***
Дни летели за днями, складываясь в недели. Осень постепенно все больше вступала в свои права, но я, погрузившись в работу с головой, ее практически не замечал. Дел было довольно много, хоть и не крупных, но порой весьма любопытных. Антон Андреевич делал заметные успехи в сыскном деле. А редкие свободные часы я проводил за чтением. Иногда участок на правах адвоката посещал Виктор Иванович Миронов. Со мной он был неизменно ровен и любезен и всегда передавал приветы от жены и дочери. В гости, правда, не звал. Пару раз в городе я видел и саму Анну Викторовну. Мы неизменно раскланивались и обменивались парой дежурных фраз. Но, памятуя о допросе, устроенном мне ранее, к более плотному общению я не стремился. Хоть и рад был видеть ее всегда, и вспоминал о ней с особенной теплотой. А в целом работа поглотила меня почти без остатка, чему я был очень рад. И то осеннее утро мало чем отличалось от остальных. Придя утром в управление, я узнал, что в лесу был обнаружен труп повесившейся девушки. Коробейников уже выехал, доктору уже сообщили. Что ж, нужно догонять следствие, господин сыщик. Лес был по-осеннему сырым, туманным и каким-то бесприютным. Отличная декорация, в самый раз, чтоб повеситься. Покойница, молодая девушка, явно из простых, уже лежала на земле, и ее осматривал доктор Милц. — Я полагаю, все очевидно, — произнес он удрученно, указывая мне на тело. — Очередная драма разбитых надежд. Я, кстати, не удивлюсь, если окажется, что она беременна, а жених ее бросил. Ну вот она и решила покончить с собой. Я еще раз окинул взглядом тело покойной, затем внимательно осмотрел сук, на котором она висела, спиленный городовыми. — Ошибаетесь, Александр Францевич. Убийство тут. Уверен, повесили ее. Не обошлось здесь без постороннего вмешательства. Что видите, Коробейников? Тот украдкой смахнул со щеки слезу и ответил, запинаясь: — Ну, веревка… След от веревки… Ясно. Снова смотрит и не видит. — След как от якорного каната, — указал я Коробейникову. — Видите, как глубоко кора содрана? Веревка врезалась в сук и терлась по ветке под весом тела. Из чего я делаю заключение, что погибшую сначала вздернули на этом суку, а потом подтягивали на веревке наверх. — Нелюди! — Антон Андреич отвернулся. — А еще она в одном ботинке, — продолжил я поучать своего помощника. — Ну не Золушка же она, в одном сапожке бегать. Коробейников попытался взять себя в руки, сделать вывод из моих слов: — Выходит, убийца или убийцы тащили ее и не заметили, как один сапожок слетел по дороге. Ах, молодец. Просто гений Затонского сыска. Да, находясь в расстроенных чувствах мой помощник соображает не слишком хорошо. Он вообще был человеком чувствительным. К женщинам относился прямо-таки со средневековым рыцарством. И если жертвы убийств мужского полу его расстраивали просто как свидетельства несовершенства нашего мироздания, то женские трупы выбивали Коробейникова из колеи напрочь. Каждую убитую женщину он искренне оплакивал, прямо как родную. Меня подобное отношение к делу раздражало, если честно. Вид человека, насильственно лишенного жизни, вызывал у меня злость и желание поймать убийцу. А Антон Андреевич в жалостливости своей раскисал и начинал плохо соображать, поэтому я и подгонял его в таких случаях, чтоб научился в руках себя держать. Не вечно же я буду стоять у него за плечом и подстраховывать. Пора бы уж и научиться обуздывать свои эмоции! — А Вы что, плачете? Так и будете над каждым трупом слезы лить? — спросил я его резко. Коробейников смешался и постарался отойти в сторону. Надеюсь, чтобы взять себя в руки. А я переключился на доктора: — А что у Вас, доктор? Доктор Милц излишней чувствительностью не страдал и отвечал всегда точно и по существу: — У нее разрыв шейных позвонков. А вот была она мертва, как вы предполагаете, до повешения, или нет, я смогу сказать только после детального осмотра. Из кустов вылез городовой, протягивающий мне свою находку — женскую сумочку: — Вот, нашел. Я осмотрел сумочку. Такая же простенькая и дешевая, как и платье на жертве. Да, девушка явно из простых и небогатых притом. Внутри лежало немного денег, фотография молодого парня крестьянской наружности и огромная связка ключей. Ключницей, что ли, покойная служила? На оборотной стороне фотографии надпись: «Любимой Настеньке». Значит, ключница Анастасия. Уже что-то. Ключи от амбарных замков. Так что, скорее всего, она была ключницей на одном из складов. Только вот на каком? Я еще раз осмотрел погибшую. На единственном ботинке ее осела какая-то странная беловатая пыль. Мука? — А где в городе мучные склады? — Ну так, на Амбарной! — удивленно ответил доктор. И впрямь, есть чему удивляться. Это же Затонск, тут все просто и правильно. Амбарам положено стоять на Амбарной улице. Там и стоят, где же еще. — Ну что ж, придется прогуляться на эту Амбарную. А Вы, Антон Андреевич, опросите местных. Может, кто знает в округе эту погибшую. Я уже пошел назад к пролетке, когда меня нагнал Коробейников: — Яков Платоныч, я совсем позабыл, сегодня в управлении утром я взял письмо для Вас. И он подал мне конверт. Пахнущий духами конверт, надписанный изящным женским почерком, который был мне отлично известен. Итак, мое прошлое решило ворваться в мое настоящее. Письмо, как и положено таким письмам, было бессодержательным и до крайности эмоциональным. Но эмоции, выраженные в нем, ни капли не задели меня. Единственное, что я почувствовал, это раздражение от того, что меня заставляют вспоминать о том, о чем помнить я не хочу. А заодно и работать мешают. Сложив письмо, я сунул его в карман, да и забыл о нем тут же, вновь сосредоточившись на деле.***
Подъехав к складам на Амбарной, я с удивлением увидел Мироновых, дядю и племянницу. Анна Викторовна была явно расстроена и взволнована, Петр Иванович ласково ее утешал. Любопытно, что эта парочка делает в этом районе. Им и появляться тут незачем. Увидев меня, Петр Иванович осветился радостью, самую каплю наигранной: — Яков Платоныч! Добрый день! Какими судьбами? Ну будто на пороге собственного дома гостя встречает. Ох, чую, что-то здесь не чисто. — Мое почтение. Только это я вас должен спросить, что вы здесь делаете. Мироновы переглянулись в некотором замешательстве. Петр Иванович нашелся быстро: — А, так у меня ведь часы украли, — сообщил он мне с преувеличенно скорбным выражением лица. — Вот, зашел. Думал, вернут. Ну, да! Зашел в надежде, что карманники отдадут ему часы. Уже верю. И так понятно, что эта парочка медиумов опять что-то затевала. Я надеялся, они не собираются встревать в мое расследование. Прошлого опыта Анне Викторовне должно было хватить с избытком, чтобы сделать правильные выводы. А потому пока не стал заостряться на этом вопросе, сделал вид, что поверил версии с часами. — Здесь на складе украли? — Но это же не простой склад! — произнес Петр Иванович со значением. Похоже, он уверен, что я в курсе того, о чем он говорит. — А Вы здесь, часом, не по поводу ли смерти бойца? Да что он имеет в виду-то? — Какого еще бойца? — спросил я. Анна Викторовна, похоже, устала оставаться в стороне от разговора: — Мне кажется, мы здесь по одному делу. Ну, точно. Очередное частное расследование. Зря я все-таки ее тогда не выпорол, ох, зря. Потому что и папенька, видно, пожалел. А дядюшка так и вовсе потакает племяннице во всем, одобряет даже. Но выслушать ее все-таки нужно, вдруг какие-то важные сведения окажутся. — Ох уж мне эти Ваши частные расследования, Анна Викторовна, — сказал я неодобрительно. — Так что там у вас? — Здесь проходят кулачные бои, — пояснила Анна. — И нам стало известно, что погиб один из бойцов, Илья Сажин. Говорят, его убили каким-то загадочным ударом, который действует не сразу. Этот удар называется сметень. А сегодня я узнала, что умерла и его невеста. Вот она, провинция. Не успела полиция тело найти, а уже весь город знает! — Быстро здесь слухи разлетаются! — отметил я. — Может быть, Вам и имя ее известно? Анна Викторовна покачала головой отрицательно: — Нет. А Вы знаете, от чего она погибла? Все-то ей надо знать! Маскирую раздражение улыбкой, кажется, не слишком успешно: — Какое это к Вам имеет отношение? И без того расстроенная, она еще больше сникла: — Можно, я скажу Вам два слова, с глазу на глаз? У меня спросила, на дядю даже не посмотрела. Впрочем, он и не думал возражать. — Конечно. Я отошел вслед за Анной Викторовной, глядя на нее выжидательно. Хотела что-то сказать, пусть говорит. Сама. А она явно волновалась, подбирала слова. В конце концов, видимо, отчаявшись найти подходящие, выпалила напрямик, по всегдашней своей привычке: — Я видела очень странный сон! Вам грозит опасность! И все это связано с этим местом, с этими кулачными боями! Анна Викторовна заглянула мне в глаза, всем видом своим умоляя ей поверить, отнестись к ее предупреждению всерьез. А я почувствовал, что невольно улыбаюсь. Мне приятно было ее волнение за меня, пусть и из-за нелепого сна. Вопреки всей логике, мне стало радостно, что ее волновало мое благополучие: — Так Вы здесь из-за меня? Смутилась, отвела глаза. Ну, конечно, в подобном проявлении интереса она не признается. — Я просто хотела посмотреть, что там. И Вам рассказать. Боже, как она забавна и очаровательна в своей заботе и в своем смущении. — Благодарю. Я думаю, я сам справлюсь, — и посчитав разговор исчерпанным, я попытался обойти ее, чтобы пройти на склад. Но не тут-то было! — Нет! — смущение отброшено прочь, Анна раскинула руки, полная решимости хоть силой не пустить меня в опасное с ее точки зрения место. — Ни в коем случае Вам нельзя драться! Никаких кулачных боев! Да она была всерьез напугана. Вон, побледнела как. За себя бояться она не умеет, а вот за других пугается. Лестно мне, конечно, быть в числе тех, о ком заботится эта милая особа. Но мне нужно было на склад. А ей нужно успокоиться. Поэтому я произнес самым спокойным убедительным тоном, который способен был изобразить, сопровождая свои слова улыбкой: — Да не собирался я драться. Я Вас прошу, Вы идите домой, а я себя в обиду не дам. Посмотрела недоверчиво, будто сомневаясь в моей способности позаботиться о себе в ее отсутствие, ресницами похлопала. Но послушалась все-таки. Обошла меня, пошла решительно прочь. Петр Иванович кинулся догонять, едва успев махнуть мне на прощание. Я проводил ее взглядом, улыбаясь невольно. Взбалмошная, шебутная, абсолютно неуправляемая. И милая, очаровательная, искренняя. И эта девушка решила, что способна меня защитить. Смешно, ей Богу. Но до чего же трогательно!***
Внутри склад был, в общем-то, обыкновенным складом. Пыльно, грязно. Пол посыпан опилками. Бочки у стены сложены. Перед ними человек, видимо приказчик, что-то подсчитывал. Увлекся, моего появления даже не заметил. — Полиция, — привлек я к себе его внимание. Он повернулся в удивлении. Слегка наигранном удивлении, как мне показалось. — Следователь Штольман, — представился я. — Вы хозяин склада? Это я ему польстил, конечно. С первого взгляда видно, что он не хозяин, а наемный работник. Но, вполне возможно, доверенный, а стало быть, он может располагать нужной мне информацией. Вот и пусть считает меня глупее, чем я есть, глядишь, и проговорится. — Нет. Я кладовщик. Фидар меня зовут. — повернулся он ко мне. Нет, он вряд ли проговорится. Вон какой настороженный. И взгляд не глупый. — А кто хозяин склада? — Крымов, Савва Михайлович. Любопытно, насколько он, при всей его настороженности, видной невооруженным взглядом, охотно отвечал. И ведь до сих пор не поинтересовался, зачем я здесь. Будто визит полицейского его и не удивил вовсе. Я показал ему связку ключей, найденную в сумочке убитой: — Это ваши ключи, Фидар? — Наши! — вот теперь он удивлен наконец-то. — А как они в полиции-то оказались? Ага, значит, Фидар предполагал, что полиция может появиться, но ждал нас по другому поводу. Видимо, по поводу упомянутой Петром Ивановичем смерти бойца. А вот ключи для него неожиданность. Учтем. — Помощница, ключница у вас есть? — Есть. Настя Калинкина. — Когда видели ее в последний раз? — Вчера видал. Все-таки странна мне его реакция. Любой человек на его месте уже давно бы поинтересовался, что мне нужно, ради чего спрашиваю. А этот отвечал на все вопросы, четко, как рапортовал. И ни о чем не спрашивал. И даже не волновался вроде. Неестественно это, а потому подозрительно. А ну-ка попробуем с другой стороны зайти: — А когда погиб боец? — О чем это Вы? — сделал Фидар невинное лицо. — Тут у нас склад. В игры с ним я был играть не намерен, некогда мне: — Да хватит препираться! Кулачные бои вы здесь проводите. Почему не заявили о смерти? Куда спрятали тело? Вот теперь он занервничал: — Так… Она забрала его, Настя. Настя его невеста. А что с ней? Ну, наконец-то хоть о чем-то спросил. — Убита, — ответил я нарочито резко. Он заметно помрачнел, но от комментариев воздержался. Ну, надо же, какой сдержанный! Просто-таки лишнее слово сказать боится. Неспроста это. Я достал из кармана и показал Фидару фотографию, найденную в сумочке Насти: — Сажин? — Он самый, — вздохнул Фидар, — упокой его душу. Тут наш разговор был прерван. Вбежавший в дверь склада парень прокричал Фидару: — Беда! Наши отловили Никитку, лупят его смертным боем! Я аж подойти побоялся! — Где? — забеспокоился Фидар. — На пустыре, за церквой! — Что происходит? — вернул я к себе внимание Фидара. — Да, видать, мужики решили, что Никита за Илью должен ответить, — встревоженно пояснил мне Фидар. Так, понятно. Никита, видимо, и есть тот противник Ильи Сажина, после боя с которым он умер. А стало быть, он мне нужен, и если я его сейчас спасу, то могу рассчитывать, что он в благодарность будет со мной откровенным. Если он не убийца, конечно. Я остановил Фидара, готового выбежать наружу: — Я сам разберусь. И быстро пошел за парнем, показывающим мне дорогу.***
На пустыре четверо били одного. Да не просто били — убивали. Он и не сопротивлялся уже, лежал на земле, и только пытался хоть как-то заслоняться. Я соскочил с коляски, побежал к ним, крича на ходу. Но и мои крики «Полиция!», и само мое появление далеко не сразу заставило их приостановиться, так они в раж вошли. Да и остановившиеся, они были еще опасны. Волком на меня смотрели, того гляди бросятся. — Вы что ж делаете? — спросил я их. Один, видно, тот, кто покуражистей, шагнул мне навстречу: — А ты за кого вступаться пришел? За убийцу? И они все пошли на меня, окружая. Профессиональные бойцы, рослые и плечистые. Если полезут в драку, мне против них всех не устоять. А револьвер достать я могу и не успеть. — Даже не думайте! — я отодвинул ближайшего навершием трости, сохраняя спокойствие. — Страшно, фараон? — все тот же куражистый продолжал наступать на меня. Я посмотрел ему прямо в глаза спокойно и уверенно. На таких персонажей подобный взгляд действует лучше всего. — Крупные вы ребята. Только действуете неправильно. Не знаю, как дальше развивались бы события, но тут наконец-то подбежали городовые, позванные Фидаром по моей просьбе. Видя, что перевес явно не на их стороне, мужики стали отступать, бросая на меня злобные взгляды. Тоже мне, бойцы называются! Как вчетвером на одного, так сильные и смелые, а как сила не на их стороне стала, так и побежали, хвост поджав. Я показал городовым на окровавленного Илью, все еще лежавшего на земле и смотревшего на меня звероватым взглядом: — Этого в управление. Пусть слегка придет в себя, выдохнет, подумает. А после поговорим. А сам я пока направился побеседовать с хозяином складов господином Крымовым.***
Крымов Савва Михайлович был в городе человеком известным и влиятельным. Был он весьма богат, и многие значительные люди Затонска считали себя ему обязанными. Мы не были представлены, но слышал я о нем достаточно. Я знал и не любил подобных ему. За хамство ко всем и вся, за неоправданное высокомерие, а пуще всего — за полную уверенность в своей вседозволенности. Так что разговор мне предстоял, скорее всего, непростой. Савва Михайлович принял меня в своем кабинете. Я представился, он милостиво изволил подтвердить, что он и есть господин Крымов. При нем в кабинете находился еще один человек, отрекомендовавшийся как Карамышев, купец первой гильдии. — Тоже имеете отношение к кулачным боям? — поинтересовался я у него. Карамышев усмехнулся смущенно: — Ну, положим, любитель. Я вновь обратился к Крымову: — А Вам известно, что на одном из Ваших складов проводятся кулачные бои? Савва Михайлович усмехнулся презрительно: — Положим, я разрешаю любителям этой забавы встречаться под моей крышей. Его высокомерие меня раздражало до крайности. Высокомерие и уверенность в своей для меня недоступности. — Что-то я не слышал, что эта «забава» была разрешена властями города. — А что тут разрешать? — снисходительно-веселым тоном спросил Крымов. — Приходят люди показать свою удаль, помериться силой. — И меряются до смерти, — не поддержал я его веселья. Но Крымов тона не сменил: — Несчастный случай. Парень оказался слаб, бывает. — А его невеста? — А что невеста? — переспросил Крымов. — Убита вчера вечером. Ведь Ваша работница, не так ли? Она была вчера вечером на поединке? Вот теперь он даже посерьезнел слегка. Похоже, для него, как ранее для Фидара, известие о смерти Насти — неожиданность. Карамышев взглянул на Крымова в некотором замешательстве. Крымов сохранял спокойствие, но на вопрос ответил, снизошел: — Была. — А после этого Вы ее видели? — Нет, — в тоне Крымова начало проскальзывать раздражение. Я явно ему надоел, вместе с моими расспросами. — А Вы? — отбратился я в Карамышеву. — Где ж мне ее видеть, — ответил он слегка нервно. — Она у меня не работает. — Господа, — обратился я к ним обоим официально, — произошло два убийства. Ведется расследование. И если вам есть что сказать, то сейчас самое время. — Убийства? — нервно переспросил Карамышев. — Ничего не знаю ни про какие убийства. И даже отвернулся от меня в сторону, видимо, показывая, что тема, мною поднятая, не имеет к нему отношения абсолютно никакого. Крымов поднялся за столом, очевидно, для пущей внушительности, и обратился ко мне снисходительно-дружелюбным тоном: — Вы не с того начинаете, господин полицейский. Если у Вас есть что предъявить по существу, милости просим. А так разговоры разговаривать у меня нет времени, — и он, как бы в доказательство сказанного, посмотрел на часы. — И вообще, Обращайтесь к моему адвокату. — В отношении меня — тоже самое, — поддакнул Карамышев, — и позвольте Вам заметить, что эти народные игры не только разрешаются, но и любимы некоторыми уважаемыми людьми нашего города. Ага, вот мы и добрались до того, чего я ждал с самого начала. Стало быть, смерть бойца Сажина их не слишком обеспокоила, а вот упоминание об убийстве его невесты встревожило явно. Тут-то сразу в ход угрозы и пошли. Ну, будем считать, что и это тоже информация. Иной я тут все равно не получу. — Ну что ж, господа, засим позвольте откланяться, — попрощался я. — Но уверен, что скоро мы встретимся снова. И вышел. Меня не останавливали.***
В управление я пришел аккурат в разгар допроса Коробейниковым квартирной хозяйки Насти, Варвары Тимофеевны, и видно было, что этот допрос почти исчерпал запасы терпения моего помощника. Варвара Тимофеевна, дама колоритная во всех отношениях, на вопросы отвечала обстоятельно, но вовсе не по существу, перемежая скудные сведения пространными сентенциями обо всем на свете. И каждую сентенцию занюхивала табачком, после чего так же обстоятельно и вкусно чихала. Знала же она про Настю на удивление немного. Подтвердила, что покойный Илья Сажин и в самом деле был Настиным женихом, да рассказала, что накануне Настиной смерти к ней приходил какой-то незнакомый мужчина, по описанию весьма похожий на кулачного бойца, но не застал. Назвался Никитой Беловым. Прождал около двух часов, но ушел, не дождавшись. А что особенно было интересно, Варвара Тимофеевна слыхом не слыхивала ни о том, что Сажин умер, ни о том, что Настя его хоронила. А между тем Фидар утверждал, что тело Ильи забрала именно Настя. Так куда ж она его дела? Если забирала, конечно, его вообще. Я выпроводил словоохотливую Варвару Тимофеевну, чем доставил Коробейникову немалое облегчение, и начал рассказывать помощнику все то, что узнал с того момента, как мы расстались с ним на месте убийства Насти: — У Анастасии был жених, кулачный боец. Вчера он погиб — или убит, это пока не понятно, но приказчик склада, в котором проводятся бои, рассказал мне, что Анастасия забрала тело еще вчера. — Вероятно, она сразу отвезла его на кладбище, — предположил Антон Андреевич. — Вот поезжайте и проверьте, кого хоронили, и кто хоронил. — Лечу! — и Коробейников быстро стал собираться. — Да, я так понимаю, — затормозил я его вопросом, — у Насти в комнате ничего интересного не обнаружено? — Ничего, — ответил Коробейников. — Яков Платонович, знаете, как я вижу себе эту картину? Коробейникова явно распирало от желания поделиться своей версией. Что ж, с удовольствием послушаю. И поправлю, если надо. Вот так и учатся. — Анастасию подкараулил этот амбал, которого видела квартирная хозяйка, убил ее, после чего изобразил повешение. Осталось только выяснить, что это за Никита Белов. — Я думаю, это тот самый Никита Белов, что у нас в арестантской сидит, — ответил я ему. — Соперник Сажина в последнем бою. Но это потом, сначала кладбище. Антон Андреевич покивал задумчиво и удалился выполнять поручение. А я в его отсутствие решил побеседовать с этим Беловым. Надеюсь, он уже пришел в себя после драки. Он вошел, провожаемый городовым, которого был выше малое на голову. Сел на стул. Да, он уже в себя пришел. Видно, что боец-профессионал. Физиономия вся в следах боя, но движется свободно, плавно. Будто не его сапогами метелили четверо всего пару часов назад. Взгляд смелый, прямо в лицо. Но недоверчивый. Видно, собственное спасение не вызвало у него ко мне никаких теплых чувств, и ничего хорошего он от меня не ждет. Да, контакт с ним установить будет непросто. — Ну, и за что тебя били? — начал я разговор. — Вам-то что? — бросил он на меня взгляд исподлобья. — Да мне-то ничего. Служба у меня такая. — Ну вот и служите. А ко мне не лезьте. Вроде и хамит, но тон какой-то… не хамский. Ровный тон, равнодушный даже. Не хочет он со мной откровенничать, по всему видно. А вот придется, никуда не денется. — Да пока я не лез, к тебе, я смотрю, другие полезли, — указал я ему. — И, как я погляжу, не на шутку взялись. — Сказано, не Ваше дело, — все тем же равнодушным тоном. Что ж, попробую на него надавить. Но слегка. Мне его сотрудничество нужно, а не еще большая вражда: — А вот запираться не в твоих интересах. — В чем мой интерес, я знаю, — ответил он мне. — А Ваш в чем? Крымов денег даст, меня ведь и здесь достанут. Вот в чем причина его спокойствия. Он себя, похоже, похоронил уже. Уверен, что его убьют. А еще уверен, что мне на это плевать, что я это допущу. Я усмехнулся: — Вот как? — Вот так. Рука руку моет. Вам — дело закрыть. А Крымову я поперек горла. Он знает, без Илюхи его бойцы против меня — тьфу и растереть, — и он смачно плюнул на пол. Нарывается. Хамит и нарывается. От отчаяния, видимо. Как огрызается в клетке пойманный зверь. Я посмотрел ему прямо в глаза: — Первый раз слышу, что мои руки кто-то моет. Значит, говоришь, что Крымову такой соперник, как ты, не нужен? — я пересел поближе к нему, чтобы стол нас не разделял. — А большой куш Сажин должен был получить за победу над тобой? Видимо, ему надоело пытаться вывести меня из себя. Или понял, что все равно не получится. Но ответил уже без вызова, по-человечески: — Приличный. — И кто его получил? — спросил я. — Невеста? Никита молча отвел глаза. — Зачем ты вчера ее искал? Молчит. Не злится уже, но и говорить не хочет. — Убита она! Он вскинул на меня глаза, аж выпрямился весь. Такую реакцию не сыграешь. Никита не знал о смерти Насти. И теперь ему горько и больно. Даже ответить решился: — Предупредить хотел, чтобы уезжала. — А что ей угрожало? — продолжал я расспросы. От его спокойствия не осталось следа: — Не знаю я ничего. Но нечего ей здесь было делать уже после смерти Илюхи. — А когда ты у нее был? — мне это известно, но нужно посмотреть, что он сам расскажет. — С половины шестого до половины седьмого. Ждал, — вздохнул он, — но вот не дождался. Не врет. Варвара Тимофеевна указала то же время. А еще, по расчетам доктора Милца, примерно в это время была убита Анастасия. Так что получалось, что убить ее Никита никак не мог. Но и отпускать его сейчас никак нельзя. Его найдут и убьют. Да и казалось мне, что он еще что-то знает. И даже сказал бы, возможно. Только я пока не знал, о чем именно спрашивать. Так что пусть пока в камере посидит, целее будет: — Ну, вот и придется тебе пока у нас посидеть. И я вызвал дежурного. Белов одарил меня все тем же прямым недоверчивым взглядом. Но сопротивляться и возражать не стал, пошел спокойно. А ему навстречу в кабинет вошел запыхавшийся Коробейников: — Вчера на кладбище не было никаких похорон. Интересная новость. — Это что же получается, этот кладовщик врет? — задумался я. — А куда же они дели тело? — Стало быть, если схоронили тайно, — сказал Антон Андреевич, — значит, точно убийство. — Поехали на склад, — велел я Коробейникову, надевая пальто. — Наверняка убийство Насти связано со смертью ее жениха.***
На складе за это время ничего не изменилось. Было все также пыльно и пусто. И никого. Только в углу какой-то мужик набивал стружкою холщовый мешок, уминая его ударами кулака. — Милейший, — обратился я к нему, — полиция! Реакции не последовало. Мужик и головы в нашу сторону не повернул. — Полиция! — громко крикнул Коробейников, удивленный и обиженный таким пренебрежением. — Зачем кричать? — Фидар подошел сзади, так тихо, что я чуть не вздрогнул от неожиданности. — Он глухой. Это Митяй, наш работник. Глухонемой. Здесь он и живет. Фидар потряс немого за плечо, привлекая его внимание: — Митяй! Иди! — и пояснил для нас: — Он по губам читает. Митяй повернулся, увидел нас с Коробейниковым. Зыркнул зверовато и пошел прочь. Я проводил его взглядом. Дикое он производил впечатление, этот немой. Тяжелый взгляд исподлобья, изуродованное шрамами лицо, одно ухо искалечено, будто было когда разорвано. Ну, чистый дикарь. И ходит также, ссутулившись, свесив могучие лапищи почти до колен. Колоритный персонаж. Аж мурашки пробирают. — А что, собственно, произошло, Ваши благородия? — осведомился Фидар. — Вчера на кладбище никто не хоронил, — ответил ему Коробейников. — Ни Настасья, ни кто-нибудь другой. Что Вы об этом скажете? — Куда вы дели тело Сажина, — поддержал я расспросы Коробейникова и добавляя им строгости. — Я же уже говорил, — с показной искренностью, как бы сожалея о нашей забывчивости, произнес Фидар, — Настасья покойника забрала. Ночью это все произошло. До утра покойник лежал здесь. Утром она подводу подогнала. Мы с немым тело погрузили. Она его и увезла. А что, не хоронила, да? Ой, незадача! Да он даже не пытался выглядеть правдоподобным в своем вранье! Понимал, как видно, что раз мы пришли спрашивать, стало быть, предъявить нам пока нечего. Нет у нас ничего, одни предположения да догадки. И в этом он прав, к сожалению. Эх, взять бы его в оборот, допросить как следует! Да только не за что пока брать. И хоть я вижу, что он лжет нам в лицо самым наглым образом, мое видение к делу не пришьешь. Коробейников не выдержал, повысил тон: — Что же у вас тут творится? Сперва покойник исчез, потом Настасья сама покойница! Сгинул человек без креста, без могилы! А вы ничего не знаете? — Я ничего не знаю! — закачал головой Фидар. — Настасья тело забрала! — А деньги за бой Сажина, — сменил я тему, — кто получил? — Она и получала, — уверенно ответил Фидар. — У нас расписка есть. Вот тут он не соврал, похоже. Совсем другим тоном он это сказал. — То есть получается, что все ваши знали, что она должна была получить большой куш? — уточнил я. — И не наши. А почитай, все. Не думаю, что мы сможем от него получить что-то сейчас. Может быть, позже, когда у нас появится на него хоть что-то. — Из города не уезжать, — предупредил я Фидара, — будем еще с вашим покойником разбираться. И, кивнув Коробейникову, пошел к выходу. Но Антон Андреевич не последовал за мной. У него, как оказалось, был к Фидару еще один вопрос: — Сметень, что это за удар такой? Ну, все понятно. Живое воображение моего помощника впечатлено сказочным богатырским смертельным ударом. Хоть бы анатомию почитал на досуге, что ли! Фидар усмехнулся: — О, куда повернули! Уже и полиция подозревает. — Есть он или нет? — строго спросил его Коробейников. — Может, кто и владеет, — добавив загадочности в тон, сообщил Фидар, — но никто не имеет права его применять. Мне надоело слушать сказки. И строго окликнув своего помощника, я наконец-то покинул грязный склад. Дел у меня и без сказок хватало, некогда развлекаться. А Коробейников, за-ради уменьшения романтизма, пусть-ка пока за немым проследит. Подозрителен был мне чем-то этот немой Митяй. Хоть и не мог я точно сказать, чем именно.***
Поздно вечером, когда я уже готовился к сну, меня внезапно вызвали в управление. Никита Белов бежал из-под стражи. Уложил кулаком дежурного с Коробейниковым и сбежал. Ах, дурак! Не поверил мне все-таки, побоялся, что до него и в камере доберутся. Надеюсь, он не убил никого при побеге. Коробейников, вполне живой, но с роскошными фингалами под обоими глазами, докладывал взволнованно: — Яков Платоныч, я ума не приложу, как такое могло произойти! Он будто из-под земли выскочил, и как даст! Я… — Это я как раз вижу! — убедившись, что все живы и относительно целы, я дал волю раздражению. — Я терзаюсь сомнениями, — расстроенно и слегка испуганно произнес Антон Андреич, — а что, если он меня этим сметнем угостил? — Вот Вы о чем! — мнительность и склонность к мистицизму моего помощника всегда меня раздражала. — Боитесь, что фигура с косой к Вам приближается? Антон Андреевич смотрел на меня со смущенным и совершенно несчастным видом: — Просто любопытно. Через какое время он подействует. Он так напуган и так несчастен, что даже сердиться толком на него невозможно! — Подействует, несомненно подействует, — ответил я ему успокаивающе, — лет так через пятьдесят-семьдесят. И, оставляя Антона Андреевича с его переживаниями, обратился к городовым: — Квартал окружите. Он далеко не уйдет. — Уже все сделано, Ваше высокоблагородие, — донесся до меня виноватый голос из темноты. Ну, да, городовые тоже переживают. Позору-то на весь город — из полицейского управления сбежал задержанный, попутно набив морды двоим полицейским. Ох, и распереживается завтра милейший Иван Кузьмич! Выследили беглеца достаточно быстро. Дворник указал, что бежавший от управления человек спрятался на чердаке. Городовые окружили дом и приготовились к захвату. А я решил сперва поговорить с Никитой, хотел попробовать ему объяснить, что не подозреваю его в смерти Насти. И что в управлении он будет в безопасности. Чем-то он мне нравился, хотелось с ним по-человечески. Да и брать такого бойца лучше миром, а то он мне половину участка отдыхать отправит, пока заломаем. И, приказав никому не соваться в дом, я поднялся на чердак. Он появился со спины, выбил пистолет. Но и только. Чувствовалось, что вреда мне причинять он не хочет. Я схватил его, завел за спину руку, спросил спокойным голосом: — Зачем бежал? — Потому что все вы одним миром мазаны! — прошептал Белов. — Все равно б меня убили, за Сажина Илюху! Ну точно, не поверил и испугался, как я и думал. — За сметень? — уточнил я. — А, и ты туда же, — рассмеялся Белов. Я выпустил его из захвата: — Да не верю я ни в какой сметень! — Ну и не верь, — ответил он мне. И следующим, что я увидел, был летящий мне в лицо кулак. И темнота.***
Очнулся я от того, что меня тормошил околоточный надзиратель Ульяшин: — Яков Платоныч, жив?! Яков Платоныч! Голова раскалывалась, и крики Ульяшина добавляли болезненных ощущений. Я с трудом открыл глаза. — Яков Платоныч! Живой! — обрадованный Ульяшин помог мне сесть. — Нет, уже дух, — сердито сказал я ему, садясь самостоятельно и пытаясь оценить нанесенный мне ущерб. Ущерба вроде бы было немного. Собственно, кроме гудящей головы и ссадины на виске, похоже, что никакого. Надо же, как он меня аккуратно! — А, шутить изволите, — облегченно выдохнул Ульяшин. — А этот где? — Стой, стрелять буду! — донесся до нас с улицы крик городового. — Не стрелять! — я попытался подняться. Голова кружилась. Ульяшин, который уже выхватил пистолет, чтобы догонять супостата, аж взвыл от обиды: — Ну, как же это, Яков Платоныч! Конечно, для них дело чести теперь разобраться с преступником, бежавшим из полицейского управления, положив в нокаут попутно уже трех полицейских. И ловить они его будут рьяно. Только вот, скорее всего, и пристрелят как бы случайно, «за сопротивление аресту». А я смерти Белову вовсе не желал, хоть и зол на него был сейчас за то, что он меня ударил. — Не стрелять! Это приказ! — мой крик колокольным звоном отдался в больной голове, но, вроде, подействовал. Выстрелов было не слышно. Одна беда, мы так его и не поймали. Ушел чердаками да крышами. Видно, город знает отменно. Ну да и Бог с ним. Во-первых, не так уж он мне и нужен сильно. А во-вторых, понадобится, так я его все равно найду. И, отдав городовым приказ сворачивать облаву, я отослал домой Коробейникова, да и сам отправился спать. По опыту я знал, что при ударах по голове сон лучший лекарь.***
Утром меня в управлении встретил Иван Кузьмич, крайне расстроенный, как я и ожидал. — Ну, нет Вам оправдания, Яков Платонович! — набросился он на меня прямо с порога. — Подозреваемого в убийстве упустили! Я ответил, морщась от громкого звука его голоса: — Не мог он убить. Он приходил к Анастасии Калинкиной домой в то время, когда ее убивали в роще. Ну, какой смысл было ему мозолить глаза, если бы он задумывал это преступление? Ивану Кузьмичу моя версия явно по нраву не пришлась. Он любил, когда дела расследовались быстро. А еще лучше, моментально. И, видимо, уже успел обрадоваться, что мы поймали убийцу, и дело можно закрыть, а я тут со своими неясными стремлениями копать глубже, чем надо! Что тут копать, когда закрыть-то можно! И он попытался меня убедить в правильности своего понимания ситуации: — А может быть, что он хитрый! Что он специально сделал этот отвлекающий маневр? Я покачал головой и тут же пожалел об этом, потому что она заболела еще сильнее. — Не думаю. — Не думаете! — Иван Кузьмич был недоволен крайне. — Рапорт пишите! Что ж, рапорт так рапорт, нам не привыкать: — Через полчаса будет у вас на столе. — И еще, — Иван Кузьмич под локоток отвел меня в сторону от чужих ушей. — Я имел уже разговор с городским головой. Не стоит раздувать это дело с бойцами! Парень этот умер от естественных причин. Понятно. Крымов уже успел подсуетиться. — А его невеста? — поинтересовался я у Ивана Кузьмича. — Уверен, — ответил он мне увещевающим тоном, — одно другому не противоречит. От подобных разговоров у меня голова болит безо всяких по ней ударов. Ненавижу я, когда начальство велит мне что-либо прикрыть или не заметить. Поэтому и ответил я с некоторым раздражением, давая понять Ивану Кузьмичу, что вопрос для меня весьма принципиален: — Но вот только я не уверен! — Яков Платоныч! — в голосе полицмейстера появился металл. — Этот Сажин скончался от естественных причин. И хватит об этом! — Ну, а где же тело? — я еще надеялся убедить Ивана Кузьмича не запрещать мне расследование. — Тем более! Если тела нет, не о чем говорить! И он повернулся, собираясь уйти в свой кабинет. Я остановил его в дверях. — Только один вопрос: а почему же власти города не запретят сии сомнительные игрища? Иван Кузьмич вздохнул тяжело, посмотрел раздраженно и, со словами: «Жду от Вас рапорт!», удалился в свой кабинет, так и не удостоив мой вопрос ответом. Впрочем, ответ мне нужен и не был, я его и так знал. Крымов хочет — Крымов получает. Да только не от меня! Не принудят меня закрыть расследование. Потому что я уверен, что со смертью Сажина что-то нечисто. И Крымову меня не запугать. Да и чем меня пугать-то? Увольнением? Ну уволят меня. Так найдется для меня другой Затонск. Мне-то без разницы! Так что буду расследовать дело своим чередом, а там посмотрим еще, кто кого. И я отправился к себе в кабинет составлять требуемый начальством рапорт.***
Я писал, сочиняя казенные фразы, а мой помощник, уже пришедший в себя после ночного испуга, пытался отрабатывать удар правой на чашке с чаем, стоящей на каминной полке. Вот она, молодость. У него, небось, и последствий вчерашнего удара уже никаких, и даже голова не болит. Коробейников едва не скинул чашку с полки, смутился, и обратился ко мне: — Я вот что думаю, Яков Платоныч, надо к логову Фидара подойти с другой стороны. Я улыбнулся. Молодой энтузиазм Антона Андреевича меня забавлял. Видно было, что после вчерашнего конфуза ему не терпится проявить себя. — Это с какой же? — поощрил я его вопросом. — С противоположной! — поднял палец Коробейников, дабы подчеркнуть значительность сказанного. — Я притворюсь, что хочу стать его учеником, узнать все секреты кулачного боя! — Ну и что это Вам даст? — меня заинтересовал ход его мыслей. — Вдруг он проговорится и расскажет про сметень? Таинственный сказочный сметень явно будоражил воображение моего помощника. Да и деятельная его натура требовала активности. Ладно, пусть идет. Глядишь, и впрямь что выяснит. А главное, будет занят, и я смогу побыть в тишине. — Неплохая идея, — разрешил я. — Пробуйте, только не увлекайтесь, Антон Андреевич. Не нужно сразу вызывать Фидара на поединок. — Да! — обрадованно пообещал мне Коробейников, быстро надевая пальто. Я проводил его улыбкой. Ох уж этот молодой энтузиазм! Но не стоит мне над ним смеяться слишком. Провалами в памяти я не страдаю, так что отлично помню, что в возрасте Антона Андреича я мало чем от него отличался. Я, окончив рапорт, решил отправится побеседовать с господином Крымовым. Как-то уж чересчур быстро он постарался прикрыть мое расследование. Может, ему все-таки что-то известно? Разумеется, я не слишком рассчитывал на его откровенность. Но, что греха таить, мой визит к Крымову преследовал и иную цель. Хотелось мне показать этому богатею с замашками удельного князька, что его угрозы меня не испугали и не остановили.***
Крымова я застал на выходе из конторы, садящимся в экипаж. Увидев меня, он помрачнел и сделался раздраженным: — Мне казалось, что мы все прояснили во время последнего разговора. Я подошел и поставил саквояж на пол экипажа. Так просто, чтобы не сорвался и не уехал: — Что-то я не помню такой ясности. — А разве господин полицмейстер не довел до Вашего сведения… Я перебил его: — Осведомлены. Только то, что доводит до моего сведения господин полицмейстер, Вас не касается. Где Вы были третьего дня с пяти до семи вечера? Такой наглости Крымов от меня явно не ожидал. Даже рассмеялся недоверчиво: — Вы с ума сошли? — На вопросы отвечайте, иначе продолжим этот разговор у меня в кабинете. Я откровенно хамил, выводя его из равновесия. И он взбесился-таки: — Да Вы понимаете, что вылетите из этого города, как пробка из бутылки?! Я рассмеялся ему в ответ: — Да, может, оно и так. Но для начала я отвезу Вас под конвоем на глазах у всего города. Похоже, до Крымова наконец-то дошло, что я не шучу. И что не сдамся. Он сбавил тон: — Что Вы хотите? — Где Вы были третьего дня, с пяти до семи вечера? — повторил я свой вопрос. — Здесь я был! Меня видели два десятка служащих. А в чем дело? — В это время была убита Настя. Анастасия Калинкина, ваша работница. Крымов развеселился: — И как Вы себе это представляете? Я завлек бедную девушку в рощу и убил? — Я задаю вопросы, на которые Вы обязаны отвечать, — боже, как же он меня бесит! Впрочем, я его тоже. — На каком основании Вы отнимаете у меня время?! — почти зарычал он мне в лицо, сдерживаясь из последних сил. А вот у меня самообладания побольше будет. И я продолжил по-прежнему ровным, холодным тоном: — Ваши гладиаторские бои привели к убийству двух человек. И я сделаю все, чтобы их закрыть. Вот теперь он взбесился окончательно! Зубы сжал так, что аж желваки на скулах выкатились. Выплюнул мне прямо в лицо, сквозь зубы: — Руки коротки, понял?! — но тут же взял себя в руки, продолжил куда спокойнее: — И при чем здесь гладиаторские бои? Приходят любители померятся силой. Простые люди, рабочие, мастеровые. Они все имеют работу. А это для них забава! Белов, например, работает в каретной мастерской. А Илья-покойник вообще из деревни, работал грузчиком. — Однако, бойцы ваши вознаграждение получают, — уточнил я. — Ну и что? — продолжил прикидываться овечкой Крымов. — Я тоже любитель. И плачу им премии за победу из своего кармана. Ну скажи на милость, какой благотворитель нашелся! Прямо-таки меценат кулачных боев! А то я не знаю, сколько приносит букмекерский бизнес, да еще не обложенный налогами. — Только прибыль от ставок Вы в этом кармане и оставляете, — улыбнулся я ему, глядя прямо в глаза. Терпение Крымова лопнуло. Он понял, что не сможет меня ни испугать, ни уговорить. И снова взбесился: — Все! Не слова больше без адвоката! — он толкнул кучера тростью в спину, и экипаж так резко тронулся, что я едва успел подхватить свой саквояж. Я был удовлетворен и доволен. Я показал Крымову, что не боюсь его, чем потешил свое самолюбие. Я принудил его все-таки отвечать на мои вопросы, вопреки его желанию. Но самое главное, вопреки моим же ожиданиям, я все-таки получил от него полезную информацию, и теперь знаю, где мне разыскать Никиту Белова.***
Я стоял на улице напротив каретной мастерской и наблюдал. Мне хотелось сперва определить, где прячется Белов, прежде чем подходить. Мне нужен был спокойный разговор, а не драки и скачки с препятствиями. В том, что он здесь, я был уверен. Некуда ему было больше идти. Через малое время я заметил, как каретник подошел к сараю с миской похлебки и куском хлеба, сунул их за занавеску. Ну, вот, голубчик. Теперь я точно знаю, где ты. Осталось убедить Никиту, что я не собираюсь его арестовывать, а хочу просто поговорить. Я прошел в сарай и встал подле занавески: — Белов, меряться силой я больше с тобой не намерен. Револьвер у меня на тот случай имеется. Я знаю, ты не убивал ни Настю, ни Илью. Мне поговорить с тобой нужно. Поверил. Или просто не было сил у него больше бегать. Вышел из-за занавески, присел устало на бочку: — Ну, давайте поговорим, что ж. — Мне интересно все, что ты знаешь о Сажине. Вы ведь были друзьями. — Приятелями, — поправил меня Белов, — но не друзьями. Не знаю я, чего бы Вам такого рассказать особенного. Обыкновенный парень из деревни. Невеста его из той же деревни. Отец у него был лучший боец в округе. По праздникам сходились они там стенка на стенку, деревня на деревню. Так Илюха и пристрастился к этому делу, да решил в городе счастья попытать. Белов рассказывал все, что знал, это видно. Вот только это все не то, что мне нужно. А я не знал, как задать правильный вопрос, о чем спросить. Поэтому спросил наобум: — Ну, а может ты чего заметил странного перед этим последним боем? Белов задумался: — С Головиным он, с доктором связался. — Кто такой? — насторожился я. — Да, вертится тут вокруг боев этот доктор, — объяснил Никита неодобрительно. — Кто поломается, так он подлечит. Я говорил Илюхе, не связывайся с ним. Снадобья всякие, зелья заграничные продает. Ну вот мне и новое направление следствия! То, в чем я так нуждался. Я оставил Белова прятаться в каретном сарае, а сам отправился побеседовать с доктором Головиным. Надо же выяснить, что за снадобья такие заморские он продает, после которых бойцы мрут.***
Дом Головина я легко разыскал по наводке Белова. И с удивлением увидел у крыльца своего помощника: — Коробейников! После свидания с Фидаром прямиком к доктору? Коробейников, сказать по правде, на травмированного похож сейчас не был, даже несмотря на свои роскошные синяки. Был он возбужден и азартен. Ну, явно накопал что-то. — Да, но не совсем, — от возбуждения формулировки Антона Андреевича ясностью не страдали. — Мне удалось выяснить, что этот доктор Головин… — Продает бойцам какое-то заграничное зелье? — продолжил я мысль моего помощника. Лицо Коробейникова осветилось изумленным восторгом, как всякий раз, когда мне удавалось предугадать его слова: — Совершенно верно! А Вы откуда узнали? Надо бы мне все-таки сдерживать торопливость своих мыслей и слов, а то Антон Андреич с его тягой ко всему необыкновенному, скоро и меня в медиумы запишет. — Это потом. А вы откуда услышали? Коробейников понизил голос, для подчеркивания секретности полученных им сведений: — Фидар у себя на складе говорил. В это время скрипнула, открываясь, дверь дома доктора, и сам хозяин вышел на крыльцо. Вспомнишь солнце, вот и лучик? — Доктор Головин, если не ошибаюсь? — Да, чем могу служить? — повернулся к нам доктор. И тут же, увидев синяки Коробейникова, разулыбался: — А, это сотрясение мозга на лицо! Примочечку, компрессик. Молодой еще, заживет как на собаке. Видно, доктор принял нас за неожиданных пациентов. Я представился: — Полиция. Следователь Штольман. Вы задержаны. Ого, как он испугался! Побледнел весь: — Я? За что? На каком основании? — А на том основании, — ответил я ему, — что Вы подозреваетесь в использовании недостаточно проверенных препаратов. И причинении смертельного ущерба для здоровья человека. Доктор Головин выглядел все больше изумленным и перепуганным: — Этого не может быть. Не может быть! Послушайте меня! Я испытывал эти препараты на самом себе! Взгляните! И ничего! — А вот с этим «ничего» мы и будем разбираться, — сказал я ему максимально твердо. И мы с Коробейниковым препроводили доктора в управление, заодно прихватив с собой весь арсенал его препаратов для проведения экспертизы.***
Попав в мой кабинет, доктор Головин изо всех сил пытался продемонстрировать нам свою готовность к сотрудничеству: — Сажин обратился ко мне задолго до этого боя, — рассказывал он, — жаловался на повышенную усталость. — Может, его мучила какая-то болезнь, хворь? — спросил Коробейников. — Да ему надо было побольше отдохнуть, сделать перерыв! — возмутился доктор. — Силенок не хватало? — поинтересовался я, рассматривая очередной пузырек со снадобьем. — А, ну, при его данных ему хотелось зарабатывать больше денег, — пояснил Головин. — Это до поры до времени удавалось. Но организм не обманешь. Антон Андреич уточнил: — То есть, дрался на износ. — Можно сказать, что так, — повернулся к нему доктор. Я вернул к себе его внимание: — А что произошло перед последним боем? Доктор Головин снова очевидно занервничал: — Я дал ему препарат, естественно, предварительно проверив его на себе. Ума не приложу, что могло случиться! — и он демонстративно развел руками, подчеркивая свое неведение. Мне начал надоедать этот театр. Надо слегка надавить на доброго доктора. И я произнес несколько саркастически: — Он умер. — Я этому не верю! — доктор Головин всеми средствами продолжал демонстрировать мне свою непричастность к ситуации со смертью бойца. — Я не верю этому! — А вы отдаете себе отчет, — возмущенно прервал его Коробейников, — что он мог погибнуть из-за ваших лекарств! И что ж за чудо-препарат такой, позвольте узнать? Доктор, перепуганный донельзя гневом Антона Андреевича, прижал руки к груди, умоляя меня ему поверить: — Ну, это недавно синтезированный препарат из Германии. Он увеличивает выносливость, стимулирует и подкрепляет нервную систему! М-да, прямо-таки не лекарство, а панацея какая-то! — А Вы правильно рассчитали дозу? — спросил я Головина. — Конечно! — уверил он меня. — Я дал ему три пакетика по два миллиграмма. Объяснил, как принимать. Ответил, называется. И откуда мне может быть известно, это правильная доза для этого препарата, или нет? Впрочем, доктор Милц разберется, я уверен. — И где теперь труп Вашего пациента? — ехидно поинтересовался у доктора Коробейников. Судя по всему, ему доктор Головин тоже не слишком нравился. Вопрос о трупе вновь привел доктора в состояние абсолютно перепуганное: — Да откуда же мне знать! — вскричал он и всплеснул руками. — А кто же должен знать, по-вашему? — продолжал давить на него Антон Андреевич. — Долг врача лечить безопасно, быстро! От его бурных эмоций у меня снова разболелась голова. Пойду-ка я к доктору Милцу. Препараты Головина ему отдам на экспертизу, да, может, попрошу чего-нибудь от головной боли. Головин, увидев, что я собираюсь уходить, оставив его наедине со взбешенным Антоном Андреевичем, чуть не за рукав меня ухватил: — Господин следователь, я не понимаю… Не понимаешь? Ладно, объясню: — Вы задержаны до выяснения всех обстоятельств. На лице Головина отразилось смесь возмущения с изумлением и страхом. Но в этот момент дверь кабинета отворилась, и мне стало некогда объяснять доктору происходящее, потому что вошедший дежурный доложил о найденном трупе. Ульяшин посыльного прислал. На пустыре откопали. Еще один труп? Что-то они множатся! Или этот не по нашему делу? Ладно, на месте разберемся. Я приказал дежурному отправить доктора в камеру, а сам, вместе с Коробейниковым, поехал на пустырь.***
На пустыре возле свежевыкопанной ямы и вправду лежало тело, завернутое в мешковину. Рядом стояли городовые и пара мужиков с лопатами. А у куста, опираясь на верный свой велосипед, почему-то стояла Анна Викторовна Миронова. На меня она не смотрела, делая вид, что ее крайне интересуют листики на веточке. Она-то как тут оказалась? Но мне недосуг было об этом размышлять, потому что меня отвлек Коробейников: — Яков Платоныч, я вчера здесь видел немого с лопатой, Митяя. Все интереснее и интереснее, с каждой минутой. Похоже, наше застрявшее дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Ульяшин вытянулся передо мной во фрунт: — Ваше Высокоблагородие! Вот, откопали. Коробейников наклонился к трупу, отвел кусок мешковины, закрывающий лицо: — Ну дела! А Ульяшин продолжил: — Три дня, почитай, пролежал, но мужики опознали. Сажин, говорят, известный боец. — Как его нашли? — спросил я. Ульяшин смущенно кивнул в сторону Анны Викторовны. Этого только не хватало! Снова она вмешивается, снова играет в детектива! Я подошел к ней решительно, и очень требовательно спросил: — Как?! — Мне показали! — Анна Викторовна смутилась моего гнева, даже попыталась отступить, да велосипед помешал. — Кто?! — мое недовольство нарастало. — Этих свидетелей Вы не сможете вызвать, — потупилась Анна. Так, понятно. Снова эти ее видения. И она вновь бросилась их проверять, не поставив меня в известность. Ну ничему ее жизнь не учит! — Анна Викторовна, Вы что, не понимаете?! То, что Вы нашли тело, бросает на Вас подозрение в соучастии! Ну, положим, никаким таким подозрениям я ходу не дам, конечно. Найду, как объяснить эту находку. Но может быть ей, как дочери адвоката, такие аргументы понятнее будут? Она посмотрела на меня с недоумением, ответила удивленно: — Вы что, меня теперь подозревать будете? Вот и все с моими аргументами. Она знает, что я ей поверю. Она верит, что я ее не заподозрю. Приятно, конечно, такое доверие. Но оно вовсе не снижает моего раздражения ее вмешательством: — Я — нет. Но как я объясню полицмейстеру и прокурору этот ваш… феномен?! Задумалась, оглянулась. И тут же мгновенно нашла ответ: — А вот Вы скажите, что это Коробейников нашел! Потому что он здесь вчера проходил. Я бросил сердитый взгляд на своего помощника. Сообщив мне, что видел вчера на пустыре Митяя, он как-то забыл мне рассказать, что прогуливался тут не один. Стало быть, за моей спиной действуете, Антон Андреевич? И вмешательство посторонних в процедуру следствия покрываете? Ну, я Вам это еще припомню! — А почему Вы ко мне сразу не обратились? — спросил я Анну Викторовну. — Потому что Вы мне бы опять не поверили, как всегда! — сказала она с вызовом. — А вот господин Ульяшин сразу откликнулся. Я посмотрел на Ульяшина. Тот мгновенно отвернулся. Очень его, видно, заинтересовали миграции ворон в кронах деревьев. Правильно, Ульяшин, соображаешь. Я очень тобой недоволен. И недовольство свое выражу недвусмысленно, надолго запомнишь. Черт знает что, а не управление полиции. Такое впечатление, что Анна Викторовна руководит всеми моими подчиненными. Заколдовала она их, что ли? Что угодно сделают по ее просьбе! А Анна тем временем, не обращая внимания на раздраженное мое состояние, заглянула мне в глаза с тревожной улыбкой, спросила робко: — Яков Платоныч! А как Вы себя чувствуете? От нежной ее заботы мое раздражение начало стремительно испаряться. Я невольно улыбнулся в ответ на ее улыбку: — Превосходно. И отошел поскорее, чтобы не растерять остатки злости, не превратиться в улыбающегося добряка под ее ласковым и тревожным взглядом. И впрямь, есть в этой девушке что-то сверхъестественное, если она одной улыбкой способна погасить пожар моего раздражения. Коробейников пошел мне навстречу, привлекая мое внимание. В руках он держал обрывок веревки: — Веревка! Я нашел вчера ее на складе Фидара. На трупе точно такая же! Молодец, это он верно подметил. А еще, если мне память не изменяет, на такой же веревке была повешена Настя. Похоже, все пути этого дела ведут все-таки на склад. — Тело Милцу отправляйте, на исследование, — приказал я Коробейникову. — А сами к Фидару, привезите его в управление. Только городовых с собой возьмите. — Слушаюсь! Коробейников резво отправился выполнять мои указания. А я, оглянувшись, заметил, что Анна Викторовна по-прежнему стояла на том же месте, и рассматривала кусты. Я окликнул ее: — Анна Викторовна! Вы так и будете там стоять? Не повернулась. Не шелохнулась даже. Стояла, напряженно уставившись куда-то в чащу кустов, будто видела там что. Я подошел решительно. Не шевельнулась, по-прежнему глядела в одну точку. Взял за локоть, встряхнул несильно. Она вздрогнула, будто просыпаясь, побледнела, покачнулась даже. Лицо приобрело испуганное и какое-то беззащитное, что ли, выражение. Как бы чувств не лишилась! Я поддержал ее под локоток: — Что с Вами? Анна вцепилась в мой рукав испуганно и сдавленным от волнения голосом произнесла, указывая все на тот же куст: — Я… Я видела человека! — Какого человека? — Он дрался с кем-то! И это лицо… — она прикрыла глаза, видимо, припоминая, — это лицо, оно знакомо мне! Я вздохнул: — Где Вы его видели? Глупый вопрос, если рассудить. Но я все равно каждый раз надеялся получить более внятный ответ, чем ссылку на ее видения. Анна помахала рукой перед собой: — Здесь… Не в этот раз, Штольман. Возможно, в следующий раз будет более логичное объяснение, но сейчас это, увы, лишь снова видения впечатлительной барышни, насмотревшейся на несвежий труп. И нужно поскорее увести ее отсюда, пока ей совсем худо не сделалось. — Идемте, — сказал я строго и взял ее под локоть, — Вы просто переволновались. Но Анна еще не все мне рассказала: — Нет-нет-нет! — она отобрала у меня руку. — Я видела его! Я только не могу вспомнить, где! Раздражение мое, слегка притушенное тревогой за нее, вспыхнуло с новой силой: — Как Вам только это удается! — Удается что? — не поняла она моего вопроса. — Мешаться у меня под ногами! — резко ответил я ей и решительно отобрал у нее велосипед. Я уведу ее отсюда, даже если мне понадобится применить для этого силу. Нечего ей тут делать! — Ну, знаете! — Анна возмущенно отобрала у меня велосипед обратно. — Я Вам эту грубость прощаю за счет удара в голову, который Вы получили. Кстати, Вас ночью ударили? Значит эту ночь Вы должны провести в больнице, под наблюдением врача! Я невольно усмехнулся. Возмущенная или нет, она все равно продолжала обо мне переживать. И проявляла это немыслимо трогательно. Я попытался утешить ее: — Анна Викторовна!.. Но она решительно меня перебила, помахав перед моим лицом маленьким пальчиком: — Никто не может знать, что тот удар не был сметнем! — Да перестаньте, все это чушь! — рассмеялся я. Но Анна Викторовна моих аргументов не слушала: — Если Вы спорить будете, я Вас тогда сама отведу в больницу! Ясно? И, гордо вскинув прелестную головку, повела свой велосипед к краю пустыря. А я пошел за ней, улыбаясь ее заботе и ее решительности. Провожу ее, пожалуй. Хочется мне ее успокоить. Да и проверить, что она добралась до дома без приключений, тоже лишним не будет.***
Мы шли по аллее, и Анна делилась со мной своими переживаниями: — Я уже была у двух докторов, — говорила она расстроенно, — и никто мне ничего определенного про этот сметень не может сказать! И я очень боюсь… Нужно как-то отвлечь ее от этой темы. А то она и в самом деле слишком переживает. А главное, переживания у нее какие-то чересчур деятельные. Поэтому я позволил себе перебить этот поток эмоций: — Довольно, Анна Викторовна, это уже переходит все границы. Я не ребенок. — А упрямитесь ну точно как ребенок! — ответила она возмущенно. Вот неукротимая! А главное, моя строгость на нее абсолютно не действует. Теперь-то я понимаю, почему родители не в состоянии ее удержать от безрассудных поступков. Помоги мне Господь, но и я вряд ли в состоянии это сделать. И все же я попробовал хоть слегка поставить ее на место: — Вы слишком молоды, чтобы давать мне оценки. Анна потупилась и смолкла. Неужели подействовало? Спросила робко: — Вы сердитесь на меня? Я улыбнулся невольно. Да как возможно вообще на нее сердиться? В ее обществе мне хотелось не сердиться, а смеяться. Она действовала на меня как бокал шампанского, кружа голову и неизменно повышая мое настроение. В каком бы раздражении я не пребывал, достаточно было одной ее улыбки, чтобы я вновь ощутил радость и душевный покой. Удивительное свойство, загадочное, и происходит оно, как мне кажется, от ее чистоты и искренности. Меня настолько восхищает ее юность, ее жажда жизни и непосредственность, что сердиться на нее я просто не способен. Я отвернулся, чтобы она не видела выражения моего лица. Мое молчание беспокоило ее, и она продолжила меня теребить: — Что, я очень навязчива? Ладно. Не буду же я тревожить барышню больше, чем следует. Спрятав улыбку, я повернулся к ней и, пытаясь сохранять серьезный и строгий тон, объяснил: — Я просто не привык, чтобы кто-то так заботился обо мне. — Не привыкли? — Живу один. Вот так. Отлично сказано. И тон получился именно тот, что я и хотел. Надеюсь, это заставит ее осознать дистанцию между нами. Какая была наивность с моей стороны думать, что моя строгость может ее хоть чуть-чуть остановить. Анна услышала в моих словах самое главное для себя — что я на нее не сержусь. И тут же, забыв о робости, вновь превратилась в лукавого бесенка. С самой очаровательной улыбкой, одаривая меня кокетливым взглядом и накручивая на пальчик непослушный локон, как всегда выбившийся из-под шляпки, она спросила: — А если я и так уже перешла всякие границы, можно мне еще один вопрос? Сейчас она снова поинтересуется чем-нибудь из моего прошлого, уверен в этом. Но отказывать бесполезно, я это уже знаю. А если я разрешу, то может быть, она сдержит слово и ограничится в этот раз действительно одним вопросом. Я кивнул и остановился, глядя на нее выжидающе. Анна засмущалась под моим прямым взглядом, потупилась, затеребила перчатку. — Та дама… — вымолвила она, — ну, Вы же жизнью ради нее рисковали! А что же, она не заботилась о Вас? Ее интерес к моему прошлому неизменно вызывал у меня раздражение. Меньше всего мне хотелось в ее обществе вспоминать о подобном. И уж точно, я не собирался рассказывать ей подробности. Сдерживая недовольство, я ответил, глядя ей прямо в глаза: — Да что же Вам за дело? Все миновало, и я просто не хочу об этом говорить. Я боялся снова огорчить ее своим раздражением. Но Анна Викторовна в который раз удивила меня перепадами своего настроения. — Миновало? — переспросила она меня. Улыбнулась радостно, и, вскочив на свой велосипед, вдруг помчалась по дорожке: — Как хорошо! — и скрылась за поворотом. Я смотрел ей вслед. Вот ведь сорванец! Еще морали мне читает, заботится всячески! Это кто из нас еще ребенок! И, придя в самое радужное расположение духа, я неспешно пошел дальше по аллее. Мне нужно было бы поспешить в управление, куда Коробейников, наверное, уже доставил Фидара. И к доктору Милцу нужно было зайти, узнать, что поведало ему тело Сажина. Но я позволил себе просто прогуляться недолго, с улыбкой вспоминая Анну Викторовну и согреваясь ее заботой и очарованием. Могу я, в конце концов, отвлечься на четверть часа, и позволить себе маленький отдых?***
Но любой отдых когда-то заканчивается. И я вновь беседовал с доктором Милцем, уже закончившим осмотр тела Ильи Сажина. Поведало оно ему не слишком много. — Я определенно могу сказать только, что смерть наступила в результате сильнейшего кровоизлияния в мозг, — объяснял мне Александр Францевич. — Но вот чем оно вызвано? Я боюсь, это останется тайной. Причин может быть несколько. — Естественных? — Да разных, — доктор задумчиво взглянул на тело, будто надеялся, что оно что-нибудь ему подскажет. — Может быть, физическая перегрузка. Ну, а может быть, и сметень. Я взглянул на него с изумлением и некоторой досадой: — Доктор, и Вы туда же?! Милц усмехнулся, довольный, видимо, что ему удалось меня поддеть: — Вот посмотрите: у него сильнейшая ссадина в районе левого виска. У него полно всевозможных травм, синяков. Ну, это ж понятно, это кулачный бой! — А могла смерть наступить от употребления медикаментов, каких-то химических препаратов? Александр Францевич посмотрел на меня очень серьезно: — Вы, конечно, имеете в виду препараты доктора Головина? Я удивился: — Вы что, о них знаете? Доктор Милц усмехнулся мне в ответ: — Яков Платоныч, ну, согласитесь, было бы странно, если бы я, врач, не знал, что происходит в моей среде. — Определить, принимал ли Сажин такие препараты перед боем, возможно? — В принципе, да, — ответил он. — Но только на это потребуется время. Что ж, время у нас было. Все равно мне нужно еще допросить Фидара, да и с Головиным побеседовать еще разок. Возможно, теперь, когда тело Сажина найдено, доктор Головин расскажет мне что-нибудь новое. Я оставил доктору Милцу препараты Головина, которые были нужны ему для экспертизы, а сам отправился в управление.***
Фидар уже был доставлен и ожидал. Вопреки моим опасениям, задержанию он не сопротивлялся и вообще вел себя на удивление спокойно. — Вам знакома эта веревка? — спросил я его, показывая обрывок, взятый Коробейниковым со склада. — Ну, веревка как веревка. — Этот обрезок я подобрал у вас на складе, — сообщил Фидару Антон Андреевич. — Точно такой веревкой был обвязан труп Сажина. И на точно такой же веревке была повешена Анастасия. Фидар по-прежнему спокоен и невозмутим: — Ничего я не знаю. Что ж, попробую надавить на него, чтобы лишился своего спокойствия и занервничал: — Бессмысленно отпираться, — сказал я Фидару самым внушительным своим голосом. — Сначала Вы убили Сажина, чтобы призовые ему не отдавать. А тело закопали. А потом невесту его повесили, чтоб она Вас не уличила. Мой прием сработал. Самообладание Фидара дало трещину: — Сажин зашел в подсобку и там замертво упал, — сказал он, уже заметно волнуясь. — Я в этот момент был в зале, меня видело полсотни человек! — А где Вы были вечером следующего дня, когда Настю повесили? — продолжал давить я. — Дома я отсыпался, дома я был! — Кто подтвердить может? — Никто, — понурился он, поняв, видимо, что отсутствие алиби делает его уязвимым. Я продолжал давить на него: — Вы не хотели деньги призовые невесте Сажина отдавать. — Отдал я ей все, отдал! — он уже почти что кричал. — Пять человек видело, что я в четыре часа дня отдал ей деньги, после чего я пошел домой! — Не пошли Вы домой, — подхватил мою линию Коробейников, — а пошли за Настей. И повесили ее в роще! — А деньги забрали, — перехватил я инициативу у Антона Андреевича. Все, он готов. Сорвался на крик: — Не было такого!!! — А что было? — вкрадчиво спросил Антон Андреевич. — Вы закопали тело Сажина? — спросил я Фидара, наклоняясь к нему для пущего давления. — Да! Да!!! — он уже не мог сохранять спокойствие, а кричал мне в ответ. — Мы закопали Сажина! А что нам оставалось делать, а? От чего он помер, непонятно. А тут еще доктор Головин заволновался. А как следствие начнется? — он понурился, видимо, вспомнив, что следствие все равно началось. — Вот мы с Настей и договорились, что я отдаю все деньги сполна, хотя она ему никто, даже не жена. А она за это тело не хоронит на кладбище. Ну что ж, кое-что проясняется. Значит, доктор Головин взволновался из-за смерти Сажина? И настоял, чтобы тело спрятали? А мне он, помнится, говорил, что не знает, куда тело делось. — Антон Андреич, доктора Головина сюда давайте. Сейчас мы этим двоим устроим очную ставку и посмотрим, как они будут выкручиваться.***
Очная ставка между подозреваемыми зачастую весьма скандальное и шумное мероприятие. — Наговор! Как у вас язык-то поворачивается! — кричал Фидару доктор Головин. — Это ж надо ж такое придумать, чтобы я велел тело закопать! Зачем мне это?! — Впрямую не велели! — орал ему в ответ Фидар. — Да и не начальник Вы мне! Но все и так изначально было понятно! Чтобы спасти дело, надо было за вами подчистить!!! — Вот и выходит, — прервал их свару Антон Андреевич, обращаясь к Головину, — что он умер, Илья, из-за Ваших лекарств. — Чушь! — доктор Головин не сдавался и продолжал стоять на своем. — Мои препараты не при чем! Не знаю, от чего он умер! — Как же так? — я позволяю себе сарказм. — Вы же врач! А где Вы были в момент смерти? — Как где? Как где? — кажется, Головин близок к истерике. — Я был в зале, все меня видели! Потом меня позвали в подсобку. В дверь постучали. Дежурный городовой принес записку от доктора Милца. Доктор Головин умолк испуганно, наблюдая со страхом, как я читаю. Затем не выдержал: — Ну? Что там? Я посмотрел на него внимательно: — Экспертиза показала, что Сажин не принимал Ваших препаратов. Лицо доктора Головина расплылось в довольной улыбке, полной облегчения: — Ну, я же говорил! Говорил, а? — Не там ищете, — внезапно подал голос Фидар. — Если даже Сажина и убили, то точно не из наших. Он мне говорил, что в Затонске живет его какой-то земляк. — Кто такой? — Не знаю. А Вы немого спросите, — усмехнулся мне Фидар со значением. — Может, он знает? Намекнул или просто поиздевался? Проверить все равно надо. — Спасибо за совет. И я вызвал дежурного: — В камеру обоих. Доктор Головин изумился и был возмущен. Он-то думал, что для него гроза уже миновала. Но мне было не до его возмущений. Пусть посидит пока, от него не убудет. Я хочу, чтобы он был под рукой, если вдруг мне понадобится. Коробейников устало опустился на стул и потрогал голову. Видно, и у него она все-таки тоже болела после ночного общения с Беловым. Не по-христиански это, но приятно чувствовать себя неодиноким в несчастье. А поскольку мне мою головную боль лелеять некогда, то и Антону Андреевичу тоже отдыхать сейчас не придется: — Я на склад, поговорю с немым, — сказал я помощнику, — а Вы, Антон Андреевич, поезжайте к бабке, у которой Настя комнату снимала. Может, она что-то знает об этих земляках убитого.***
Склад был все также неизменно пылен и пуст. Обойдя чуть ли не все закутки, в самой дальней каморке я нашел-таки немого Митяя. Он спал. — Эй, — окликнул я его. И тут же вспомнил. — Черт, он же глухой. Подошел, потряс за плечо. Он, еще не поворачиваясь, схватил меня за руку. Сильный, черт! Как клещами уцепил! — Помнишь меня? Я из полиции, — я старался говорить медленно, отчетливо выговаривая слова. Покивал. Помнит, стало быть. — Пойдем на склад. У меня к тебе несколько вопросов. Мы вернулись в то помещение склада, в котором проводились бои, и я встал у лестницы. Остановился и Митяй, глядя на меня выжидающе, исподлобья. Нехороший у него был взгляд. Недобрый. — Где ты был, когда Сажин дрался? Я подкрепил свои слова жестами, и немой меня понял быстро. То ли он все-таки слышит немного, то ли привык уже читать по губам. Побежал к столбу, пальцем на пол показал: «Здесь, мол, на этом месте». — Ты всегда здесь бои смотришь? Снова указална пол. Даже ногой притопнул для убедительности: «Всегда здесь». — А когда Сажина мертвым нашли в коридоре, ты где был? Снова здесь. А вот я сейчас и проверю, правду ли ты мне говоришь: — Так отсюда ты должен был всех хорошо видеть. Закивал, руками на зал, на глаза показывает. Всех, мол, видел. — Фидар говорит, — медленно и отчетливо выговорил я, — что в это время он был на улице. Он так говорит. Услышал крики, а потом прибежал сюда в коридор. Ты видел, как он зашел в коридор? Снова закивал. Даже пытался выговорить «Фидар», чтобы дать мне понять, что разобрался, о чем речь. Вот ты и попался, голубчик. Я усмехнулся: — Не мог ты это видеть. Соврал я. Фидар все это время здесь был, в зале. А вот ты не видел. Потому что это ты Сажина убил. Ударом в висок. Он меня понял. И лицо его стало откровенно злым. И даже плечи ссутуленные как будто распрямились. Этот просто так не дастся. А боец он сильный, и взять его мне будет непросто. А я один поехал, городовых с собой не взял. Ну, что ж, значит, подеремся, что ж теперь. Не в первый раз. И в этот момент послышались быстрые легкие шаги, и в зал вбежала взволнованная Анна Викторовна: — Яков Платоныч! Это он убийца! Он из одной деревни с Сажиным! И в этот момент, воспользовавшись тем, что я отвлекся, он ударил. В последний момент я успел нырнуть под его руку и отбросить его от себя. Он упал, но сразу же начал вставать. Где-то на периферии восприятия вскрикнула от ужаса Анна. Я быстро переместился так, чтобы оказаться между ней и Митяем: — Анна Викторовна, назад! Не подходите. Не хватало мне только, чтобы она вмешалась в драку. Один я, скорее всего, справлюсь. За двоих мне не выстоять. Митяй поднялся и стал снимать куртку, всем своим видом вызывая меня на бой. Бросил шапку наземь и замер, давая мне время подготовиться. Надо же, даже какой-никакой кодекс соблюдает. Удивительно просто. Но тем проще. В пальто и сюртуке драться уж больно неудобно. Я, не отрывая взгляд от его лица, положил трость на ближайшую бочку, снял пальто, шляпу, сюртук. Перчатки оставил. Краем уха я слышал, что Анна со слезами в голосе умоляла меня не драться. Но не мог отвлечься даже на минуту, чтоб ее успокоить. Послушалась, отошла в сторону, вот и славно. Если она не будет лезть мне под руку, я смогу ее защитить. Мы вышли друг против друга, посмотрели, примериваясь. И почти сразу он бросился на меня. Да, это серьезный противник. Очень быстрый и очень сильный. Я помнил, с какой силой он ухватил меня за руку. А еще он очень опытный. Но я тоже не первый раз дерусь. И силы со скоростью мне не занимать. А еще я моложе, и это мое несомненное преимущество. Он это тоже понимает, вот и прет, как кабан, надеясь успеть уложить меня раньше, чем устанет. Удар, уход, снова удар. Мне удалось пробить его защиту, но и он меня достал. Я упал, но тут же вскочил, и снова пошел на него, стараясь попасть в ту сторону, которая была покрыта шрамами. Попал. Он пошатнулся. Но тут же схватил меня своими клещами, ударил в лицо. Я упал, чувствуя, как звенит в голове, как течет кровь по лицу. Это от удара снова закровила рана, подаренная мне Никитой Беловым. Где-то очень далеко отчаянно закричала Анна. Если я проиграю, он ее тоже убьет. Я вскочил, и снова пошел на него, используя всю свою скорость, не давая ему и секунды передышки. И — пробил. Один из моих ударов достиг цели, и Митяй тяжело упал на спину. И не поднялся. Я посмотрел на него внимательно, опасаясь, что сейчас он вскочит и снова бросится на меня. Но опасаться было уже нечего. Он был жив. Я видел, что он дышит, но в глубоком нокауте. Все закончилось. Вот и славно. Анна Викторовна подбежала ко мне, бледная и заплаканная. Коснулась пальцами окровавленной щеки: — Я не должна была Вас отпускать! Я взял ее за руку, утешая, успокаивая: — Вы не должны были сюда приходить. В этот момент послышались шаги бегущих людей, и в амбар ворвался Коробейников и двумя городовыми: — Яков Платонович, — прокричал он. Увидел меня, выдохнул: — Слава Богу! — и, показывая на лежащего Митяя, продолжил: — Это он земляк Сажина и Насти! Старуха показала, он заходил пару раз. Анна вмешалась: — Да, это отец Ильи Сажина его покалечил во время кулачного боя. А потом и девушку его увел. Из-за того удара он и потерял речь и слух. — Значит, месть, — проговорил Коробейников, глядя на Митяя. Тот уже стоял, поддерживаемый двумя городовыми, которые привели его в чувство, предусмотрительно связав ему сначала руки. Смотрел он на нас с такой ненавистью, что мороз по коже продирал. — А Настю за что? Настю за что?! — Коробейников бросился к нему, схватил за грудки, затряс. — Коробейников! — я одернул помощника. Он неохотно отпустил Митяя, отошел. Я посмотрел немому в глаза: — Ты прятался в подсобке и ждал окончания боя. Тебя ведь никто не замечает, есть ты или нет, — он скалился на меня. И кивал головой. Подтверждает. И ни в чем не раскаивается. — А потом ты убил Сажина, ударом в висок. На следующий день вы закопали тело. Настя пришла, Фидар отдал ей деньги. А ты пошел за ней в рощу, сломал ей шею и повесил. Снова кивнул. Он все признавал, мерзавец, и скалился довольно. Я кивнул городовым увести. И когда они потащили его к двери, он начала кричать, оборачиваясь на меня. Что-то неразборчивое, но очень похожее на два слова: «Я умер». Похоже, он пытался объяснить мне, зачем ему понадобилась его страшная месть. Он не смог отомстить отцу Ильи Сажина в свое время, поэтому он убил сына. И невесту его убил. За то, что Сажин-старший когда-то отобрал у него его любовь. Наверное, он и правда умер, когда отец Сажина его покалечил. Умер, и стал другим человеком. Калекой, мечтающим лишь о том, как отомстить. Но лично для меня это был не повод ни для мести, ни для убийства, и мне не было его жаль. Теперь, по крайней мере, он больше никому не навредит. Я проводил взглядом городовых, выводящих убийцу, и Коробейникова, пошедшего вместе с ними, и повернулся к Анне Викторовне. Она уже не плакала. Смотрела на меня со странным выражением лица и даже, кажется, улыбалась слегка. Все-таки, ей не занимать смелости. — Я видела Ваш бой во сне, — сказала Анна Викторовна тихонечко. — Поэтому и пыталась Вас предупредить. — Значит, это изменить было невозможно, — улыбнулся я ей. — Нет, — она покачала головой. — Вам просто нужно было поверить мне. Она стояла близко-близко. Я чувствовал ее тепло. И видел чудесные глубокие глаза. И упрямый локон на шее. И нежные полуоткрытые губы. И тут она потянулась ко мне и, закрыв глаза, прикоснулась губами к моим губам, будто прочитав мои самые глубокие мысли и желания, внезапно выплывшие на поверхность. И, да простит меня Господь, я не смог удержаться и ответил на неумелый ее поцелуй. Это было чудесно. И это длилось лишь мгновение. А потом она чуть отстранилась от меня, улыбнулась нежно и смущенно, глядя прямо в глаза. — Кажется, Вас сильно впечатлил этот бой, — произнес я, пытаясь спасти ситуацию. — Я просто очень боялась за Вас, — сказала она взволнованно и очень серьезно, — а вдруг этот сметень существует? Она то смотрела мне прямо в глаза, то вновь опускала взгляд к моим губам. Юная женщина, впервые ощутившая интерес к мужчине. И надо же было такому случиться, чтобы объектом внимания этой замечательной девушки стал настолько неподходящий персонаж, как я! Теперь мне стало ясно, как день, почему она столь настойчиво расспрашивала меня о моем прошлом, обо всей моей жизни. Я был слепцом, не замечая очевидного. Был готов спасать ее от убийц и похитителей, от всего мира, даже от нее самой. Но не смог спасти от себя. Она смотрела на меня, и дыхание ее было взволнованным. И я понимал, что будет в следующий миг. Также, как понимал и то, что я не должен допустить этого. Но когда она вновь коснулась губами моих губ, я против своей воли ответил на ее поцелуй, делая его более глубоким, более страстным. Понятия не имею, чем закончилось бы мое слабоволие. Я и по сей день льщу себя надеждой, что смог бы остановиться. Но, к счастью, ситуация разрешилась независящим от нас, хоть и не самым приятным образом. В зал вбежал Коробейников: — Совсем позабыл из-за всей этой суеты! Из управления сообщили, что Вам пришла телеграмма. Некая дама приедет из Петербурга через неделю и остановится в гостинице. Будет вас там ждать. Только тут до моего прямолинейного и бестактного помощника дошло, что он не вовремя в принципе, а особенно не вовремя с этим сообщением, и он смутился, глядя на нас. — Это так срочно, Антон Андреич? — спросил я строго. Коробейников вовсе смешался: — Вовсе нет. Прошу прощения. Виноват, — и он быстро, почти бегом покинул склад. Я взглянул на Анну. Она была бледна, в глазах стояли слезы: — Вы же мне сказали, что все миновало! Я покачал головой, не зная, как объясниться, как успокоить ее: — Я… — Вы меня обманули! — она отступала от меня с каждым словом. Что ж… Ревность сделает то, чего не может сделать разум. Обиженная, она наверняка забудет обо мне, переключив свое внимание на более подходящий объект. И я сказал жестче, чем хотелось бы: — Разве я обязан оправдываться? — Нет-нет! — замахала она на меня руками. — Конечно, нет! — и выбежала прочь в слезах. Я смотрел ей вслед и чувствовал себя распоследним мерзавцем. Причем не за то, что ответил на нежный ее поцелуй. А за то, что обидел ее, за эти вот ее слезы. Я знал, что поступил правильно, как должно, но категорически не понимал, почему при этом я чувствую себя таким несчастным.***
Вечером я, как всегда, засиделся допоздна с бумагами. Домой идти не хотелось. Да и чувствовал я, что сегодня вряд ли засну. В дверь кабинета медленно и осторожно зашел Коробейников. Похоже, он во всей полноте осознал, что натворил сегодня, потому что вид у него был виноватый и крайне несчастный: — Яков Платоныч, — обратился он ко мне смущенно. — Что же это Вы засиделись? Дело ведь закончили. — А вы что, — раздраженно спросил я, — взяли моду заботиться обо мне? Коробейников сник еще больше: — Из моих окон видно, что в кабинете свет горит. Ну, вот я подумал, вдруг что… — Ничего, — улыбнулся я в ответ на неловкую его заботу, — идите спать. Вздохнул. Посмотрел на меня длинно, не решаясь то ли что-то спросить, то ли что-то сказать. И, так и не набравшись смелости, поплелся к двери. И уже в дверях затормозил, вспомнив: — Посыльный принес для Вас письмо… И он отдал мне маленький конверт, надписанный изящным, аккуратным почерком. Почерк мне знаком не был. Но я все равно знал, от кого это письмо. Знал это, видимо, и Антон Андреевич, потому что передумал уходить и присел у стола, ожидая, пока я прочту. Видимо, в простоте своей, он считал, что мне может понадобиться утешение. Уже, небось, и слова подбирал. Пришлось его выставить, твердо и недвусмысленно. В утешениях, особенно от моего юного помощника, я не нуждаюсь, и нуждаться не буду. Но и читать письмо при нем мне не хотелось. Наконец-то Коробейников ушел, третий раз пожелав мне доброй ночи, и я открыл письмо. «Яков Платонович. Я очень прошу Вас забыть это досадное недоразумение, которое случилось между нами. Не утруждайте себя объяснениями. И пожалуйста, не ищите со мною встреч. Если Вы имеете хоть толику уважения ко мне, то исполните эту мою просьбу. Благодарю. Анна.» Вот и все. Всего несколько строк. Даже меньше, чем я ожидал. И ни слова упрека, даже ни намека на него. И мне больше не нужно переживать и избегать встреч. Она сама станет избегать меня, я уверен. И это правильно. Это именно так, как должно. Но я смотрел на это письмо и чувствовал, что солнце погасло. Со вздохом я сложил его и убрал во внутренний карман. Достал из сейфа коньяк и рюмку, налил, посмотрел на свет. И залпом выпил. Ночь обещала быть долгой.