Сады

      Настолько великолепны дорнийские сады, что зачаровывают они даже случайных путников: манят чудным цветочным благоуханием, пленяют густой тенью раскидистых вековых деревьев, нежат прохладным соленым бризом, доносящимся с моря…       Юный Тристан неспешно прохаживается вдоль разросшегося лабиринта сада, пестрящего всевозможными красками, в поисках самого прекрасного цветка.       «Мирцелла» — улыбка едва трогает его уста.        Он вкушает красоту, как и положено истинному дорнийцу: с близка, вплотную подойдя и пробуя на ощупь подушечками пальцев. Глаза обманывают порой, но руки — никогда.       Тристан медленно касается бледно-розовых трепещущих лепестков, бережно сжимает в руках тонкий, отливающий золотом стебель, сполна вдыхает дурманящий аромат: ему пахнет свежестью ранней весны. И все равно, что в Дорне всегда царит лето.       «Ты самый прекрасный цветок в этом саду» — шепчет, зарывшись в россыпь светлых локонов.       Солнечно-золотое невесомое одеяние плавно развевается на ветру. Бледные губы постепенно розовеют от обилия жарких поцелуев. Прочно сплетаются пальцы холеной девичьей ручки с грубоватой крепкой ладонью. Доселе неведомое тепло мужского тела — не кожа, разгоряченная солнцем, солоноватая от морского ветра, а томительно-обжигающий, незнанный ранее жар упругих чресл.       Мирцелла боится, дрожа в крепких объятьях принца, словно лист на ветру. Боится не вожделенного откровения близости, но собственной слабости: вмиг раскраснеться, ненароком проявить неосведомленность, сомлеть у Тристана на руках.       Мирцелла исчезает из сада так же внезапно, как и появилась. Развеивается словно мираж в раскаленной дорнийской пустыне, оставляя принца в одиночестве средь обилия благоухающих цветов.       Тристан разжимает ладонь, которая еще недавно ласкала юное податливое тело и улыбается краешками губ. В порыве вздымающегося ввысь ветра кружатся в причудливом танце несколько розовых лепестков.