***
Прошло совсем немного времени, и я обжился в Затонске. Более он не раздражал меня уже. Мне начала нравится его неспешность и покойность, так же, как и простота местных нравов. Не скрою, порой было скучновато. Друзей в местном обществе я не завел, развлечения провинциальные меня привлекали мало. И вся моя жизнь, по большому счету, ограничивалась работой. Домой, на выделенную мне квартиру, я возвращался лишь чтобы спать. Я стал своим в полицейском управлении, и на меня уже не смотрели как на столичного пришельца. Иван Кузьмич мною гордился и в работу мою не вмешивался. И я, обретя невиданную дотоле неподконтрольность, работал в свое удовольствие. А если свежих дел не было, то поднимал старые, нераскрытые. Такие дела были отличным развлечением для меня и тренировкой для Антона Андреевича. А заодно они подняли процент раскрываемости в управлении, что весьма положительно сказалось на отношении ко мне начальства. И вдруг в одно сентябрьское утро тишина и неспешность Затонска были нарушены самым пренеприятнейшим образом. В заброшенном доме было найдено тело девочки-гимназистки с перерезанным горлом. Новость мгновенно облетела весь Затонск. Новости тут вообще распространялись быстрее ветра. А уж такая! Городок заволновался. Подробности же, выяснившееся в процессе первичных опросов, и вовсе приковали к убийству внимание всей городской общественности: три барышни-гимназистки из хороших, уважаемых купеческих семей, пробрались ночью в дом, имевший в городе славу места странного и проклятого, для того, чтобы, не больше, ни меньше, вызвать дьявола. Далее молва сходилась на том, что попытка вызова удалась, но явившийся нечистый разгневался, что его потревожили, и отомстил. Тут уж и вовсе все перепугались. А ну как вызванный дьявол не убрался в свою преисподнюю? А ну как продолжит мстить? Несчастный Иван Кузьмич, на которого давили из-за этого дела со всех сторон, чуть не со слезами умолял меня поторопиться с расследованием: — Яков Платоныч, голубчик! Ведь дело-то того, резонансное! Ведь не сносить нам с вами голов! Уж Вы постарайтесь поскорее, поймайте эту нечисть, тьфу на нее! Чувства Ивана Кузьмича были мне очень понятны. Вот только торопливость в расследовании я никак приветствовать не мог. Уж больно странным было это убийство. Проклятый дом, дьявол и прочее, конечно, поражали воображение антуражностью своей, но я в дьявола не верю, как, впрочем, и во всю прочую мистику. А опыт мой подсказывал мне, что самые наимистические дела на поверку оказываются весьма приземленными. Надо лишь разобраться. И для этого, в первую очередь, нужно было побеседовать с действующими лицами трагедии — оставшимися в живых гимназистками, которые на сегодняшний момент являлись первыми подозреваемыми. И сделать это было лучше непосредственно на месте преступления. Я разослал отцам девочек приглашения прибыть с дочерьми в дом купца Курехина к назначенному времени для проведения следственного эксперимента и дачи показаний. Оба ответили, что будут вовремя. С адвокатом. Что ж, это их право. А я пока решил побеседовать с доктором Милцем в надежде получить какие-нибудь новые сведения по делу. Да и просто все обсудить ради упорядочивания мыслей. Доктор был, без сомнения, материалистом и сомнительных версий о роли дьявола в происходящем выдвигать бы не стал.***
— Одна гимназистка зарезана, а две другие напуганы до смерти, но вины никто не признает. — Знаете, Яков Платоныч, я откровенно не понимаю, откуда мотив должен был быть у этих девочек, — доктор был откровенно расстроен происшествием, даже взялся обсуждать со мной мотивы, чего обычно не делал. — Кровь убитой на платьях у обеих девочек, и у Кати Прохоровой, и у Сони Молчалиной. — Да, но ведь трудно представить, что одна держала, а другая наносила удар. — Очень бы не хотелось в это поверить. Так что по Вашей части, доктор? — Ну, здесь достаточно все очевидно, — вздохнул Милц. — Удар был нанесен сверху, глубокая колющая рана. Такое ощущение, что кто-то стоял сзади. — Наваждение. Но ведь такой удар вряд ли получится случайно? — в попытке прояснить хоть что-то я пытался убедить доктора поделиться со мной хотя бы предположениями, раз уж фактов было так мало. Но доктор Милц предположения не любил. — Да… Vita brevis, ars longa, — со вздохом произнес он. — Жизнь коротка, опыт обманчив, а наука обширна? — что ж, с Гиппократом не поспоришь. Но если доктор перешел на латынь, стало быть, факты у него закончились, а предположения он строить не станет. Пришлось откланяться с тем, что есть. У меня еще есть некоторое время до встречи с подозреваемыми и их отцами, чтобы еще раз осмотреть место преступления. Может быть, второй взгляд будет острее первого.***
Бывший дом купца Курехина был большим, гулким, пыльным и заброшенным. Заколоченные окна, огромное пыльное стенное зеркало, огарок свечи на подзеркальнике. Следов мало, и все они, похоже, принадлежали девочкам. В центре комнаты четыре свечи окружали разбитое зеркало. Эту композицию внимательнейшим образом изучал Коробейников, снявший сюртук и улегшийся прямо на пыльный пол, для удобства изучения, видимо. Или от пущего рвения. — Похоже, после девочек в доме никто не появлялся? И что скажете, Антон Андреевич? Мой помощник прекратил собирать пыль на костюм и ответил со вздохом: — Да что скажешь тут? Ничего не понятно! — А по существу? — Иногда сентенции Коробейникова меня слегка раздражали. То, что ничего не понятно, я и сам понимаю. — Три гимназистки решили вызвать дьявола и одна из них пала жертвой… ну… Нелепость! — И что вы по этому поводу думаете? — спросил я, одновременно пытаясь рассмотреть внимательнее окровавленное разбитое зеркало, лежащее на полу. Коробейников схватил меня за рукав, не дав прикоснуться к осколкам: — Я думаю, что это очень плохая примета, — встревоженно произнес он, указывая на зеркало. Ну, все понятно. Мистическая часть этого дела полностью завладела воображением моего помощника. А воображение у него богатое весьма. Часто это только на пользу, в нашей работе без воображения никак. Но оно все же не должно застить разум! А то, что дальше произнес Антон Андреевич, и вовсе ни в какие ворота не лезло: — Надо вызывать Анну Викторовну! Как можно скорее! Потому что здесь очевидно какая-то чертовщина! — Да подождите Вы со своей Анной Викторовной! — я едва сдерживал злость. Склонность моего помощника к мистицизму меня бесила. — Ну не могли девочки убить свою подругу, Яков Платоныч! И его идиллические представления о людях бесили тоже. Сдерживая раздражение, я промолчал, потому что-то, что мне хотелось сейчас высказать, вряд ли было конструктивным. Оно и печатным-то вряд ли было! Поэтому я молча продолжил осматривать дом. Коробейников, видимо, уловил мое настроение, потому что заговорил, меняя тему: — Здесь еще совсем недавно жили Курехины, — вздохнул, — а теперь вон чего. Мое внимание привлекла заколоченная дверь. — А что находится за этой дверью? — Проклятое место, — пробормотал Коробейников себе под нос. — Что? — Да ведь отец-то убитой девочки повесился, в этом самом доме, в этой комнате. Месяц назад. Даже записки не оставил. И ведь дела у него неплохо шли вроде! А теперь вот и дочь его тут убили. Ого. А вот это уже по-настоящему любопытно. Нужно будет поподробнее разузнать об этом самоубийстве. Если это, конечно, самоубийство было. Спустя некоторое время подъехали оба купца с дочками. Отцы были расстроены, дочери испуганы. Ждали адвоката, Виктора Ивановича Миронова. Вскоре подъехал и он, тоже, почему-то в сопровождении дочери. Сбылась мечта Антона Андреевича Анна Викторовна в утреннем платье и хорошенькой шляпке совсем не напоминала сегодня того сорванца, запомнившегося мне по делу Кулешовых. Выглядела она напряженной и огорченной, что вполне объяснялось обстоятельствами. Вот что обстоятельствами никак не объяснялось, так это ее само присутствие здесь. Впрочем, раз ее отец не возражает, я тоже не стану. Пусть присутствует, следствию это не помеха. И я начал допрос. — Антон Андреевич, записывайте. Начинаем допрос по делу об убийстве Олимпиады Курехиной. Присутствуют свидетельницы: Софья Молчалина в сопровождении отца, Екатерина Прохорова в сопровождении папеньки. И адвокат господина Прохорова, господин Миронов. Протокольную часть прервал резкий звук: Анна Викторовна, стоявшая у зеркала, опрокинула подсвечник. Все обернулись. Виктор Иванович, сглаживая неловкий момент, представил: — Это моя дочь, Анна Викторовна, — и, после крохотной заминки, — мой ассистент. Что ж, пусть будет ассистент, не суть. Главное, что ситуация исчерпана и я могу продолжать допрос: — Давайте к делу. Ну, расскажите, девушки, что же вам взбрело в голову среди ночи срываться из дома дьявола вызывать? Софья Молчалина молча потупилась с виноватым видом. Катя Прохорова взглянула на меня настороженным взглядом из-под полей соломенной гимназической шляпки, ответила ассиметрично: — Меня посадят в крепость? Так, теперь понятно, кто у них заводила. Катя явно посмелее Сони будет. Да и постарше, кстати. Ей уже есть четырнадцать. Значит, если будет доказана ее вина, ей не избежать исправительного заведения. Отец Прохоров рассмеялся нервически, принужденно: — Вот дуреха! — оглянулся на Миронова. — Да кто ж тебя посадит, дурочка малолетняя! Давай, отвечай! — Мы вызывали Князя Тьмы. По книжке. — Катя Прохорова говорила неохотно, но смотрела прямо на меня, даже с некоторым вызовом. — Видно он вам сильно понадобился среди ночи! — я позволил себе сарказм, показывая юной сатанистке, что не слишком-то верю ее словам. — И что было дальше? Катя взглянула на подругу. Соня совсем спряталась под полями шляпки, лица не видно. Вступать в разговор она явно была не намерена. Катя это тоже поняла, и продолжила, так же медленно, скупыми фразами: — Зеркало стало дрожать. Он начал лезть сюда, к нам. И оттуда вырвался жуткий демон. Тут Катин рассказ был неожиданным образом прерван. Анна Викторовна вдруг вскрикнула от испуга, шарахнулась к стене, побледнев. — Что с вами, барышня? — встревоженно спросил ее Прохоров, опережая меня. — С тобой все хорошо? — строгим тоном осведомился у дочери Виктор Иванович. — Да, — покивала та головой. Не очень-то хорошо, на мой взгляд. Бледна совсем и руки дрожат. Адвокат Миронов повернулся к нам: — Простите, господа. Дочь моя просто очень впечатлительна. Однако, странно мне такое попустительство со стороны Виктора Ивановича. Если барышня столь впечатлительна, может, не стоит ей по местам преступлений ходить? Но Виктор Иванович явно считал инцидент исчерпанным, и я не стал отвлекаться от допроса. Раз папенька не возражает, пусть барышня останется. Молча. — Девочки, — попросил я, — сядьте так, как вы сидели той ночью. Медленно и неохотно Катя и Соня прошли к центру комнаты и опустились на пол. — А где сидела Олимпиада? Не успели девочки ответить на мой вопрос, как Анна Викторовна, молча проскользнув мимо меня, опустилась на пол рядом с ними, третьей. Видимо, на место убитой девочки. — Вот здесь, — показав на Анну, подтвердила Катя Прохорова. Я машинально, хоть и несколько запоздало, оправдал вмешательство Мироновой: — Анна Викторовна нам поможет. Покажите по-порядку, как точно все происходило. Но не успели девочки начать рассказ, как Анна Викторовна вновь шарахнулась от центра комнаты с испуганным лицом. Все вновь оглянулись на нее. И в этот момент я услышал, как Соня прошептала Кате: — А нож-то? Про нож-то скажи! — Нож? — я повернулся к Прохоровой. Она ответила неохотно: — А что с ножом? — и пытаясь меня отвлечь, заговорила живее. — Свечи погасли. И он кинулся на Олимпиаду. — Кто? Демон? — А то кто ж? — Катя возмущенно посмотрела на меня. Не нравилось барышне мое недоверие. — Потом вы зажгли спичку, а потом… — я неожиданно ухватил Катю Прохорову за левую руку, поворачивая ее ладонью вверх. Но ладони имелся большой порез, явно от ножа. Стало быть, нож все-таки был! — А кто держал нож? Катя взглянула на Соню, но та явно не собиралась выручать подружку. Не получив поддержки, Катя заголосила: — Я только руку себе надрезала! Я его держала в руках буквально секундочку, а потом положила! — А после? — Потом мы ушли. Что нам оставалось? — Например, позвать взрослых. Девочка кровью истекала, а вы спокойно ушли и легли спать?! Ну, да, позволит мне адвокат Миронов давить на подростков, как же! Ту же секунду вмешался: — Яков Платоныч, девочки были очень напуганы! Но у Кати Прохоровой было свое объяснение того, что они бросили подругу: — Она подлая была! — выкрикнула она. — И за это меня в крепость? Я ее не убивала! Я только руку себе надрезала! И нож сразу положила! — А кто-нибудь еще был в комнате? Чужой, взрослый? В глазах Кати мелькнул неподдельный испуг. Что-то она недоговорила, что-то еще она знает. Но не скажет. С криком: «Да кто вы такой? Папа, скажи ему», она кинулась на шею отцу. Соня тут же последовала ее примеру. — Господа, мы оказываем излишнее давление на девочек, — вмешался Виктор Иванович. Ну, понятно. Больше от этих гимназисток я сегодня не получу ничего. Миронов мне не позволит. Придется смирится. Но я оставляю за собой последнее слово: — Хорошо. На этом первый допрос будем считать оконченным. — Первый? — купец Прохоров изумлен и испуган, неясно что больше. — А что, будет еще? — Непременно! — всем своим видом и тоном я пытаюсь показать присутствующим, что как-либо их щадить и ограничиваться формальным расследованием я не намерен. Пусть нервничают. Глядишь, будут сговорчивее. Тем более, что мне еще нужно с отцами девочек побеседовать. Чую я, что смерть отца и дочери связаны. И Прохоров с Молчалиным, большие друзья и деловые партнеры Курехина, наверняка могут мне кое-что прояснить в обстоятельствах его самоубийства. — Девочки, вы можете подождать на улице. А вас, господа, я попрошу остаться. Вы тоже можете задержаться, господин Миронов. Анна Викторовна быстро собрала девочек и вывела их за дверь. И сама с ними ушла. Очень удачно это получилось. У меня нет сомнений, что барышня Миронова со своим неуемным любопытством попытается побеседовать с ними. И вполне возможно, с ней девочки будут откровеннее, чем со мной. Ну, а я пока побеседую с отцами: — Говорят, вы с Курехиным были партнерами. Дружили, насколько мне известно. А что же с ним случилось? — А Бог его знает, — развел руками Молчалин. — Проигрался, говорят, — добавил версию Прохоров. Ну что за странные люди! В самом деле думают, что я куплюсь на такую откровенную ложь? — А еще говорят, — добавляю металла в голос, — что повздорили вы с ним оба. Разорвали все отношения, прекратили все дела… А он повесился. Господам купцам мой тон явно не по нраву. Да и тема беседы их не устраивала. Прохоров, как менее сдержанный, взорвался первым: — Не понимаю, к чему эти вопросы! Виктор Иванович! — он обернулся к своему адвокату, явно ожидая поддержки: — К дочерям никакого касательства это не имеет! Странно, но Миронов пока молчал и клиента поддерживать не спешил. — Это дела купеческие, — увещевающим тоном вступил Молчалин, — торговля совместная у нас не пошла. В тоне его явно слышится презрение к тупому фараону, сующемуся не в свое дело. Ну, понятно. Ничего я от них не добьюсь. Хотя ясно как день, им известно многое. И, скорее всего, причина самоубийства Курехина для них не тайна. Значит, придется искать другие источники информации. Или другие рычаги для Прохорова и Молчалина. Поищем.***
На крыльце ожидали Катя с Соней и Анна Викторовна Миронова, почему-то перепуганная донельзя. Да что с ней сегодня? Помнится, во время дела Кулешовых она произвела на меня впечатление особы бесстрашной, даже отчаянной. А тут… Бледна, руки дрожат, и даже губы прыгают. Широко раскрытые голубые глаза полны ужаса, пальчик указывает на книжку, лежащую на крыльце. Книжка ее, что ли, так напугала?! — Вам нехорошо? Да она дрожит вся! — Нет, — покачала головой, но лицо совершенно несчастное. И бледна по-прежнему. Что за истеричность? Сидела бы дома, раз такая деликатная! — Вы так меня с ума сведете! — в моем голосе против моей воли пробивалось раздражение. Я поднял книгу — виновницу испуга. Какие-то рисунки, явно отдающие черной магией, заклинания на латыни. По смущенно-испуганным лицам Кати и Сони понял, что держу в руках руководство по вызову дьявола, которым девочки пользовались в ночь убийства. Что ж, Анна Викторовна, перепуганная или нет, вы и впрямь не обманули моих ожиданий и добыли мне улику. — Это вещественное доказательство, и я забираю это в интересах следствия. — Да, — согласилась зачем-то Анна Викторовна, провожая глазами книжку. — Вы знаете, Вы ее еще и сожгите! Надо же, как впечатлилась барышня! А она тем временем продолжила: — Я Вам хотела кое-что сказать, но лучше давайте отойдем. Видимо, кроме книжки, Анна Викторовна добилась от девочек еще чего-то, что ей показалось важным. Мы отошли на несколько метров. — Там было что-то еще. У девочек, во время ритуала, — Анна уже слегка успокоилась, но все еще взволнована не на шутку, — был какой-то сверток, а в нем какой-то предмет. Странно это все звучало, неопределенно как-то. Будто она не уверена в своих словах. — Это вам девочки сказали? — Можно и так сказать. И как прикажете понимать подобную формулировку? А Анна Викторовна продолжала говорить взволнованно, с жаром: — Но послушайте меня! Это правда очень важно! Вот этот предмет, это и есть ключ к разгадке! Так, похоже, барышню вновь посетил детективный азарт. Вкупе со взлетом фантазии. Видимо, у нее уже и версия своя готова! От выслушивания дальнейших фантазийных версий меня спас Виктор Миронов, крайне раздраженный и недовольный: — Яков Платоныч! Ну, в самом деле, нельзя так! Они ведь все-таки дети! Мое раздражение дочерью досталось отцу, и я ответил жестко, даже резко: — Между убитой и этими двумя девочками, видно, никогда большой дружбы не было. — Ну, не было и не было! И что с того! Это же не повод убивать! Ну, сами подумайте, что было бы, если бы все девичьи ссоры заканчивались поножовщиной! Похоже, Виктор Иванович возомнил, что может подобными аргументами заставить меня отказаться от версии? Как бы не так! И даже обсуждать подобное я не намерен. — Честь имею. И я удалился, оставив отца и дочь Мироновых наедине с их фантазиями и иллюзиями. Они тут же заспорили о чем-то жарко. А на крыльце не менее горячо спорили Прохоров и Молчалин. Да что там спорили, ссорились скорее, за лацканы друг друга хватали. День сегодня, видно, такой. Располагающий к спорам и бурным эмоциям. Я не стал вмешиваться. Если Прохоров с Молчалиным рассорятся, мне это только на руку. А я пока поговорю с матерью убитой Олимпиады, вдовой Курехина.***
Она была вся в черном. Заплаканная, сутулая, состарившаяся раньше времени. Я сочувствовал ей всей душой. Месяц назад она потеряла мужа, а теперь убили дочь. С фотографии на комоде на меня смотрела улыбающаяся большеглазая Олимпиада. Даже представить страшно, что чувствовала сейчас эта женщина, ее мать. И все же я обязан был поговорить с ней. У нее могли быть сведения, необходимые мне для поимки убийцы ее дочери. — Сочувствую Вашему горю, понимаю, как Вам сейчас тяжело. Но время не ждет. Я должен найти убийцу. Только поэтому и решаюсь побеспокоить вас. — Да, я понимаю, — она изо всех сил сдерживает слезы, готовые хлынуть в любую минуту. Не стоит медлить. Чем скорее я спрошу обо всем, тем скорее я оставлю в покое эту несчастную женщину: — Вы не вспомните, с кем Ваша дочь встречалась в последнее время? — С подругами. С кем еще встречаться-то? — Ну, может быть, новый друг объявился? — Друг? — удивилась она. — Какой друг? — Но кто-то же надоумил ее заняться этой черной магией. Не могла же она сама до этого додуматься! — Не было у нее никаких друзей! Она и с девочками из класса-то совсем недавно сошлась. — А откуда же у нее тогда эта книга появилась? Курехина изумленно рассматривала поданную мною книгу. Даже плакать перестала на время. — Ума не приложу. Первый раз вижу. — А Олимпиада не получала в последнее время каких-нибудь подарков? — Какие подарки, от кого? — Ну, какую-нибудь вещицу, статуэтку, украшение… — Нет! Нет, что Вы! Нашу беседу прервал вошедший городовой. Курехина вскинулась ему навстречу: — Вы уже… обыскали комнату дочери? Городовому, это видно, тоже ее жалко. Кивнул ей сочувственно. И покачал головой в мою сторону. Да, обыскали. Нет, ничего не нашли. Плохо. И тут нет зацепок. Я снова обратился к Курехиной: — Я должен Вам задать этот вопрос. Почему Ваш муж покончил с собой? Слезы победили ее, как ни старалась она держаться: — Я не знаю! Несколько дней он был подавлен, озабочен. Как будто его что-то мучило. Но он со мной не делился. Я думала, что-то не ладится в торговле, и не докучала ему вопросами. И вот… И больше я ничего не знаю! И она разрыдалась, уткнувшись в ладони. Я произнес дежурные извинения и откланялся быстро. Она даже не заметила, кажется, вся погруженная в свое горе.***
Вечером мы с Коробейниковым занимались составлением рапортов и ответами на запросы. Громкое дело взбудоражило все возможные высшие инстанции, и все они требовали ответов и отчетов, видимо, считая, что так мы будем работать лучше и расследовать быстрее. Обычное дело при резонансном убийстве. Даже не особо раздражает. В Петербурге подобного было не в пример больше. Я диктовал Коробейникову ответ на очередной запрос, когда в дверь, осторожно постучавшись, зашел купец Прохоров: — Я к вам, Яков Платоныч, по личному делу. Не понравилось мне, как он выделил голосом это «личному». Да он мне вообще не нравился. И какие-такие личные дела у нас с ним могут быть? — Это Коробейников, мой помощник, — представил я, — он принимает участие во всех расследованиях. — Очень приятно, — видно, что господину Прохорову присутствие Антона Андреевича не приятно ни разу, — но мне бы хотелось лично. А он настойчив. И видно, что от своего намерения не откажется. Ладно, давайте поговорим наедине, господин Прохоров, раз уж Вы так настаиваете. И я попросил Коробейникова выйти. Едва Антон Андреевич покинул кабинет, как Прохоров приступил к делу, открыв свой саквояж и представив моему взгляду его содержимое. В саквояже лежали деньги. И немаленькая сумма, как я мог заметить. Ну, все ясно. Хоть и противно. Я сделал вид, что не понимаю, что происходит. Пусть выскажется. А потом я его порву: — Не понял. Это что, улики? — Триста целковых. Если Вы все спишете на случайность. Надо же, какая прямота! Даже замаскировать свои намерения не пытается. И, судя по тому, насколько спокоен, ни секунды не сомневается, что взятку я приму. Сдерживаю бешенство изо всех сил, но аж дыхание перехватило от злости! — Вы что задумали? Уберите! — Не побрезгуйте, Ваше Высокобродие! — Прохоров, похоже, гнева моего не распознал, иначе уже бегом бы выбежал со своим саквояжем. — Катенька, она, видимо, вся в мать пошла. Кровь цыганская. Та тоже чуть что — сразу за нож хваталась. Пьяному мне однажды, знаете ли, чуть горло не перерезала. Жаль, быстро сгорела. Чахотка. Так вот в чем причина его настойчивости! Отец считает дочь убийцей. И рассчитывает, что я за триста целковых не стану ее вину доказывать? Нравы, однако, у них в провинции! Я поднялся из-за стола: — Деньги заберите. И покиньте кабинет. Забирайте, забирайте! — я сунул саквояж с деньгами Прохорову в руки. Вот теперь он понял, что я не шучу. И что денег не возьму. И выражение лица его стало злым, где-то даже взбешенным: — Вы бы коней попридержали! Вы в городе без году неделя! Дадите делу ход — пеняйте на себя! — и в бешенстве вылетел за дверь, едва разминувшись с входящим Коробейниковым. Тот посмотрел ему вслед удивленно: — Ох, он и выскочил! Будто черта увидал! — Да у вас тут в городе куда ни плюнь, то черт, то Бафомет! После подобного испытания выдержки заниматься запросами высших инстанций было совершенно невозможно, и я отпустил Антона Андреевича. Домой не хотелось, и, стараясь успокоиться, я решил попробовать разобраться в странной книге, стимулируя свои мыслительные способности небольшой дозой хорошего коньяка. То ли дело было в стимуляторе, то ли я просто устал за день сильнее, чем мне казалось, только я задремал прямо за рабочим столом. Проснулся от острейшего присутствия в комнате чужого человека. И, вскинувшись, с изумлением обнаружил рядом с собой Анну Викторовну Миронову. Вот уж нежданное видение! Я вскочил со стула: — Бог мой, Вы как сюда попали?! Склонила головку к плечу, ответила, как ни в чем не бывало: — Дежурного не было на месте. Отличное объяснение тому, почему меня не предупредили об ее приходе. Но это совсем не объясняет того, что она делает в участке в такое время! — Ротозеи! — я оглядел кабинет. Бутылка и рюмка на столе. И я без сюртука, и галстук ослабил. Да, неловкость налицо. И я еще найду дежурного, из-за которого оказался в этом положении. А сейчас, раз все уже так, как есть, нужно все-таки выяснить, что барышня Миронова забыла ночью в моем кабинете. — Вы зачем пожаловали? — не слишком любезно, конечно. Но я ведь ее и не приглашал. — Катя Прохорова не убивала Олимпиаду, — Анна Викторовна, как всегда приступила прямо к делу, не тратя слов на вступления и хождение вокруг да около. Интересно, это снова ее фантазии, или ей снова повезло найти какие-то новые сведения? Не будем забывать про трость господина Мазаева. Да и книжку про Бафомета тоже она достала. — А вы почему так думаете? — Мне Олимпиада сказала. Мое раздражение, приутихшее после коньяка, вновь вскипело: — Анна Викторовна, я прошу Вас… Перебила меня, торопясь выложить весь свой бред: — А еще она сказала, что ее убил дьявол! Мне уже все труднее давалась сдержанность. Еще немножко, и я сказал бы этой поклоннице мистицизма все, что я думал о свидетельских показаниях покойников: — Вы знаете, я не верю во всю эту чертовщину! Она вскинулась взволнованно, даже руки к груди прижала: — Ну неужели Вы ничего не чувствуете, когда берете в руки эту книгу? Яков Платонович, когда я… Я, как только дотронулась до нее, я дышать не могла, так много зла в ней! Яков Платонович, я умоляю Вас, пойдемте в тот дом! В самом деле умоляет. Голосок дрожит, глаза огромные стали, просто на пол-лица. И в глазах искренний испуг. Мне вспомнилось, как была испугана Анна днем, увидав эту книгу, как бледна. — Там действительно нечистая сила. И разгадка тоже там! Она явно верила в то, что говорила. И переживала искренне, и очень сильно. Сердиться на нее мне уже расхотелось. Но и потакать ее капризам я не собирался: — В любом случае, сейчас ночь. И мы там ничего не найдем. Домой идите. Вас наверняка уже родители потеряли. При упоминании о родителях лицо у нее стало совсем несчастное и как-то по-детски обиженное. Против воли я почувствовал себя последним негодяем. Ладно, не выгонять же ее в ночь, такую расстроенную. Надо хоть чаем напоить. А после провожу домой и прослежу, чтобы ничего с ней не случилось. А то ведь от этой шебутной особы можно чего угодно ждать.***
Мы пили чай и разговаривали. Она сидела напротив на стуле, очень прямо. И улыбалась. И от ее улыбки почему-то бесследно растаяли все мерзкие ощущения сегодняшнего дня, и от раздражения моего не осталось и следа. Удивительная девушка. Казалось бы, прозрачная насквозь. И в то же время загадочная. Мне хотелось понять ее. Хотелось понять, что, кроме любопытства, заставляет ее столь настойчиво вмешиваться в дела полиции, потому что не в любопытстве одном тут было дело. Слишком уж большое значение она придавала этому всему. — Анна Викторовна, зачем вы все это делаете? Она ответила очень серьезно, убежденно: — Я знаю, что могу помочь Вам. И девочкам тоже. Ее серьезность меня забавляла. Она вся меня забавляла. И веселила. И радовала. Настроение поднималось просто стремительно: — Вы не сочтите это за браваду, я позволил себе рюмку коньяка, но, если честно, Вы интригуете меня. Умная. Образованная. Красивая. Еще и медиум. Говорят, всех женихов отвергаете. Откуда Вы только взялись в этой глуши? Улыбнулась мне в ответ: — Имела счастье здесь родиться. — Да нет, нет. Я не то хотел сказать. Вы просто не похожи на девушку из Затонска. — Я надеюсь, это комплимент? Она меня забавляла, а я ее тревожил. Неискушенная в словесных баталиях, разворачивающихся между мужчиной и женщиной, Анна явно не знала, как реагировать на мой легкий флирт. Но характер взял свое, и она перешла в наступление: — А теперь я Вас спрошу. Как Вы оказались в этой глуши? Вот ведь любопытная особа! Решила отплатить мне за расспросы? Ну, мои истории не для прелестных ушек юных барышень: — Это длинная история. — А говорят, что в Петербурге Вы были чиновником по особым поручениям. — Говорят, что был. Но это не интересно. — А мне очень интересно! — даже чуть подпрыгнула на стуле от любопытства! Так просто она не отстанет. Не тот характер. И зачем я ввязался в этот разговор? А Анна меж тем продолжала: — А еще говорят, что столицу Вы оставили из-за женщины. Отомстила. Теперь неловко мне. Я и не сомневался, что сплетни в Затонске быстрее ветра расходятся, но почему-то надеялся, что столь юная особа, как Анна Викторовна, их не слышала. Зря надеялся, как видно. — Вы оставили ее? — Столицу? — Женщину. Боже, и что я должен на это ответить? И что вообще за дело этому ребенку до моего прошлого? Да и до настоящего, если уж на то пошло! Лучше всего ответить нейтрально, не показывая, что я отлично понимаю, что именно ее интересует: — Ну да. — Совсем оставили? И в этот весьма душераздирающий момент, когда я уже не знал, куда деваться от прямых ее вопросов, Бог услышал мои молитвы. И послал мне ангела-спасителя в лице Антона Андреевича Коробейникова, ввалившегося в кабинет по совершенно непонятной надобности. — Антон Андреевич, какого черта Вы здесь делаете в столь поздний час? — Прошу прощения… — Коробейников смутился то ли моего резкого тона, то ли картины ему представшей. И в самом деле, резонно было бы у меня спросить, какого черта я тут делаю в такой час, да еще в компании юной барышни! — Протоколы… поднакопилось… Анна Викторовна, добрый вечер. Она поздоровалась с ним смущенно. Коробейников сунул папки на свой стол: — На сегодня я закончил, с Вашего позволения… Он явно вознамерился уйти, дабы не мешать нашему тет-а-тет. Ну, нет. Я не собирался отпускать этот дар Богов: — Нет-нет, подождите! Хорошо, что Вы пришли. Вы проводите Анну Викторовну домой. Лучше он, чем я. К тому же, и о репутации девушки следует подумать. Если в Затонске даже юные девицы осведомлены о моем прошлом, не стоит компрометировать барышню появлением вечером на улице в обществе дуэлянта и дамского угодника. — С превеликой радостью! — от пущего усердия Коробейников аж в струнку вытянулся. Ох, как же искренне это прозвучало! Для него и вправду радость оказать ей услугу. Тем более, что его Анна Викторовна уж точно не будет донимать своим несносным любопытством и неловкими вопросами. Знал бы я тогда, чем закончится для них это провожание, сам бы отвел, плюнув на репутацию и прочие резоны. Она послушно встала, надела шляпку: — Всего доброго. — Всегда рад Вас видеть, Анна Викторовна. И не солгал ведь. Видеть и вправду рад всегда. А вот в разговорах мне следует быть осторожнее. Да и вообще в общении. Пока мне не поступил еще один вызов на дуэль, от папеньки или дядюшки. Но до чего же она все-таки светлое создание! Даже удивительно, как в нашем не самом устроенном и довольно мрачном мире мог вырасти такой чистый ангел.***
С утра пораньше, по дороге в управление я решил заглянуть в ломбард к Молчалину. Ни за чем конкретным. Так, побеседовать. А ну как вчерашняя их ссора с Прохоровым даст свои плоды? Молчалин уже был за прилавком и беседовал с клиенткой. При виде меня разговор быстро свернул, прогнулся угодливо: — Яков Платоныч! Чем могу служить? Заложить чего пришли? Или присматриваете? — Да нет, — поддержал я нейтральный тон. — Мимо проходил, решил полюбопытствовать. — Ну, любопытствовать — это ваша работа! — продолжал демонстрировать радушие Молчалин. Его наигранная слащавость мне надоела: — О чем же Вы спорили вчера с господином Прохоровым в доме Курехина? — Помилуйте, какой спор? Мы же там вместе были! — Да перестаньте! Я собственными глазами видел, как уже после этого вы друг на друга с кулаками кидались. Слащавость покинула Молчалина напрочь: — Это по нашим делам торговым. Бывает-с. Забавляли меня эти отсылки к «торговым делам». Упоминал их Молчалин каждый раз таким тоном, будто о тайне военной говорил, которая меня не касается, и знать которую я права не имею. Ошибаетесь, господин Молчалин. Если заинтересуют меня ваши торговые тайны, вы мне их выложите тут же. Только вот интуиция мне подсказывает, что они тут вовсе ни при чем: — Что-то Вы скрываете от меня, господин Молчалин. Он подобрался весь, стал переставлять вещи на прилавке, изображая занятость: — Не понимаю вас. Ишь, как нервничает. Аж руки дрожат. Пожалуй, он послабее Прохорова будет. И если еще надавить, может, что и расскажет. — Ваш друг, Курехин, повесился. Его дочь убита. И что-то мне подсказывает, что это не последнее несчастье. Молчалин отвел глаза и расстроено развел руками: — На все воля Божья. Знает, точно знает. Почему же молчит? Его запирательство меня раздражило настолько, что я позволил себе повысить тон: — Да очнитесь Вы! Что с вами случилось? Трое друзей, трое компаньонов. Всю жизнь вместе. А здесь — один повесился, а двое других готовы задушить друг друга? Тут в разговор вмешалась барышня-клиентка, о которой я вовсе позабыл: — А что, неужто Вы Катьку Прохорову в тюрьму упечете? Спасибо, барышня, вовремя реплику подбросили. Вот и еще один рычаг давления на Молчалина образовался: — Ну, почему же только Катю? Соня Молчалина тоже под подозрением. Вы же понимаете это, Захар Петрович? — обратился я к Молчалину. Молчалин, вовсе бледный уже, начал истово креститься на образа: — Господи, спаси и сохрани, убереги душу невинную! Надо же, набожный какой у нас ростовщик-то! — Да не с Господом, со мной Вам нужно разговаривать. — Не богохульствуйте! — возмутился Молчалин. — Я хотел сказать, что только я смогу Вам помочь. И оставив Молчалина в расстроенных чувствах, я удалился. Теперь ему надо дать время подумать. Возможно, одумается и все расскажет. Что же за тайна у них такая, что даже убийство девочки и угроза собственной дочери не заставила его открыться? И ведь напуган он, дальше некуда, я же вижу! И не только мной, еще чем-то! А ну как новые жертвы будут? Что за люди! Неужели их тайны могут быть дороже жизни ребенка?! И я отправился в управление. Может быть, хоть там появились какие-нибудь новости, могущие пролить свет на эту загадку.***
В управлении меня ожидали такие новости, что я едва удержался, чтобы не убить Коробейникова. Послал, называется, помощника, проводить барышню, дабы оградить от неприятностей! В результате эта парочка полезла ночью в заброшенный дом, где произошло убийство. Там на них напал какой-то человек, которого Антон Андреевич еще и упустил потом. Да к тому же выяснилось, что этот человек зачем-то выяснял у местного дворника, где живет Анна Викторовна. И Коробейников в попытке проявить бдительность еще и переполошил среди ночи все семейство Мироновых. Впрочем, последнее, возможно, и не так плохо. Возможно, Виктор Иванович встревожится и станет лучше за дочерью смотреть, а то ее ночные прогулки Бог знает, чем могут закончиться. Читать нотации Антону Андреевичу я не стал. Бесполезно. И так понятно, что инициатива в ночном посещении места убийства принадлежала Анне Викторовне. А он ни в чем отказать ей не может, ко льву в пасть полезет по ее желанию, не то что в заброшенный дом. Ладно, надеюсь, барышня Миронова испугалась достаточно сильно, и это хоть на время отбило у нее страсть к авантюрным приключениям. А мы пока допросим дворника, который явно замешан в этой истории. Хоть какой-то бонус с ночных приключений. Дворник на допросе вел себя спокойно, расслабленно даже. Даже на «ты» перешел панибратски. Коробейников, знакомый ему еще по вчерашнему вечеру, явно не внушал ему опасений. Что ж, для опасений есть я: — Антон Андреич у нас лицо государственное. Так что ты ему не тыкай! Говори, кто к тебе вчера приходил! Подействовало. Испугался, аж на вытяжку встал. Шапку мнет. Но правду пока говорить не собирается: — Да приходит тут один, водки выпить… — Не знаешь, с кем водку пьешь? Заметался, сердешный, аж задышал тяжело со страху: — Не знаю! Весь город говорит об этом убийстве, вот и мы поговорили! — Яков Платоныч, — вмешался в разговор городовой, который в это время как раз обыскивал соседнюю комнату, — вот, под половицей нашли. Однако. Деньги, и немалые. Откуда бы у дворника такие деньги-то? — Наследство получил? Дворник совсем с лица спал, трясется. Я подошел к нему в плотную, чтоб еще усилить давление: — За что он тебе платит? Тот молчал. Трясся, но молчал, гад. Добавим: — Ты барышню убил?! Дожал я его-таки. Взметнулся, бородой затряс, аж взвыл: — Не убивал! Не убивал я!!! — А кто убил, говори! — Не знаю, не видел! — А этот твой приятель? За что он тебе деньги заплатил?! Заюлил, глаза отводит. Сейчас опять соврет. — Как Курехин-то повесился и вдова съехала, он тут и появился. Говорит, барахлишко ненужное забрать. А кому оно нужно, ненужное? Деньги большие обещал! Точно, соврал. Ох, как они мне все надоели, с глупыми их тайнами, с наивными попытками меня провести: — Да за такие деньжищи можно воз нового барахла купить! За что он тебе деньги на самом деле платит? — Приходил он тайком. Вот, похоже, правда началась. — И барышня молодая приходила? — И барышня. Тосковала она по отцу, посещала дом покинутый. У меня от жуткого подозрения аж в глазах потемнело! Барышня, девочка, ребенок еще! Сам не заметил, как схватил мерзавца за ворот, к стене притиснул: — Сводник ты поганый! Сгниешь на каторге! — Нет! Нет!!! Ничего такого не было!!! Да зачем мне это нужно?! Отпирается еще? Убью мерзавца! Своими руками задушу, при попытке к бегству! — Я проследил за ними! Говорили они! Таинственно так, о демонах всяких! Б… Ба… — Бафомет? Бешенство мое стало отступать. Бафомет — имя демона из той книги. Может, и вправду просто говорили? — Он самый! — дворник, перепуганный мною, частил, торопясь все выложить. — Ну, я подумал, если просто разговаривают, то греха большого нет. А потом и подружки ее стали захаживать. В игры разные играли. А потом ЭТО случилось. Убийство. — А приятель этот твой, он был здесь в ночь убийства? — Не знаю. Спал я, выпивши. Снова врет? Снова страх потерял? — Где он живет? — Да не знаю я! — чуть не плакал дворник. — Побирается он по миру, Божий человек. Ну, все! Хватит с меня вранья этого! Я снова дал волю своей злости, ухватил за воротник, встряхнул как следует: — Божий человек с такими деньжищами?! Где! Он! Живет! Не кричал, хрипел задушено: — Не знаю! Ей Богу не знаю! Коробейников вмешался, испуганный моей яростью: — Яков Платоныч! Отпустили бы Вы его от греха подальше! Не ровен час, задушите. И в самом деле отпустить надо. Пока и вправду не задушил. Уж больно бесил меня этот гад, ради денег покрывающий убийцу ребенка. Отступил на шаг, перевел дыхание. Что-то беда у меня с самообладанием. Не дело это. Перепуганный дворник лопотал, пытаясь хоть что-нибудь мне рассказать, пока я снова не рассердился: — Нехороший этот дом! Многие сюда хаживали! И друг этого висельника, купец Молчалин, захаживал… — Молчалин? — Он самый! Он и вчера тут был, пока следствие шло. Он искал что-то в доме. А вот это уже действительно интересно. И нуждается в прояснении. — Что ж мне с тобой делать-то? — я взглянул на дворника. Перепуган дальше некуда. — Ваше благородие! Да не виноват я! — бросился в ноги, за сюртук хватает. Ну, в убийстве он точно не виноват, в этом я уверен. И сажать его вроде не за что пока. Разве что попробовать использовать с пользой для расследования: — Ладно. Сиди здесь. А как приятель твой придет, в полицию сообщишь, — закивал истово. На все уже согласен с перепугу. — Тихонько сообщи. Иначе за убийство пойдешь на каторгу. Вот так. Надеюсь, теперь он будет бояться меня больше, чем своего таинственного приятеля. И сделает все, как надо. — Городовых отпускайте, — велел я Коробейникову. —А сами оставайтесь здесь. Следите и за домом, и за дворником, глаз с него не спускайте. Если появится черный человек — проследите. Пусть посидит в засаде, поскучает и подумает над своим поведением. Может, в следующий раз будет осторожнее и внимательнее. Антон Андреевич, похоже, понимал, что наказан за дело, кивал виновато. Но нашел в себе смелость осведомиться: — А вы? А я к Молчалину. Надо же выяснить, что же искал господин Молчалин в проклятом доме. Надеюсь, мой утренний визит уже оказал свое влияние, и теперь господин купец станет разговорчивее.***
Я шел по улице к лавке Молчалина, борясь с раздражением. Все в этом деле бесило меня. Врущий дворник, хранящие свои тайны купцы! Ребенка убили! Зарезали! А им тайны свои дороже! Да еще мистицизм этот, Бафомет чертов. Он-то здесь при чем? Только дьявола в подозреваемые мне не хватало. А пуще всего раздражала меня собственная моя несдержанность. С юности я знал за собой склонность к сильным эмоциям, и рано научился их контролировать. Случалось мне, конечно, порой терять контроль, особенно по молодости, но все же обычно я властвовал над моими эмоциями, а не они надо мной. И сегодняшний взрыв всерьез меня расстроил. Нельзя так, господин следователь. Чтобы думать, нужна холодная ясная голова. А кулаками жандармы пусть работают. На этом пике самобичевания меня и застал неожиданный оклик: — Яков Платонович! Яков Платонович!!! Я обернулся. И плохое настроение улетучилось мгновенно, как туман под лучами солнца. Барышня Миронова! Мой вечный источник хорошего настроения! И когда она успела им стать? — Анна Викторовна! Я помог ей покинуть коляску, из которой она пыталась выпрыгнуть едва ли не на ходу, торопясь обратить на себя мое внимание. — Яков Платонович, мне срочно нужна Ваша помощь! Как всегда взволнована, как всегда чем-то озабочена. И соломенная шляпка, как всегда, непослушно съезжает на правый глаз. — Мне кажется, что нужно проверить насчет смерти купца Курехина. Действительно ли он покончил с собой, или… Подняла на меня огромные голубые глазищи, не в силах выговорить злое слово. — Убили? — Да! — Сначала убили отца, а потом и дочь? Но зачем? Не стоило бы мне, конечно, обсуждать с барышней тему убийства. И провоцировать ее страсть к расследованиям не стоило бы. Но после сегодняшнего отвратительного утра разговор с ней меня согревал и утешал, и я не смог отказать себе в этой слабости. Пусть пофантазирует. А потом я уж прослежу, чтобы она не вмешивалась больше в расследование. Вполне достаточно приключений вчерашней ночи. — Эти две смерти, они, как мне кажется, очень тесно связаны! Это в моих видениях! Как ни старался я изображать серьезное внимание, но при словах о видениях улыбка начала брать верх на моем лице. — Да, а еще я вижу рядом с девочкой высокого человека в черном. Он как-то с кладбищем связан. Как она озабочена! И как серьезно относится к своим снам! И насколько искренне верит, что они и вправду способны мне помочь! Борюсь с непрошеной улыбкой изо всех сил: — Кладбища, видения… — И могилы! — маленький пальчик взлетел вверх, подчеркивая значимость сказанного. — А еще человек в могиле! Кажется, все рассказала. Смотрит прямо в глаза, ждет реакции. Личико взволнованное, голубые глазищи распахнуты дальше некуда. Ждет реакции на свою «информацию». И ведь отлично знает, как я отношусь к любого рода мистике. И все же рассказывала так серьезно, подробно, не упуская ни одной мелочи. Для нее это все взаправду. Не стоит обижать насмешкой столь искреннее желание помочь. Пусть оно и вызвано, как мне кажется, больше заинтересованностью юной девушки во внимании взрослого мужчины. Но и в этом случае тем более нужен весь такт, чтобы не ранить эту просыпающуюся женщину. Хотя и поощрять ее тоже не следует, несомненно. Тем более, что на роль объекта девичьих грез я не подхожу совершенно. И все же, до чего же она прелестна! — Вы не волнуйтесь так, Анна Викторовна, — я старался говорить спокойно и серьезно, с мягкой успокаивающей улыбкой, — я приму Ваши умозаключения к сведению. Вы меня простите, мне пора. Она смотрела растерянно. И хотела верить, что я отношусь к ее словам всерьез, и не верится ей. Ну до чего ж очаровательный ребенок! И я, не удержавшись, взял ее руку, перевернул и поцеловал маленькую теплую ладошку: — Всегда рад вас видеть. И ушел, оставляя ее стоять и смотреть мне в след. Ох, не стоило этого делать, господин надворный советник, ох не стоило! Да что с вами сегодня? Снова эмоции властвуют рассудком? Но настроение у меня при этом самое радужное.***
Радужное мое настроение продержалось недолго, лишь до лавки Молчалина. Лавка, открытая утром, была заперта. На мой стук ответил приказчик: — Не принимают-с. — Полиция, отопри! — Полиция? — он открыл передо мной дверь, — так, а ваши-то уже уехали все! Это еще что за странные фокусы? Что я пропустил? — Какие наши? Что случилось? — Хозяина из петли вынули, — вздохнул мне в ответ приказчик. — Как из петли? — Да только что. Пришел в ломбард и повесился. В чулане. Вот это новость! — А где тело? — Ваши увезли уже, — приказчик, похоже, не прочь был пообщаться с полицейским. — Хозяин-то, он все, прости Господи, нечистую силу видел. — Да что с ним случилось? И в самом деле, что? Ведь я этим утром с ним разговаривал. И был он вполне разумен, на нечисть не жаловался. Или это я его так напугал? Так что за тайна у него такая была, что он предпочел петлю правдивому рассказу? А может, и не повесился он вовсе, а помог кто? Может, и Курехину все-таки кто-то помог? — А кто его знает? Последнее время все мрачный ходил, видения ему мерещились. Духа нечистого боялся до смерти. И в самом деле, это похоже на рассказ вдовы Курехина о последних днях ее мужа. Чертовщина какая-то. Но по крайней мере, в данном случае у нас есть труп. Надо навестить доктора Милца, узнать, что сей труп ему поведал.***
Доктор Милц уже закончил вскрытие тела Молчалина. И почему-то оно настроило его на философский лад: — Venit mors velociter, Rapit nos atrociter. Что в переводе означает: «Смерть приходит к нам быстро и уносит нас, увы, безжалостно». Но мне сегодня как-то не до философии с латынью было: — А если точнее? Доктор вздохнул, то ли из-за темы разговора, то ли из-за моего равнодушия к его философствованиям: — А если точнее, то повесился на бельевой веревке. Все. — Точно, сам повесился? -Абсолютно. Нет никаких следов борьбы. Еще одна версия коту под хвост. Что за дело такое гадкое? И с чего они все в петлю-то лезут? И ни одной зацепки ведь. Одна надежда, что Коробейников в доме Курехина поймает что-нибудь интересное. Или кого-нибудь.***
Коробейников не подвел. В дом, вопреки всем ожиданиям, явились Катя Прохорова и Соня Молчалина. И тут-то выяснилось многое. И Коробейников, сперва тщательно подслушав их беседу, девочек задержал. А потом вызвал в дом меня. Оказалось, той ночью у Олимпиады и вправду был сверток. А в свертке амулет, приносящий удачу. Его-то и искал в доме Молчалин, не зная, что в ночь убийства сверток с амулетом припрятала его же собственная дочь. Вот ведь расторопные барышни! У них чуть не на глазах подругу зарезали, а они и книгу припрятать успели, и амулет. Но главное было в том, что амулет Молчалин искал не для себя. У него его требовал какой-то черный человек. И нынче вечеров в доме Курехина Молчалин обещал амулет ему передать. Но не нашел. И с перепугу, видать, полез в петлю. Я вертел в руках амулет. Просто ржавый наконечник стрелы. И из-за него погибло уже три человека. Воистину, суеверия губительны. — Когда отец Олимпиады на себя руки наложил, — рассказывала Катя Прохорова, — тосковала она очень. Стала ходить сюда, в дом. Тут он ее и встретил, этот черный дьявол. Он стал учить ее всякому колдовству, чтобы она могла с отцом поговорить. Вот мерзавец! Воспользовался горем девочки, заморочил ей голову, а после и вовсе зарезал. И все из-за ржавой железки! Ну, погоди, доберусь я до тебя! — Однажды он сказал ей, чтобы она принесла наконечник стрелы, — продолжала Катя, — будто бы он нужен для ритуала. — А я еще раньше подслушала разговор моего батюшки с батюшкой Кати, — вступила в рассказ Соня Молчалина. — Они говорили, что у них амулет пропал. И что теперь удача не будет сопутствовать им. Так вот, этот наконечник как раз Липка-то и украла, когда он у ее отца был. В принципе, все было ясно. И кто убил, и почему убил. Оставались детали, но их можно прояснить и позже. А сейчас главным было задержать убийцу, благо теперь известно, где он точно будет этим вечером: — Значит, он обещал за этим амулетом сегодня сюда прийти? — Да, он так папе утром сказал. А папа его Филином еще называл, — Соня запнулась под моим взглядом. — А потом меня во дворе увидел. И сказал, что ждать будет сегодня вечером здесь нас с Катей. И амулетом. Ждать будет? Отлично. Вот и мы его подождем. Я отпустил девочек, наказав им идти прямо домой, никуда не сворачивая. И занялся организацией засады. Не хватало еще упустить мерзавца из-за какой-то глупой оплошности.***
Он пришел поздно вечером, уже затемно. Я нисколько и не сомневался, что он придет. Похоже, для него на этом амулете свет клином сошелся. Он, ради того, чтобы его получить, на все пойдет. Одержимый. Опасный противник, очень опасный. И чуть не ушел ведь! Осознав, что попал в засаду, сразу бросился наутек. Откинул с пути Коробейникова, раскидал городовых. Да вот только я уже встречался с одержимыми и предполагал такой исход. Поэтому и занял позицию не в доме, а на улице, поджидая, пока он выскочит. И, не мудрствуя долго, просто оглушил его, чтоб не сопротивлялся. А там и городовые подбежали, повязали мерзавца. И в этот момент, когда я уже готов был вздохнуть с облегчением, проклятое дело подкинуло мне еще одно испытание для выдержки. Из-за угла дома, бледный и взволнованный, выбежал адвокат Миронов: — Яков Платонович! Яков Платонович!!! Анна! Анна пропала! Сердце остановилось на мгновение, потом забилось с бешеной скоростью: — Как пропала? — Целый день ее не было. А утром соседи видели, как она садилась на извозчика. Я боюсь, грешным делом, не пошла ли она искать следы этого пресловутого «черного человека»! Ни минуты не сомневался я, что страхи Виктора Ивановича оправданны. И что Анна Викторовна пропала именно в связи с этим делом. Видно, не поверила мне, что я отнесусь к ее словам всерьез, и продолжила собственное расследование. И попала в беду. Господи, и хорошо, если жива еще! Этот гад одержимый, который ребенка зарезать не устрашился ради своего амулета, он же с ней что угодно сделать мог! — Я встретил ее утром, и она что-то говорила о кладбище! Я повернулся к Филину. Он понял все по моему лицу. Понял и оскалил в гадкой ухмылке страшные черные зубы. Сдержанность моя лопнула мыльным пузырем. Сейчас он мне все расскажет, все. И если только она пострадала… Понадобилась всего пара минут, чтобы он рассказал, где спрятал Анну. И еще несколько минут и пара городовых вкупе с Мироновым, чтобы отобрать у меня его живым.***
Мы с Мироновым бежали по ночному кладбищу, боясь не успеть. Я не прощу себе, если мы не успеем. Как, ну как я мог отпустить ее тогда днем?! Ведь знаю же ее характер, знаю, что она не остановится, если считает, что права! Нужно было проследить, чтобы она поехала домой. Нужно было предупредить ее родителей, потребовать, чтобы заперли! Самому запереть нужно было! И выпороть, чтоб не лезла, куда не надо! И выпорю, как только найду! Господи, только бы найти живой! Нашли, успели. Склеп в самом дальнем конце кладбища, страшный и холодный, неподъемная дверь, запертая на огромный засов. Не знали бы, где искать, не нашли бы ни за что. Анна сидела в углу, на какой-то подстилке. Растрепанная, с чумазым заплаканным личиком. Перепуганная насмерть. Со связанными за спиной руками. Живая. Слава Богу, живая. Слава Богу.***
На следующее утро я допрашивал Прохорова, единственного оставшегося в живых из троицы друзей. Виктор Миронов присутствовал, как его адвокат. Анна пришла с ним, видимо, снова в качестве ассистентки. Я не стал возражать. Сказать по правде, я был рад ее видеть. После пережитого мною вчера ужаса, пока мы искали ее на кладбище и не чаяли найти живой, я нуждался в том, чтобы собственными глазами убедиться, что с ней все в порядке. И был благодарен в душе Виктору Миронову, невольно предоставившему мне такую возможность. Анна была бледна и спокойна, но было понятно, что вчерашние опасности и приключения не повлияли на нее сильно. По крайней мере, они явно не сломили ее дух и не укротили ее любопытство. Ведь не по собственной воле, уверен, папенька взял ее в управление. Барышня настояла, хотела услышать финал драмы. А папенька, по обыкновению, отказать не смог. Ладно, пусть слушает. Здесь и сейчас она в полной безопасности. — Господин Прохоров, советую Вам рассказать все самому. От начала и до конца. Начните с того, как Вы работали на кладбище. Прохоров, растерявший львиную долю своего высокомерия, нервно сглотнул и обратился к Виктору Ивановичу: — Вы меня будете защищать? Миронов смотрел на него сурово: — Не все решают деньги, Геннадий Демьянович. Все зависит от Вашего рассказа. Прохоров задумался на минуту и, видимо, принял решение: — Ну, что ж, можно и рассказать. Если б не Катя, унес бы эту тайну с собой в могилу. Было это семнадцать лет назад. Мы промышляли грабежами, раскапывали могилы, и горя не знали. Было нас трое: я, Курехин и Молчалин. Как-то раз мы вскрыли могилу и обнаружили, что покойник лежит не так, как все, лицом вниз. — Бабка моя сказывала, так ведьмаков хоронили, — встрял Коробейников, — ну, в тех случаях, когда их вообще хоронили. — И перекрестился размашисто. Видно было, что появившийся в рассказе мистический компонент сильно подстегнул его богатое воображение. Я посмотрел на него строго, и поторопил Прохорова: — Дальше! — У этой могилы, — продолжил он со вздохом, — нас застал один человек, в черном. То ли в плаще, то ли в рясе. Мы, признаться, струхнули тогда не на шутку. — Что же он вам такого сказал? Прохоров рассмеялся саркастически: — Он спросил, почему мы потревожили могилу! Дурак! Да и мы тоже хороши, испугались какого-то юродивого, в Сибирь аж убежали. — И что вы с ним сделали? — Сбросили в могилу. Виктор Миронов раздраженно отвернулся к окну. Анна сидела неподвижно, не сводя глаз с Прохорова. Все эмоции были написаны на лице — Прохоров вызывал у нее отвращение, гадливость даже. Лично я полностью разделял эти эмоции. Но допрос все равно нужно продолжать: — А что случилось с этим человеком в черном? — Да мы и думать о нем забыли, — продолжил Прохоров. — Надеялись, что он зашибся насмерть там, в этой могиле. Вот в это я точно верю без труда. Именно так они и думали. И совесть их не тревожила. Да и была ли у них совесть-то? Впрочем, неважно это теперь. Нынешние дела важнее минувших, тем более, что на каторгу себе господин Прохоров уже наговорил, осквернение могил срока давности не имеет. И я сомневаюсь, что адвокат Миронов захочет защищать такого клиента. — Неужели вы решили, — спросил я, крутя в руках наконечник, — что с этим амулетом вам удастся разбогатеть? Прохоров стал неожиданно серьезным: — Да мы тоже сначала решили, что это так, безделушка. Но как только мы его нашли, все изменилось. Деньги к нам пошли. И тогда я все понял! — Что вы поняли? — отвратительный он все-таки. Да еще каждое слово из него тащить приходится. — Что сила в этом наконечнике! М-да. Если и есть в мире чудеса, то вот они, передо мной. Три разумных, образованных человека, успешные в делах люди, практичные. А вот поддались суеверию. Ведь Прохоров и вправду верит в то, что говорит. Верит, что в этом ржавом наконечнике стрелы заключена волшебная сила. И партнеры его верили. А Прохоров продолжал тем временем: — С тех пор мы держали его у себя, по очереди. Месяц у одного, месяц у другого. Ну, и делами ворочали. Сначала в Сибири, потом в Затонск вернулись. Семьями обросли, дома построили. Жизнь пошла. Анна не выдержала: — И что же положило конец этой идиллии? — Глупость! — в голосе Прохорова пробилась злость, — моя глупость! Ко мне пришел этот человек в черном, тот самый. Назвался Филином. Сказал, что был на каторге, долго нас искал. Попросил вернуть ему вещь, которая мне не принадлежит. Иначе он убьет меня и мою семью. И в самом деле, глупость. Глупость, приведшая к трем смертям. А еще жадность. — И вы ему поверили? Прохоров усмехается: — Нет. Курехин поверил. — А почему же вы не пришли сюда в полицию? Предложили ему деньги? — Да, только деньги его не интересовали, — со злостью продолжил Прохоров. — Ему нужен был амулет. А он, как на грех, куда-то пропал. — Потому что его взяла Олимпиада, — пояснила Анна Викторовна и отошла к окну. Видимо, смотреть далее на господина Прохорова сил у нее не было больше. — А мы грешили друг на друга, ссорились! Боялись, что без него удача отвернется от нас. — И что дальше? — я подгонял Прохорова, уже даже не поднимая на него глаз. Я тоже хотел отойти к окну. А лучше и из кабинета выйти. Но мне нельзя. — Что было дальше? — Этот безумец преследовал нас, не оставлял в покое, — видимо, почувствовав настроение, витавшее в кабинете, Прохоров заговорил быстрее. — Курехин не выдержал и через месяц повесился. — А вы? Вы что делали? — Анна Викторовна не столько спрашивала, сколько обвиняла. Она явно считала, что именно трое купцов со своей жадностью виноваты в смерти Олимпиады Курехиной. И я не мог с нею не согласиться. Если бы Прохоров сразу отдал амулет, все живы бы остались. Ох уж жадность человеческая, вечная причина преступлений! — Я, — к Прохорову вернулась часть былого высокомерия, — я обрадовался даже этому! Ну, спесь-то я с него сейчас собью: — Решили, что Филин нашел этот амулет? И после смерти Курехина все закончится? Так? — Но ничего не закончилось, — подхватила мою фразу Анна Викторовна. — Следующей жертвой стала дочь Курехина, Олимпиада. Она очень переживала о смерти отца и часто приходила в этот заброшенный дом. И разумеется, Филин заметил ее. И взял в оборот. Вот теперь Прохоров выглядел и вправду подавленным. Видимо, вспомнил о том, что его действия и решения привели, в конце концов, к гибели ребенка. А Анна продолжала излагать свою версию событий: — Он внушил ей, что этот наконечник необходим для магии. Надеялся таким способом выманить его у нее. Я горько усмехнулся: — Да. Князь тьмы прятался в кладовке. И выскочил из нее, когда девочки вызывали духов и обронили свечу. Он хотел срезать этот амулет с шеи Олимпиады. Думал, что она всегда его носит на себе. И по случайности зарезал ее. Прохоров сидел молча, глядя в пол. — Ну, вот все и выяснилось, господин Прохоров. Я поднялся из-за стола. Поднялся и господин Миронов, надел шляпу, сделал знак дочери следовать за ним. Прохоров проводил его взглядом, но промолчал. Видимо, понял. — Вы арестованы, господин Прохоров. Сроков давности такие преступления не имеют. Все, слава Богу. Дело закрыто. Остались формальности, не требующие от меня общения с Прохоровым. Да и вовсе не требующие моего присутствия. И, воспользовавшись появившимся свободным временем, я решил нанести визит Анне Викторовне. Она выглядела такой расстроенной во время допроса. Мне хотелось убедиться, что она восстановила душевное равновесие после всех тягот, выпавших на ее долю. А еще, как бы не было мне сложно себе в этом признаться, я просто хотел ее видеть. После исповеди Прохорова, после всего этого дела на душе оставался омерзительнейший осадок. И я точно знал, что, или, вернее, кто сможет его развеять в одну минуту.***
Анны Викторовны дома не оказалось, но, по словам маменьки, она должна была прибыть с минуты на минуту. А в ожидании ее я в обществе Марии Тимофеевны Мироновой разыгрывал мучительный спектакль под названием «светская беседа». Или «допрос с пристрастием», так будет точнее. — Может быть, все-таки чайку? — Марья Тимофевна улыбалась мне вежливо, но я отчетливо чувствовал, насколько я ей не нравлюсь. И не мог ее не понять: сыщик с репутацией дуэлянта и волокиты — оживший кошмар матери юной девицы. — Нет-нет. Благодарю. Я улыбался вежливо и из последних сил сдерживался, чтобы не сбежать. — Надолго Вы к нам? Я Затонск имею в виду. — Трудно сказать. Наперед не загадываю. — А позвольте узнать, Вы женаты? Экая, право, прямолинейность. Сильно, видимо, она о дочери беспокоится. — Нет. И не был. — А что ж так? — улыбка стала еще более колючей. — Достойной спутницы не нашлось? — Ну, скорее, меня не находят достойным. — Ну, это зря — улыбнулась она мне в ответ. Еще пара вопросов, и я точно сбегу. Но тут, как ответ на мои молитвы, в ворота сада въехала Анна Викторовна на своем велосипеде. Я с почти неприличной стремительностью поднялся ей навстречу. Она подъехала, ослепила нас с Марьей Тимофеевной нежной своей улыбкой: — Пойдемте в сад? Я поклонился Марии Тимофеевне: — Спасибо за чай. Она кивнула мне в ответ. Видно было по выражению лица, что перспектива прогулки ее дочери по саду в компании всяких там сомнительных сыщиков ей вовсе не нравилась. Но перечить не стала. Похоже, очаровательная Анна Викторовна из родителей веревки вьет. Мы шли по аллее и беседовали. Анна, сегодня снова напоминавшая сорванца, слезла с велосипеда и шла рядом со мной. — Хотели бы иметь этот амулет, Анна Викторовна? — Да вы что?! — изумилась так искренне. — Все-таки магический предмет. — Нет. Его лучше отнести на кладбище. Я усмехнулся ее суеверию: — Ну, это вряд ли. Полиция магией не занимается. А это вещественное доказательство. — Ну, тогда давайте его уничтожим! — Боитесь, что заберу его себе на удачу? Она рассмеялась светло мне в ответ: — Нет. За Вас я не боюсь, — и вновь сделалась озабоченной, — но мало ли к какому человеку оно может попасть в руки! Как она серьезна. И вправду беспокоится? Что за суеверия, право. Ведь разумная, образованная девушка, а впечатляется такой ерундой. — Вы все о магии? Но это лишь плод воображения наших фигурантов. Кстати, я навещал Филина. За месяцы поиска этого амулета он совершенно свихнулся и наверняка отправится в лечебницу. Она в задумчивости покрутила локон: — Странно, но мне почему-то совсем его не жаль. Да, для нее это, пожалуй, и в самом деле странно. Эта замечательная девушка и вправду способна пожалеть человека, который ее похитил и чуть не убил. И пожалела бы, я думаю, если бы от его руки не погибла Олимпиада Курехина. Удивительно чистая у нее душа, никакое зло не может погасить этот свет. Захотелось сказать ей что-нибудь, что порадует ее, вызовет улыбку. По прошлому опыту, такая тема у меня имелась. Попробуем? — Странно, как Вам все-таки это удается? — Что именно? — подняла она на меня взгляд. — Но ведь все произошло именно так, как Вы и предполагали с самого начала. Анна остановилась, посмотрела мне в глаза очень серьезным и долгим взглядом, будто высматривая, достоин ли я узнать ее тайну: — Просто они говорят со мной. Ну, как обычно. Играем в медиума. Ладно, пусть играет во что угодно, лишь бы не в расследования убийств. — Интригуете Вы меня. — Да вы что! — рассмеялась она в ответ. — Я Вам всегда только правду говорю! А вот Вы не хотите мне ничего о себе нового рассказать! — сказала, и взглянула кокетливо из-под полей непослушно съехавшей шляпки. Снова она за свое! И ведь тут не появится Коробейников, чтобы прервать ставший неловким разговор. Нет уж, никаких расспросов. Мне ее маменьки на сегодня хватило с лихвой. Так что я ответил твердо и недвусмысленно: — Да просто врать не хочется, а правду говорить не имею права. Сказал, и понял вдруг, что вот это и есть самая что ни на есть правда. Именно этой замечательной юной девушке мне бы хотелось рассказать всю мою жизнь, без утайки. Даже то, что я и в самом деле не имею права озвучить. Наваждение, право, какое-то. Моего замешательства она не заметила, конечно, а продолжала атаку: — И что, я опять у Вас ничего нового не узнаю? Вот ведь неугомонная! Попробовать ее смутить, что ли? Может, с мысли собью: — Льстит мне Ваше внимание. Теперь наверняка запишут в ваши женихи. Но у Анны Викторовны сегодня не было настроения смущаться. — Боитесь? — взглянула с улыбкой из-под ресниц, накручивая на пальчик непослушный локон. — Опасаюсь. Она рассмеялась звонко, от души: — Ой, Вы так непохожи на человека, который боится пересудов! Между прочим, — подарила она мне еще один кокетливый взгляд, — Вас и так уже записали в дамские угодники. — Это почему? — удивился я. — Ну, знаете… Слава бежит впереди вас. Сменил тему, называется. Должен был бы уже привыкнуть, что, если Анна Викторовна идет к цели, остановить ее невозможно. Может, она успокоится, если ей рассказать хоть часть правды? — Вы о той дуэли? Не верьте. Все было совершенно иначе. — Да это все неважно, — сказала она, взмахнув шляпкой. — Главное, что Вы оставили эту женщину. Вы же оставили ее? Остановилась, взглянула мне в глаза внимательно, требовательно даже. Бог ты мой, да что ей так далось мое прошлое? — Я бы не хотел об этом говорить. Рассердилась, обиделась даже: — Почему Вы опять не можете мне ответить на этот вопрос?! Оставили Вы ее? Прямолинейная юность о такте не ведает. Анна уже не спрашивала, она требовала ответа! И ей важно было его получить. И мне никак не объяснить этой девочке всю сложность моей ситуации. И оставалось лишь давать обтекаемые ответы, надеясь, что ее любопытство ими удовольствуется: — Да, она осталась в Петербурге. Не удовлетворена, это видно. Но хватит с меня расспросов, пора откланиваться: — Спасибо за прогулку. И я быстро пошел к воротам из сада, пока мне в спину не прилетел еще один неловкий вопрос. То есть, проще говоря, позорно сбежал.