму. И никто больше не удержит их взаперти. Рамси был горд за своих любимиц, и предвкушал, что же увидит проснувшийся замок.       И он вышел наружу, провожаемый собачьими взглядами. Посреди двора стоял возвратившийся Вонючка, державший под уздцы невысокую, крепко сбитую лошадь в походной кожаной сбруе. Седло на ней было глубокое, с высокими луками, перемётной сумой и свёрнутым в валик драным одеялом под ним. Лошадь переминалась с ноги на ногу, стригла ушами и недоброжелательно заржала, когда Рамси с сомнением приблизился.       — Нельзя медлить, м'лорд, — обеспокоенно проговорил Вонючка, подводя к тому лошадь почти вплотную. — у нас всего ночь, а затем начнётся погоня.       — Погоня, говоришь.       Рамси прекрасно это понимал, и отозвался лишь для того, чтобы подступиться к лошади. Ей оказалась мохнатая кобыла тёмной масти — в ночи не разобрать — с жёстким ворсом неравномерно окрашенной шерсти. Она недовольно отшатнулась и угрожающе приподняла заднее копыто, когда Рамси, опершись о её хребет, попал носком сапога в стремя и так и встал, едва не потеряв равновесие. Вонючка насильно отвёл лошадиную морду и похлопал её по щекам и шее, убеждая к смирению; кобыла прижала уши и широко раздула ноздри, но послушалась. Тогда Вонючка приблизился к Рамси и, подхватив того за бока неожиданно сильными руками, помог ему оттолкнуться и усесться в седле. Лошадь тут же, не дожидаясь, двинулась с места, едва не уронив седока — Болтон чуть было не перевалился на другой бок. Он был хорошим ездоком, но теперешнее состояние этому препятствовало. На высоте кобыльего роста — в ней было не больше тринадцати ладоней, как в хорошей крестьянской лошади — он почувствовал головокружение, к тому же теперь, согнувшись, он ощущал боль в груди, там, где расходятся рёбра. Рамси не мог сказать с уверенностью, целы ли они: туда пришёлся опрокинувший его удар тарча Джона Сноу. Давая ему время приноровиться, Вонючка вывел лошадь за ворота Винтерфелла в поводу — благо, не воспрепятствовали ни разнесённые в щепки ворота, ни стража, не выставленная проявившим милосердие Сноу в первую ночь после победы.       За воротами Вонючка отпустил поводья, а сам, на мгновение исчезнув из виду, вскочил на огненно-гнедого болтонского гунтера, высокого жеребчика с маленькой точёной головой, косоплечего и с лоснящимися стройными боками. Рамси со злости заскрежетал зубами, но открыто недовольство не выказал — на то не было ни сил, ни времени. Вонючка громко цыкнул и направил коня сдержанной рысцой в обход винтерфелльской стены, к тракту, и Рамси пришлось последовать за ним.

***

      Они двигались без остановки всю ночь. Вонючка, скакавший на выносливом охотничьем коне, то и дело уносился вперёд, чтобы запутать следы. Пока Рамси спускался вниз по тракту и углублялся на восток, Вонючка успел сделать крюк к Желудёвой реке, а затем нагнал того в полудюжине лиг от замка. Лысые северные холмы с редким подлеском просматривались на многие мили вокруг, пока наконец из ниоткуда не вырастал облезлый зимний лес.       Спускаться с лошади Вонючка позволял только по крайней нужде, совсем не делая привалов. Своего коня он пускал быстрым безостановочным шагом, достаточным, чтобы того не загнать, но и не замедляться. Кобыла же Рамси без устали рысила странным, но не тряским образом: она переносила попеременно то обе левые, то правые ноги*. Она уверенно двигалась напрямую, как будто бы и не нуждаясь в седоке: несколько раз Рамси попытался развернуть её, но лошадь не только не послушалась железа, но зло дрогнула щёткой гривы, и обернувшись, попыталась хватить того за колено жёлтыми зубами. Вонючки, способного совладать с животным, рядом не было, и Рамси тогда только чудом не вылетел из седла.       Сейчас, в глубокий полдень, у них была кратковременная передышка. Рамси развалился в корнях дерева, сидя на голой земле, и беззвучно постанывал. У него ломило спину, да так, что ему думалось, будто его позвоночник вырвали, грубо очистили от мяса и снова вогнали в спину, как жердь или стержень для жарки дичи на открытом огне. Горячие мышцы болели чудовищно: он едва разгибал онемевшие члены, и даже не мог поднести ко рту руку с зажатой в ней хлебной лепёшкой. Больше всего хотелось провалиться в сон и умереть прямо под этим деревом — пёс с ними, с преследователями. Он пытался морщиться, и распухшее от синяков лицо, замёрзшее на морозе, отзывалось долгой ноющей болью. Рамси ощущал, как шелушилась плотно въевшаяся в кожу корка крови — умыть лицо Вонючка тоже не позволял, говорил что-то о гончих, ходящих по кровяному следу. Рамси было всё равно; он безразлично следил за привязанной к ветви кобылой, щиплющей короткую сухую траву жёсткими губами.       При свете дня кобыла оказалась уродливым животным со шкурой цвета железной руды: мышино-серой с проступающей рыжиной подшёрстка и тёмным крапом по хребту и крупу. У неё была короткая гнутая спина, покатые плечи, массивная шея и толстые мускулистые ноги с широкими копытами. Курносая тяжёлая голова напомнила Рамси чекан в тот момент, когда он, спустившись, сам попытался взять лошадь под уздцы — та вырвалась и, взвиваясь, пыталась ударить того взмахами башки. Вонючка подоспел вовремя и не без труда отогнал мстительную тварь.       А сейчас он приблизился к Рамси и опустился на колени с ним рядом и посмотрел ему в лицо. Рамси не моргнул и глазом, даже тогда, когда Вонючка зачерпнул четырёхпалой ладонью жёсткий твёрдый снег.       — Смыть кровь, — тихо объяснил он, осторожно поднося руку к лицу Рамси.       От соприкосновения обжигающего снега с разодранной воспалённой кожей Рамси тут же пришёл в себя, издав дикий крик боли. Вонючка, сидящий к нему почти лицом в лицо, оттирал похожим на глыбу твёрдым комком талого снега приставшую кровь и грязь со лба и щёк хозяина. Рамси чувствовал себя как рыба, с которой острыми камнями обдирают чешую. Мутные холодные струйки воды с кровью затекали ему под одежду. Клацая зубами и кривясь, Рамси оттолкнул от себя Вонючку, а затем ухватил того за руку, крепко, до хруста, сжав в кулаке его пальцы.       — Ты так ненавидишь меня? — задыхаясь, выдавил он. — Или это такие благодарность и любовь? Любишь меня так, Вонючка?       Вонючка, неестественно вывернув руку, благоразумно промолчал, и Рамси отпустил того с тяжёлым вздохом. Затем кивнул — добро, мол, продолжай. Оставшиеся следы Вонючка отмыл очень бережно. Лицо после всего осталось грязно-бледным, с красными от мороза щеками и лбом, с синюшным пятном на всю скулу и подбородок. Рамси закусывал по-прежнему распухшую разбитую губу, но уже был рад тому, что удалось приоткрыть второй глаз. Завершив трапезу, оба были вынуждены продолжить путь.       На этот раз Рамси кое-как поднялся сам — он слишком долго показывал слабость, уж и Вонючка осмелел, тот Вонючка, когда-то раньше сотрясавшийся от одного его имени. Только встав, он понял, что ехать уже ни за что не сможет — ногами в седле не удержится. Он так и стоял, расставив их шире плеч, как будто под ним было седло — мышцы так свыклись. К кобыле пришлось ковылять под обеспокоенным взглядом Вонючки, разрывавшимся между позывами подхватить Рамси и кинуться к лошади. Взобрался наверх он уже с его помощью, грузно вскарабкавшись и отыскав стремена. В носках, кажется, отпечатался след стремян — Рамси отчётливо ощущал их через подошвы сапог.       — М'лорд, — Вонючка привлёк внимание Рамси, на этот раз показав тому моток слишком хорошо знакомой им обоим верёвки. — милорд, я помогу.       Рамси мог бы съязвить, но берёг силы, воздерживаясь от разговоров. Против задумки Вонючки он не возражал: тот, поочерёдно приподнимая его колени, проводил верёвку вокруг бёдер и поясницы Рамси, пронеся под брюхом лошади. Удобства это не доставляло, но, случись что в дороге, под копыта злой кобыле он не упадёт.       — А если? — криво усмехнулся Рамси, понимая, что сам хитросплетённые путы не развяжет — если только разрезать, но велик риск потерять часть вещей, неосторожно обратившись с пристяжной сумой.       — Отвяжу, — пообещал Вонючка.       И они продолжили путь. Вонючка, пришпорив жеребца, устремился вперёд, разведывая дорогу и разогревая горячекровного коня. Рамси обратил внимание, что всякий раз тот едет привставая в седле на стременах и держась прямо силой сжимающих конские бока колен. Судя по всему, у Железнорождённого были железные икры.       Спустя несколько часов — Рамси не мог судить по солнцу, белому на бело-сером небе и от того невидным за чёрными стрелками ветвей — они выехали к реке. „Белый Нож“, сообразил Рамси — река бурная, шумная, со скалистыми порогами. Вонючка вывел их к месту, где с одного берега был виден другой, а между ними оглушительно ревели ледяные потоки, размывающие бурое прибрежье.       — А дальше куда? — Рамси попытался перекричать Белый Нож. Вонючка его услышал:       — Вброд!       Рамси передёрнуло. Вонючка, конечно, тронут рассудком, но чтобы так… упаси Боги.       Только лошадь слушалась лишь своего бога — Утонувшего ли, покровителя её родных Островов, или своего, лошадиного — и пошла, ступив прямо в реку. Она погрузилась по предплечья, а со следующими шагами ушла в воду по грудь. Кобыла плотно прижала уши к голове, громко фыркала и дрожала щёткой гривы, и шла, шла бесконечно медленно, сопротивляясь сбивающему с ног течению, толкаясь от каменистого дна. В седле, вжавшись, холодной крупной дрожью дрожал Рамси Болтон, вцепившись в луку и со звериным страхом озираясь по сторонам. Его ноги оказывались в воде выше колена, но от брызг он был мокр едва не насквозь. Он почти что сорвался на вой, когда почувствовал, что лошадь потеряла грунт и плывёт, ощутимо заваливаясь набок, как клонится судно в шторм. Рамси не было известно, что неделей раньше эту лошадь, сейчас сражавшуюся со стихией посреди Белого Ножа, без тени сомнений выбросили за борт в ночное море, обвязав вокруг шеи длинный аркан и метнув его конец к вёсельной лодке Теона Грейджоя. Лошадь проплыла сорок ярдов через студёные солёные воды, вязкие, как ночь. А потом, когда её усилиями команды втащили на корабельную палубу вслед за Теоном, отряхнулась и удовольствовалась горстью ячменя и пинтой пива, после чего прошла за пять с половиной дней пол-Севера. У Железных людей железные лошади.       Кобыла вышла из воды, а Рамси ещё долго приходил в себя, пока, наконец, не обратил внимание, что Вонючка исчез. Он, кажется, поскакал вниз по течению в поисках переправы — охотничий конь ни за что туда не войдёт — и Рамси, подумав, осторожно направил лошадь вдоль реки, высматривая слугу. Встретил он его уже на своём берегу, сухого, но пешего: Вонючка расплатился лошадью с кем-то из местных за переправу, и переплыл Белый Нож на каяке. Первым порывом Рамси было выбранить глупого Вонючку — болтонская лошадь в руках крестьянина наведёт погоню на их след. Но он быстро понял: загнанный жеребчик, скорее всего, уже спустя пару дней издохнет от простуды и пойдёт на мясо. Пусть его, не жаль.       Вонючка развязал верёвки, а Рамси, слезши с островной кобылы, выбросил их в реку. Мокрую кобылу решено было освободить от амуниции — к тому же, отсыревшая кожа могла расползтись под седоком, что было небезопасно. Рамси, упершись изо всех сил, приподнял седло, а Вонючка юркнул лошади под брюхо и распустил ремни. Седло было брошено на землю, промокший потник отжат и оставлен рядом. По робкому настоянию Вонючки, Рамси сменил комплект одежды на сухой, натянув бриджи Грейджоя. Он разминался на месте, пытаясь согреться.       — Чувствую себя в чужой коже, — пошутил он. Вонючка уставился на него, приподняв брови, и несмело хохотнул, заметив, как хозяин расплылся в многозначной улыбке.       — Ко мне, Вонючка.       Он подошёл, догадываясь, что это может значить. Вонючка виновен в нерасторопности? Не должен был смеяться? Опустив взгляд в землю, он, внутренне сжавшись, приблизился — и вздрогнул, когда Рамси по-медвежьи его облапил и похлопал по спине от избытка чувств. Славный, славный Вонючка!       Спасительная крепость Хорнвуд лежала всего в полусотне лиг.