Охота на Елену

      Офис издательства «Декаданс» встретил идеально вымытой, но всё ещё влажной плиткой в приёмной. А ещё запахом дешёвого кофе из автомата и злобными взглядами от ведущих редакторов в зоне отдыха. Увидев целеустремлённо шагающую к ним начальницу, они поспешили совершенно по-крысиному разбежаться по кабинетам. Работники производственного отдела тоже из-за своей стеклянной перегородки плевались в коридор ядом, оборачиваясь на стук каблуков. Маркетологи и пиарщики же нацепили на лица одинаковое выражение мрачной сосредоточенности. Это было что-то новенькое, но не сказать, что неожиданное. Виновник резкой смены настроений у коллектива определялся на раз-два: господину главному редактору с его идеалистическими воззрениями на литературу пришлась не по нраву новая политика, и теперь он, кажется, вспомнил, что у него есть яйца и немного позабыл, что где-то имелись ещё и мозги.       Елена закатила глаза и направилась вдоль картинок в жанре поп-арт и дизайнерских горшков с растениями прямо к своему кабинету. В относительно небольшом, но ухоженном аквариуме спокойно себе существовали рыбки, вокруг него, на том же стеллаже — ещё с десяток горшков с чуть более симпатичными цветочками. Помнится, её подруга-психотерапевт говорила, что животные и растения успокаивают и снимают стресс, но, возможно, целительный эффект перебивало контрастное чёрно-белое с красным оформление офиса, потому что раздражение уходить не спешило.       На диванчиках напротив стола помощницы приёма пока никто не ждал, зато сама помощница, молодая и фигуристая Лиля с тёмными коньячными глазами, уже сидела на своём месте и резво выстукивала красными устрашающего вида ноготками по клавиатуре, едва поднимая над монитором тёмную макушку.       Эта-то сплетница явно в курсе всего.       Елена небрежно перевесилась через стойку.       — Лиля, не просветишь меня, что за бунт намечается на нашем тонущем кораб… — она запнулась, обратив внимание на внешний вид подчинённой. Чёрный пиджак, светлые прямые брюки, красная блузка, красные туфли, красная помада и гель-лак — подобный подбор одежды под интерьер всегда казался перебором, отдающим уже в гротеск. Но нет. Перебором было то, что Лиля сотворила с собой сейчас. — Чёрт… То есть, моя фамилия! Что за пакля у тебя на голове?       Лиля без капли смущения оторвалась от монитора. Медленно достала из сумки зеркало, соблазнительно улыбнулась своему отражению. Елена вздрогнула, вспомнив утренние сборы.       — Ольга Владимировна сказала, что это стильно, — Лиля пожала плечами и захлопнула зеркальце.       Ага, сейчас бы слушать ассистентку арт-директора. По её-то мнению, и утверждённые ею на обложку потенциального бестселлера рваные завихрения, похожие скорее на бумажку, на которой новую ручку расписывали, — шедевр, не меньше. Помнится, красота оказалась такой убийственной, что уважаемый автор чуть не откинулся от восторга, а ассистентка вместе с непосредственным начальством чуть не отправилась на улицу.       Елена фыркнула:       — В моде эффект мокрых волос, а не сальные патлы. Смени стилиста и не носи это на работу. Не сочетается с костюмом. Так что за чертовщина с редакторами?       — Вы опять сказали слово на «ч», Елена Павловна, — услужливо напомнила Лиля.       Ах да, мы же снова отвыкаем ругаться.       — Слово на «ч» всяко лучше, чем слово на «х» или нервный срыв, — высказала Елена веско, вновь начиная раздражаться. Было ощущение, будто помощница переводит тему. — Так что за чертовщина с утра пораньше? У Часового сегодня по плану опять идейный переворот? Что слышала?       — Валерия Сергевна, главная по продажам сказала, что вы ведёте себя, как сука, потому, что у вас мужика давно не было. А мужика давно не было потому, что вы сука, да ещё с парой лишних кило и макияжем как для трассы, — снова пожала плечами Лиля. Елена усмехнулась. Ох уж эта компенсация собственной незначительности. — Остальное лучше посмотрите на почте. Только сначала дождитесь, пока я чай с мятой принесу, и скажите себе, что всё обязательно образуется. Люди ведь так обычно делают?       Елена хотела было надавить и выведать всё здесь и сейчас, но, поразмыслив, кивнула и пошла в кабинет. Бросила сумку под стол, откинулась и прокрутилась в высоком кожаном кресле. Уставилась на стоящую между ещё двух треклятых горшков с зеленью лавовую лампу. Парафин перемещался по стеклянной колбе медленно и гипнотически. Практически ежедневное недосыпание давало о себе знать, и Елене с трудом удавалось держать глаза открытыми. Тело расслабилось, разум опустел, медленно накатила блаженная темнота… И чей-то голос, вырвавшись из подсознания, шепнул ехидно: «Посмотри-ка, они хотят оспорить твою власть, Елена».       Она подпрыгнула в кресле и резко потянулась к кнопке включения на системном блоке. Нужно работать — и на шутки разума времени не останется.       Система прогружалась до чудовищного медленно, над дверью до противного громко тикали часы, а взгляд на лавовую лампу теперь отчего-то вызывал тошноту. Жидкость внутри была алая, как кровь, и пахла так же приторно ржаво… Или не пахла? Как она может пахнуть, запертая в колбу? Да никак. Елена встала и включила аромодиффузор, наполняя кабинет любимым ароматом свежих яблок. Запах крови, был ли он на самом деле или нет, стал с такой примесью воистину жутким.       Елена выключила диффузор, подняла жалюзи и распахнула окно. Постояла пару секунд с закрытыми глазами, опираясь на подоконник и полной грудью вдыхая стылый и не слишком свежий воздух столицы. Страсть как хотелось курить, хотя курить она тоже, вроде как, бросала.       Ничего. Она разберётся с господином Часовым и его микро-заговором и возьмёт отпуск на неделю. Или хотя бы дистант. И сама редактировать тексты пока не будет: а то так и правда поверишь, что крыша едет…       Елена плюхнулась обратно в кресло и зажгла вынутую из заначки в ящике стола сигарету. Запоздало покосилась на задорно подмигивающий с потолка датчик дыма. Приплыли, Чертовская. Ещё штрафа за ложную тревогу не хватало — вот же старик Часовой обрадуется очередному подтверждению, что издательство оказалось в руках глубоко аморальной девицы.       — Чёрт, малыш, ты же можешь не вопить, да? — уточнила Елена с надеждой.       Лампочка датчика ещё пару раз мигнула для проформы и великодушно потухла.       — Опять менять придётся. Чёрт… Моя фамилия, — исправилась Елена, поморщившись, и сделала ещё одну затяжку. Щёлкнула мышкой, открывая рабочую почту. Закашлялась от дыма, как последняя малолетка.       «Здравствуете, Елена Павловна! Вас беспокоит Долматов С.И., начальник производственного отдела. Главный редактор, Часовой Э.В., просил отозвать с печати последние книги Эвлетовой Ж.К. и Захаренко В.И. При Павле Михайловиче он так делал, в типографии знали, что с этим всё в порядке и это от лица издателя, у него доверенность от Павла Михайловича была. Но от Вас доверенности нет, а без него подпись Эдуарда Всеславовича не принимают: у него по уставу прав отзывать тираж нет. Если Вас интересует моё мнение, я бы вообще отзывать не советовал: партии и там, и там большие, типография загружена, в следующий раз договориться сможем только на январь, а там уже будут действовать другие расценки. Не хотелось бы деньги терять. Жду ответа. С уважением…»       «Елена Павловна! Мне в итоге брать в редактуру «Мистификториум» или нет? Вы сказали — заказчица оплатила, будет малый тираж, Ольга, как я знаю, уже над обложкой начала работать, а тут приходит Эдуард Всеславович и заявляет, что мы заказное никогда не печатали и печатать не будем. Вы между собой разберитесь, пожалуйста, а то у меня голова уже…»       «Здравствуйте, Елена Павловна! Я по поводу утверждённых обложек. Могу я узнать причину, по которой концепцию изменили? Мы с Вами, вроде как, всё обсудили, я уже с внештатниками связался, они взялись за заказ, а тут Эдуард Всеславович говорит, что оформление не соответствует политике издательства. У нас политика издательства за три дня поменялась? Насколько кардинально? Что мне писать внештатникам, какие им правки вносить? Может, тогда встретимся и другие варианты обсудим?..»       «Елена Павловна! Это Лада из PR-отдела. Вызовите меня, когда будете в офисе. У нас тут проблема с Эдуардом Всеславовичем и бездомными…»       «Елена Павловна! Как ведущий редактор сообщаю, что Никшин отказался от сотрудничества…»       Когда Лиля постучала и, так и не дождавшись ответа, вошла со своим чёртовым чаем и диетическими крекерами, Елена всё ещё сидела и мутным взглядом вглядывалась в экран. Сквозняк трепал файлы на стеллажах за спиной и худо-бедно выпрямленные утром волосы, что от влажности наверняка вновь завились, недокуренная сигарета, всё ещё сжатая между пальцев, потухла и лишь тихо тлела. Елена хотела убить чёртового Часового, который за одно утро чуть было не обесценил месяц её работы и почти убедил подчинённых, будто у неё раздвоение личности.       — Вы бросаете курить, Елена Павловна, — напомнила Лиля, кинув заинтересованный взгляд на датчик дыма и оставив поднос на столике у дивана. Ай спасибо, золотце! А то она сама не знала.       — Ещё одна такая новость без допинга — и я бросаюсь из окна, — отозвалась Елена и затушила окурок в одном из многочисленных цветочных горшков. Отдёрнула руку и отпрянула: под мощным стеблем извивались жирные склизкие белёсые черви или… Или корни? Корни. Точно корни. Чертов. Часовой.       — Лиля, распечатай отчёты по маркетингу и по продажам: за прошлый квартал и месячный. Пошли кого-нибудь за заварными пирожными, а как принесут — за главредом.       — Вы говорили не поддаваться, если попросите. У вас непереносимость лактозы, вы бросаете…       «Хорош одно и то же повторять. Заебала», — мысленно отметила Елена.       — Делай, что хочешь. Но если он придёт раньше пирожных — я сожру его.       Лиля попялилась ещё с минуту, затем улыбнулась как-то сладко и, кивнув, вышла.       Через три минуты у Елены на столе уже были отчёты. Через десять — пирожные. Ещё через десять секунд, за которые она успела лишь надорвать упаковку, дверь без стука распахнулась перед Эдуардом Всеславовичем Часовым. Елена бы кинула в него чем-нибудь потяжелее или послала куда подальше, но не могла. Она не истеричка и повода для сплетен не даст ни в жизнь, а Часовой — всё ещё самый близкий друг погибшего отца.       Но хоть бы он запнулся о порог для приличия или головой о косяк ударился…       Долговязый Часовой ойкнул, выпрямившись в неудачный момент, и схватился за повреждённую макушку. Елена довольно фыркнула.       — Ты меня звала, Лена?       Сухонькая фигура, безвкусный свитер, дешёвый пиджак, мешковатые брюки, стариковские туфли в нелепых ремешках, будто ещё на Черкизовском купленные. Растрёпанные, пока русые кое-где, волосы, многодневная щетина, обманчиво добродушное лицо с кустистыми бровями домиком и огромными из-за линз очков, наивными прозрачно-зелёными глазами… Часовой мог бы быть городским сумасшедшим, но никак не главным редактором одного из крупнейших издательств Москвы.       — Как утро началось, Эдуард Всеславович? — спокойно начала Елена. — Что интересного делали?       Руки — сложить в замок и на стол. Мышцы лица расслабить. Не грубить.       — Можно присесть? — Часовой дёрнул заросшим подбородком в сторону даже не стула, что стоял напротив, а дивана, где Елена спала в особо напряжённые сутки во имя экономии времени. Но чёрта с два он будет располагать свой ссохшийся зад там, где лежала её голова.       — Зачем? Надеюсь, вы ненадолго.       — Хоть окно закрой…       Елена против воли покосилась на лавовую лампу с тяжело перекатывающимся внутри кроваво-алым парафином-магмой. На языке появился фантомный металлический привкус. Она качнула головой.       — Ноги болят, Леночка, — пожаловался Часовой.       Елена поморщилась. Глянула на мелко дрожащие в безразмерных брюках коленки и со вздохом указала на место перед собой.       — Садитесь. И только посмейте ещё раз назвать меня «Леночкой». — Часовой устроился на неудобном стуле и улыбнулся было, желая дать свой невероятно нужный и наверняка всё такой же фривольный комментарий, но Елена перебила его резким: — Вы хотите совсем потопить «Декаданс»? Мол, как корабль назовёшь, так он и поплывёт, пора бы навести тут не фигуральное упадничество, так что ли? Перформанс для интеллигентов и социалистов устраиваете, крушите бездушную капиталистическую машину, или что?       Часовой снова скривил губы в этой своей улыбке доброго дурачка, собирая дряхлую кожу лица в морщины.       — Леночк… — Эдуард Всеславович под недовольным взглядом подавился последним слогом и тут же поправился: — Лена. Я думаю, ты расстроена, что я начал ремиссию. Ты пыталась что-то сделать, ты молодец, но это просто не твоё, Лена. Все мы понимаем, что ты всё поломаешь, уничтожишь детище своего отца до основания, если продолжишь делать то, что делаешь сейчас.       — М-да. Проникновенно и высокопарно, господин главред. Единственное папино «детище», которое я уничтожаю — это я. Свою личную жизнь и психическое здоровье, чтобы «Декаданс» не просто в ноль выходил, а ещё и приносил прибыль. Представляете? Так тоже бывает. Посмотрите, — Елена брезгливо пододвинула к нему через стол распечатки с отчётами. — Классно я ломаю папину игрушку, а? Что аж доходы в два с половиной раза увеличились?       Часовой бросил на бумаги лишь неодобрительный и смущëнный почему-то взгляд.       — Дело же не в деньгах, Лена. Они приходят и уходят, а дела остаются. И что делаешь ты? — зачастил ещё более проникновенно. Но на ней эти уловки не работали. Зря старался. — «Декаданс» печатает бульварные романы! «Декаданс»! Какую рукопись ни откроешь — везде какая-то пошлятина!       — Неужели вы такой ханжа, Эдуард Всеславович. Вы же, вроде, эзотерикой увлекаетесь, должны про секс в теории уж побольше наших авторов знать. И практика у вас, вроде, тоже имелась, раз дочь была. — Часовой как-то вздрогнул на этом «была» и сжался, став ещё тоньше, хотя, казалось бы, уже некуда. Дочь у него погибла давно, но очень уж страшно и кроваво. Елена сглотнула. — Извините.       — В любовных сценах нет ничего плохого, они, признаться, и в классике встречаются. Но есть больша-а-ая разница между любовной сценой и пошлятиной. Любовная сцена — всё равно сцена. Она несёт в себе некое… значение. А в твоих новых книжках много пустого. Это и есть пошлость, Лена. Не искусство.       Конечно. Кому, как не бывшему учителю русского языка и литературы из задрипанной школки знать, что такое настоящее искусство?       Спокойно. Ты не девочка, какой этот блаженный тебя считает, Елена. Ты начальник. Не вздумай повысить голос.       — Так я одно другим не заменяю. Вы хотите вытягивать из… клоаки «гениев» и издавать их для какой-то тысячи человек — издавайте. Я ни одного вашего чудо-проекта не браковала. Но их мало, пишут они в год по абзацу, и уж извините, что мне приходится чуть-чуть приторговывать пошлостью, чтобы прокормить ваше искусство. Оно, конечно, бесценно и бессмертно, но что-то без денег фиговенько распространяется.       Часовой покачал головой, всем своим видом демонстрируя тоску непонятого творца. Актёришка чёртов.       — Твой отец бы такого не одобрил…       — Так езжайте в сторону Подольска и поговорите с ветром. Глядишь, он пепел принесёт — пожалуйтесь отцу на нерадивую дочь.       — Лена! — Часовой сделал страшные глаза и ударил ладонями по протёртым коленям. Как, мол, можно. Актёр… Нельзя же в самом деле быть таким блаженным идиотом в пятьдесят два?       — Отец умер. С вами теперь я, а я работаю по-другому и работаю хорошо, пока вы не посылаете все мои труды… куда подальше.       Часовой поёрзал на жёстком стуле, поддался вперёд и с деланной печалью в тихом голосе продолжал гнуть своё:       — Неужели ты не видишь, что тебя не уважают, Лена? Тебя считают плохим начальником твои подопечные, и Никшин ушёл… Двадцать лет не уходил, а тут… Грустно это всё.       — Ага, я уже два месяца как свои порядки навожу, а перестали уважать и стали уходить только сегодня. Что-то не похоже на совпадение, — Елена скептически хмыкнула и сложила руки на груди.       «Всё бывает впервые, Елена», — прокомментировал наяву голос из кошмаров. Она дёрнулась от стука ударившейся о стекло цепочки жалюзи.       Часовой замер. Заморгал потерянно.       — Ты думаешь, это я? Ты ещё очень молода и наивна. А молодым свойственно…       — Причём тут молодость? — с трудом продолжила Елена, спрятав под стол дрожащие пальцы и настороженно косясь на окно. Может, и впрямь пора закрыть? Её же от холода в дрожь бросает? — Я закончила факультет журналистики в МГУ и школу бизнеса в Гарварде, а вы будете мне тут советы раздавать, как правильно управлять издательством?.. Вы поэтому отчёты не смотрите — ни черта в них не смыслите, да?       Часовой нахмурился. Вздохнул: тоскливо-тоскливо, полуслепые глазёнки даже слезами блеснули за оправой очков.       — Знаем мы, как ты туда попала и как училась. Паша мне рассказал. Помню, твоя мать лежит, каждый день спрашивает: как там моя Леночка? А ты сбрасываешь звонки и в Бостоне свой порошок…       Ну, что ещё вспомнишь о родителях, дяденька? Как ещё они её поносили?..       Спокойно. Руки — сложить в замок и на стол. Мышцы лица расслабить. Не грубить.       Мерзкий и подлый блаженный Эдуард Всеславович. Елена, значит, — стерва, бездушная сука и наркоманка, недостойная прикасаться к великому и пятнать его своими алчными лапками, зато Часовой — человек искусства и моралист… С улицы отцом подобранный в день, когда хотел под поезд броситься.       «Глупая, глупая Елена. Все умирают», — изнутри по черепу несуществующим голосом из сна. Елена нарочито медленно встала и закрыла окно. Досчитала про себя до пяти.       — Уходите, пожалуйста. Мы продолжим позже.       — Ты не можешь всё запустить, Лена, — всё так же грустно. Он ещё встал и свою лапу куриную на её плечо положил.       — Вон. Выйдете вон. Или я на кнопочку нажму — Артём вас на руках вынесет.       Часовой открыл было рот, но в этот момент, так же без стука, в кабинет ввалился его дородный, коротко стриженный и красный от гнева младший брат, Максим Всеславич, в сером костюме с нелепым аляпистым галстуком:       — Елен Пална! А по какому, собст-на, праву я должен удалять статью? Вы говорили, надо свежую кровь, свежее дыхание. Вот я и… Привет, Эдик.       — Здравствуй, — откликнулся тот неуверенно.       Настаивать на том, чтобы старший Часовой покинул кабинет при постороннем, пускай даже при его брате, было нежелательно. Всем и так понятно, что у издательства голова с шеей не в ладах, не нужно их ещё сильнее в этом убеждать, а то вслед за Никшиным ещё с десяток авторов ретируются. Потому Елена лишь бросила на того холодный взгляд прежде чем переключиться на второго братца и вновь заняла место в кресле.       Максим Всеславич в своё время явился в издательство аки джинн — с самого дна бутылки. Сердобольный и высоконравственный Эдуард Всеславович слёзно молил своего друга — Лениного отца — припрячь братца хоть к какой-никакой работе. Отец для такого дела купил загнивающую вшивую газетёнку, отдал Максиму в управление, и тот на удивление неплохо справлялся. Елена же, возглавив издательство, решила взять под свой контроль и газету, планомерно очищая её от «желтизны», насаждëнной за время максимкиного руководства.       Кстати, братца Эдуард Всеславович за статейки с теориями заговора, лженаучными фактами и сообщениями о личной жизни звёзд, напоминающими скорее фанфикшен, почему-то не ругал. Видно, публицистика для него искусством не была, а значит, оскверняться пошлостью не могла.       — Стервозность поумерьте, Максим Всеславович. От этого ужаса дыхание прерывается, а кровь идет из глаз, — Елена быстро набрала «darkside» в адресной строке и развернула к братьям монитор. Старший Часовой поправил очки и с искренним интересом забегал взглядом по строкам. Младший нервно переступил с ноги на ногу. — «Пока москвичи пьют утренний кофий и любуются кровавыми рассветами, Гавриил уже трубит в свою трубу, возвещая пришествие апокалипсиса», «каждый истинный гражданин не может оставаться в стороне», «зеки, пришельцы и магические камни — что только не придумает правительство, дабы дать нам повод укрепиться в осознании ирреальности и деспотичности существующего режима». Меня сейчас от пафоса вырвет. Вы эту Дилару Шахманову где откопали?       — Диличка очень талантливая, умная девочка, с критическим мышлением… — вновь подал голос Максим Всеславич.       Елена изобразила рвотный позыв. И актёрская игра чуть было не стала реальностью, когда взгляд скользнул по аляпистому галстуку, и мозг сложил ритмичные линии в волосатых с зелёными маслянистыми брюшками и алыми зенками навозных мух. Елене определённо нужен был отпуск.       — Прошу прощения, вспомнила тезисы — мозги размягчились и выходят неестественным путём. «Сибирская Зона-51: как давно от нас скрывают существ из других миров?»*. Хм. И правда, критичность мышления прямо с заголовка — налицо… У вас сдвиг на теориях заговора — это семейное? — Елена взглянула на братьев с колкой, ничем не прикрытой иронией.       — Я не сторонник теорий заговора, — проговорил, едва шевеля губами, Эдуард Всеславович. — Эзотерика к таковым не относится. Тем более странно слышать осуждение от тебя.       — Чего это?       — Твоя мать…       — Вы сейчас всерьез будете попрекать меня болезнью, причём, даже не моей? — жëстко осекла. — У вас всё нормально? Вы себя булгаковским Мастером возомнили, или что?       — Ты невоспитанная, грубая сквернословка, Лена! — раздосадовано взмахнул руками Эдуард Всеславович.       И это ей говорит человек, напрочь лишённый понятия о деловом этикете и такта в принципе, без угрызений совести «тыкающий» своей начальнице и говорящий с ней на личные темы. «Ха», и ещё раз «ха».       — Забыли припомнить, что я бездушная тварь и совсем не по-христиански накатала заяву на ваших любимых юродивых, чтобы они не отпугивали нормальных людей от порога офиса своими ароматными телесами. Вы же на это журналистам пожаловались в интервью?       — Я так и знал, что это ты, Лена! — тусклые глазëнки сверкнули гневом, праведным гневом, естественно, — разве может быть иначе у этого святого человека? — Люди по-другому не могут заработать, а ты…       — Не смешите. Обычные попрошайки в центре Москвы долго не засиживаются, все знают, что их крышуют. А это значит, мой незнакомый с цифрами друг, что с каждой вашей мятой сотки эти бомжи получают хорошо если пятак. Хотите помочь — займитесь благотворительностью и работайте с фондами, чтобы там, отчётность прозрачная, всё такое… Упс, забыла. Вы не слишком-то много зарабатываете на своем «истинном искусстве»… — Елена бросила уже сухо и деловито второму брату: — Максим Всеславич, удалите статью вашей драгоценной «Дилички» с сайта. Или хотя бы с главной страницы.       — Но Дилара очень много работала… — опять заблеял толстяк, отчаянно терзая свой галстук с мухами.       Нет там мух, Елена, это абстракция. И чёртового запаха нет. И голосов.       — Можете переместить её в категорию «юмор». Или пришлите мне расширенный вариант на е-мейл — выйдет низкопробный пост-ап боевик. Мы же именно это теперь печатаем по вашему мнению, а, Эдуард Всеславович?       Старший Часовой ответил жалобным взглядом побитого пса. Младший же здраво оценил ситуацию и поспешил уйти, бросив напоследок заискивающее:       — Я это… пойду. Всё исправим, всё окей, как грит-ся…       — Вон, — повторила Елена, как только за последним посетителем закрылась дверь. Эдуард Всеславович продолжал стоять на месте, прищурившись и с высоко поднятым подбородком.       — Лена, я думаю, лучше решить всё сейчас, чтобы я уже начал искать главного редактора на своё место, когда сам займу твоё, — без злобы, без мстительной ухмылочки или издëвки — лишь со слепой верой в собственную правоту.       — Ладно. Хорошо. Завтра после обеда будет собрание и там я объявлю о вашем увольнении за саботаж.       Часовой округлил глаза, поправил очки. Нервно хохотнул и попытался объяснить ласково, словно ребёнку:       — Леночка, ты не можешь меня уволить. У меня доля в предприятии, и в уставе за мной закреплена должность главного редактора.       Засунь своё «Леночка» куда подальше, высокомерный старый козёл.       — Не поверите, перечитывала утром, пока в пробке отдыхала. Ничего за вами, кроме права на получение прибыли, не закреплено, — чётко проговорила Елена. Губы сами дëрнулись вверх, стоило на лице Часового появится абсолютно потерянному выражению.       — Но я помню, что было! — он ссутулился, зарылся в растрëпанные волосы морщинистой пятернëй.       — А в последней версии уже не было. Мой вам совет, так, на будущее: научитесь читать официальные бумаги. Особенно перед тем, как подписывать.       Пару секунд Часовой молчал и хмуро сверлил взглядом носки своих ультрамодных стариковских туфель, а затем подскочил так, что стул опасно пошатнулся, а Елена вздрогнула.       — Ты ничего не сделаешь! Это… Это всё — моя жизнь! Я… У меня больше денег, чем ты думаешь! Я добьюсь справедливости! — выдал Часовой, опасно сверкая стёклами в дешёвой оправе. И, бросив на прощание полный презрения взгляд, громко хлопнул дверью. Королева драмы недоделанная.       Елена откинулась в кресле. С сожалением глянула на бумажный кулёк с пирожными, есть которые уже не хотелось, и со вздохом убрала тот в притаившийся за шкафом маленький холодильник. В стекло с той стороны настойчиво постучала ворона, вновь заставив подскочить на месте. Елена рывком задёрнула жалюзи, нажала на кнопку вызова помощницы.       — Лиля, прими по очереди всех, кто мне сегодня писал с утра. Начни с Лады из пиар-отдела.       — Принято, Елена Павловна, — откликнулся шипящий динамик.       — И свари кофе.       — Вам нельзя, я заварю цикорий.       Очередной денёк обещал быть занятным.

***

      Из офиса Елена выползла за полночь. Со стороны дороги доносилось противное пиликанье, фонари на парковке по своему обыкновению болезненно мигали, на лобовом стекле раздражающей кипой устроились рекламки. Елена сняла с красавца-«мерса» сигнализацию и бросила чёртовы бумажки в уже порядком захламлённый бардачок. Сонно зависнув на полминуты, извлекла из-под бумажного завала травмат и положила сверху, в который раз клятвенно пообещав разобрать всё это на выходных, что у неё не было.       Мягкий хлопок двери. Зажигание. Свет. Елена выворачивала руль на автомате, почти не глядя, за два года выучив маршрут от центра до своего таунхауса в пригороде чуть лучше чем наизусть. Добраться до Каширки — и меньше чем через час она будет дома. Возможно, впервые за этот месяц даже успеет дойти до спальни, а не вырубится в коридоре, на детской табуретке у зеркала.       Пробок не было, заторов не было. Елена ехала на средней скорости, подпевая вполголоса старым песням «Сплина» и расслабленно отстукивая ритм по рулю. «Мерс» выскочил на шоссе. Елена приспустила стекло и легонько надавила на газ, наслаждаясь порождённым быстрым движением квази-ветром в коротких волосах. Она так любила сквозняки, что, казалось, не одари её покойные родители воистину былинным здоровьем, она не вылезала бы из инфекционки месяцами.       Плейлист закончился. Елена небрежно глянула на дорогу, чуть сбавила скорость, выбрала следующую песню на смартфоне… и вдавила педаль тормоза в пол, краем глаза заметив движение в резко очерченном светом фар пространстве и реагируя на него телом раньше, чем успело дойти до разума.       Визг шин. Машина мягко остановилась у обочины. Елена машинально выключила зажигание.       Однажды, сразу после возвращения в Россию, Елене довелось поехать с отцом на Урал. Там на одной из дорог перед их автомобилем так пробежал лось: огромное размытое пятно несётся с бешеной скоростью, и за эти секунды тело сжимается под тканью одежд в ожидании удара, но ничего не происходит. Такое же чувство появилось и сейчас. Вот только лосю в Москве взяться неоткуда.       Неужели человек? Неужели она сбила человека? Удара от испуга могла и не почувствовать, да и в темноте почти ничего не видно…       Елена опустила стекло ещё ниже и высунулась наружу, вглядываясь в освещённый фарами асфальт. Чисто. Ни следов крови, ни оторванных конечностей, ни вывороченных кишок. Посторонних звуков тоже не было: только какие-то птицы далеко за загородкой бесновались, да шумели редкие машины… Стоп.       Раз машины спокойно проезжали мимо — на дороге точно ничего нет, ведь так? Но должно было быть.       Елена вылезла из салона. Включила фонарь на телефоне. Прошла вдоль обочины на сорок шагов назад и вернулась обратно, так ничего и не найдя.       Перед «мерсом» ничего не выскакивало. Её показалось. Ей это показалось!       Это всё от нервов. Точно от нервов. Небольшой отпуск всё исправит. Она уволит Часового — и возьмёт отпуск! Да-да! Разберётся на чердаке, махнёт куда-нибудь на Мальдивы, отоспится вдоволь. Нужно только потерпеть пару деньков.       «Нервный срыв симптомы» набрала в строке поиска, чтобы развеять все опасения. Больше половины из списка — мимо… И больше половины в нём нет. Елена набрала было «голоса галлюцинации», но свернула окно браузера прежде, чем экран мигнул попсовым диагнозом. У неё просто особенный нервный срыв на фоне стресса и второсортных фантастических рукописей… Которых она сегодня не читала.       Елена шумно выдохнула, выпуская в осенний воздух облачко пара и, с трудом найдя старый номер, нажала на кнопку вызова. Длинные гудки раздражали, на улице было чересчур холодно даже для неё, и Елена вернулась в салон.       Трубку наконец взяли.       — Лена? Рановато для звонков, — хриплым спросонья женским голосом.       — Я хочу, чтобы ты выделила мне время в субботу.       В трубке усмехнулись.       — И тебе привет. Подожди…       Из динамика доносились скрип и шуршание — кажется, подруга вставала с кровати. В любое другое время Елена бы извинилась и повесила трубку. Да что там, в любое другое время она не стала бы звонить Жанне ночью и звонить психотерапевту в принципе. Но ей нужно было удостовериться. Просто удостовериться, что всё нормально, или хотя бы не так плохо, как могло бы быть.       — Блядь, Персик! — вскрикнул голос из динамика одновременно с диким кошачьим воем. — Кажется, я всё ещё сплю. Что говоришь? Хочешь на приём? С чего это вдруг? Полгода же вроде не прошло.       Прошло не полгода, прошёл год. А Елена ведь обещала проверяться.       — Извини. Я забыла. — Ложь. Она не хотела. — Просто выдели мне время в субботу.       — Это очень некрасиво с твоей стороны, — укорила Жанна.       А то Елена и сама не знала.       — Знаю. Просто выдели мне время в субботу.       С десяток секунд напряжённого молчания — и из динамика донёсся обречённый вздох.       — Хорошо, я запишу тебя.       Елена, замотала головой, будто забыв, что её никто не видит.       — Ты не поняла. Просто выдели мне время в субботу. Без записи, Жанн. Просто выдели мне время в субботу.       — Опять? Лен…       — Часовой будет очень рад узнать, что у меня официально беды с башкой, он и так меня выкинуть пытается, чёрта с два я ему сделаю такой подарок. Просто выдели мне время в субботу. Без записи.       — Лена, послушай…       «Послушай, так нельзя», «я не могу», «это так не делается»… Старая песня, которую слушать не было ни времени, ни желания.       — Я обещаю, у тебя не будет никаких проблем. Но он не отберёт у меня «Декаданс». Всё хорошо. Просто выдели мне время в субботу.       — Ты бы не вспомнила обо мне, будь всё в порядке. Какая у тебя симптоматика, Лен? Нарушение сна, утомляемость, агрессивность? Навязчивые состояния? Иллюзии, галлюцинации?.. Елена!       Она вздрогнула от окрика. Всё. У Елены было всё.       — Ничего глобального. Всего-то плохо сплю, снится дичь, не наступаю на трещинки на асфальте. Просто выдели мне время в субботу, — попросила нарочито небрежно, старательно скрывая проступающую в голосе дрожь.       Трубка отозвалась недоверчивым треском.       — Врёшь, Лен. Ты только при мне повторила про выделение времени в субботу восемь раз. Это может быть палилали́ей*.       — Разве? Я просто программировала тебя на нужное решение.       Она даже не заметила… Но это просто совпадение.       — Лен, говори правду. Бог с ним с издательством. Если ты опять не начала принимать…       И эта туда же!       — Ты смеёшься? Я теперь даже не курю почти!       — Хорошо, — смягчилась Жанна. — Вдохни и выдохни. Ты молодец, Лен. Нужно думать о своём здоровье. Это серьёзно, ты же и сама знаешь. Тебе тридцать. У твоей матери именно в этом возрасте…       «У твоей матери в этом возрасте диагностировали шизофрению», — мысленно продолжила Елена. Да пошли они все.       — У меня точно не шизофрения. Я за рулём. Позвоню тебе завтра… точнее, сегодня, в обеденный перерыв. Ещё покумекаем. Давай.       — За рулём? Лена, не вздумай садиться за!..       Елена нажала на отбой, оставляя за собой последнее слово.       — Да, ты безумна. Но в этом времени любят безумцев… — пропел на ухо смутно знакомый мужской голос.       Елена резко развернулась. В машине, конечно же, кроме неё самой никого не обнаружилось.       Надо было ехать… домой, наверное. Но на часах было без десяти три, пальцы на руле мелко подрагивали, курить хотелось невероятно, а заначка осталась в офисе, как и не начатые пирожные. Дома она всё равно не выспится, так ещё и наверняка опоздает — рваться туда бессмысленно.       Елена досчитала про себя до ста, вспоминая, как они рыбачили с отцом, кроили юбку для танцев с мамой и гуляли в деревне под дождём с Никитой. Хорошие воспоминания, чистые и тёплые, пусть и безвозвратно ушедшие. Ей всегда помогали.       Пальцы больше не дрожали, разум прояснился. Она включила зажигание, развернулась и поехала обратно.       В офисе в такое время были разве что охранники. Елена сняла сигнализацию, открыла своим ключом дверь, включила свет в приёмной и, вяло помахав рукой в ближайшую камеру, мол, это всего лишь я, вернула сигнализацию. Чисто, чинно… Подозрительно спокойно.       Елена шла по знакомым помещениям нарочито медленно, настороженно вслушиваясь в собственные шаги и щёлкая по пути выключателями. Тёплое освещение, заполняя непривычно пустое пространство, будто выдавливало из него всё, способное причинить вред, дарило иллюзию защищённости.       Боязнь непонятно чего и ритуализм — тоже симптомы. Она понимала, но не могла прекратить. Ей так было легче.       Елена прошла в кабинет, щёлкнула очередным выключателем, затем — зажигалкой, удостоверившись, что датчик на потолке всё также мёртв. Открыла окно. Сизый табачный дым вился, контрастно выделяясь на фоне ночи, образовывал фигуры. Ворон, стучащих, как сегодня днём, по стеклу. Голых ветвистых деревьев, будто из фильмов ужасов… Скрюченных пальцев и чудовищ из преисподней. Елена дёрнулась было, чтобы закрыть окно, но лишь фыркнула и сделала ещё одну затяжку. Она знала, что дым — всего лишь дым, она знала, что сны — всего лишь сны, а свет на самом деле ничего не решает…       Одна из лампочек в плафоне с оглушительным треском взорвалась. Комната погрузилась во тьму.       В то же мгновение в голове сформировалась сюрреалистичная, но пугающая цепочка: Елена открыла окно, из-за этого тьма перебралась через подоконник и затопила всё… К чёрту. Не надо было просто включать разом весь свет — теперь получите-распишетесь, Елена Павловна. Однако, окно она всё же закрыла, предварительно затушив и выбросив окурок, прежде чем двинуться с телефонным фонариком к охране.       Мертвенный белый луч не разгонял мрак, а только подчёркивал, превращая окружающее в декорации клишированного фильма ужасов. Особенно жутко смотрелись отгороженные от коридора стеклом общие помещения, что в контрастном свете напоминали какую-нибудь брошенную лабораторию…       Или её сон. Всё это напоминало её сон!       Елена фыркнула и выше подняла телефон, усилием воли удерживая блуждающий взор строго впереди. Вот уже и приёмная. Было не так уж сложно, а Чертовская?       Облегчённо выдохнув, она склонилась к столу секретаря в поисках кнопки связи с охраной. Нашла. Но не нажала, а хлопнула себя по лбу свободной ладонью. Классный план, Чертовская! Электричества, конечно, нет, но план всё равно хороший. Умница. Гений мысли.       Елена бросила в гнетущую тишину пару ругательств и замерла настороженно. Что-то не так, очень сильно не так. Сейчас, наяву, она ощущала всем своим существом взгляд охотника. По позвонкам резво взобрался табун мурашек.       «Это всего лишь Виктория», — оборвала Елена саму себя и резко развернулась, отгоняя наваждение. Точно. Перед ней — всего лишь репродукция картины, повешенная здесь после неудачного оскорбления.       В первые дни в качестве хозяйки издательства Елена позволила себе высказаться по поводу слишком жёсткой диеты одной девчонки из отдела маркетинга, а та выдала что-то вроде: «от женщины с фигурой королевы Виктории слышу». Елена ничуть не оскорбилась, пусть не была такой уж пышной, а заявила, что сравнение ей нравится: Виктория, конечно, впечатляла формами, но это в первую очередь великая правительница, и в их чертах правда находилось небольшое сходство — разве что, Елена блондинка и ещё не достигла почтенного возраста. Да и вообще, кому ещё встречать гостей у дверей «Декаданса», как не королеве Виктории? * Подчинённые такого выверта в большинстве своём не поняли, зато ей самой это показалось забавным.       Но сейчас было не слишком забавно. Да, перед ней всё ещё висела просто большая картина, но чудилось, что у той… Чёрт, даже звучит бредово!.. Будто у той движутся и моргают глаза.       Елена упрямо всматривалась в полумрак, убеждая себя, что это только чудится. Или, что даже более вероятно, она просто уснула на диване в своём кабинете и сейчас видит очередной сон с дерьмовым сценарием — все эти взрывы и перепады напряжения попахивали дешёвым нагнетанием.       Елена медленно подняла руку с телефоном ближе к нарисованному лицу.       Тонкий девичий голосок резанул изнутри по ушам надрывным «Беги!».       Елена рванула как раз перед выстрелом. Холст обуглился, обнажая едва прикрытую струйками выходящего из ствола дыма черноту.       Пока она замешкалась у двери, выстрелили снова, на этот раз в цель — напрочь снеся, судя по ощущениям, левое плечо. Елена вывалилась на лестничную клетку.       Стреляли из ружья, кажется, это просто чёртово старое ружьё. Почему тогда так больно? Рука то ли онемела, то ли просто из-за болевого шока так казалось, но бежать с ней было невероятно трудно, а она и здоровая не сказать чтобы заправский марафонец. Пахло порченным железом. Откуда-то несло подпалённым мясом и порохом.       Ступени летели, почти невидимые в бешено скачущем по стенам мёртвом луче фонаря. Снова раздался выстрел, но стрелок промазал. На что он вообще рассчитывал со своей дробью и таким расстоянием?.. Дробь. В ней дробь. Вроде, с ней опасно бегать — может сместиться — и прощай, Чертовская. Вот же!..       Поток мыслей прервало ожидаемое падение. Кажется, до выхода осталось два пролёта, но едва ли она встанет… хоть когда-нибудь, если у стрелка не заклинит его чёртово ружьё.       Топот, едва различимый до того за шумным дыханием и стуком в висках теперь и вовсе затих. Совсем рядом послышался щелчок спускового крючка. Но выстрела не последовало. Заклинило.       — М-мать, — отозвались из темноты.       А Елена… Елена на виду! Фонарь… Почему она не выключила фонарь? Елена отбросила телефон прочь и с трудом, максимально тихо, встала. Преследователь наощупь схватил её за волосы и с размаху швырнул в стену. Запах палёного мяса ещё сильнее смешался с приторно-ржавым — крови. Сквозь черноту проступила алая пульсирующая сеть.       «Сожрёшь? Давай, жри: этого ещё никто не делал», — выловил контуженный разум её-не-её мысли из подсознания и Елена поняла, что это от неё самой так противно пахло мясцом. Её чуть было не вывернуло. Преследователь на ощупь сдавил раненное плечо, притягивая жертву к себе, но боли от шока почти не было — лишь нарастающий гул в голове. К запахам горелой плоти и крови примешались новые тошнотворные — перегара, пота, лука и дешёвых сигарет.       И тут вдруг исчезла и болезненная хватка, и неповторимое амбре прошедшей мимо жизни — словно что-то отбросило скрытого темнотой преследователя прочь. Елена, не задумываясь особо о причинах, поплелась к машине.       Скатиться с последних ступеней. Навалиться на дверь. Выбросить себя в улицу. На улице — фонари. На улице люди. Люди… А почему людей не было в здании?.. Должны ведь были, должны же…       Голова слабо держалась и будто волочилась из стороны в сторону, ноги заплетались и мешались одна другой, словно разом лишившись костей, целая рука то и дело норовила вцепиться в кровоточащую, запечённую по краям рану, то ли стараясь задержать дробь, то ли боясь, что иначе плечо куда-то денется.       Идти, идти, идти. На стоянку. Людей всё ещё нет, но на стоянке — машина. В машине — бардачок, в бардачке — пистолет. Елена помнила… Как же болит чёртова голова!       Елена сползла на колени. Её вырвало. Кажется, желчью. Кажется, она ничего сегодня не ела кроме треклятых диетических крекеров и греческого салата. Голова становилась всё тяжелее, а тело легче, пока, лишившись опоры, не завалилось на правый бок.       Асфальт был холодным и болезненным. Серебристый «мерс» — далёким и двоящимся в покрытых пульсирующей алой сетью глазах. Кровь в ушах — громкой. Кровь во рту — особенно мерзкой, смешавшись с желчью.       Сама же Елена была, судя по спутанным ощущениям, совсем немного меньше чем мёртвой.       Её небрежно перевернули на спину. Ткнули носком в бок. Чертыхнулись. С треском рванули пиджак и залили чем-то обжигающим кровоточащую рану. Елена приподнялась и заорала.       — Чего ж ты именно в этот раз такая слабая, сучка? Вставай, — произнесли знакомым женским голосом и рывком посадили, придерживая за плечи. Боли всё ещё не было. Только голова кружилась и во рту отдавало всяким.       Опять галлюцинации? Нет. Этот голос был иной — соблазнительно-низкий, ровный, до странного спокойный…       — Лиля? — Елена подняла веки и действительно увидела перед собой знакомые коньячные глаза, пристальные и холодные на бледном лице. — Помоги мне… Телефон… — она потянулась к торчащему из кармашка чужого пиджака гаджету, но Лиля вытащила тот первой и не глядя бросила через плечо.       — Какого хуя?!.. — вместо крика вышел простуженных хрип.       — В «сто-двенадцать» позвонишь? Они не помогут тебе. Ты поверишь, что в безопасности, и быстрее умрёшь.       — Что, так много… дедков с ружьём ещё будет на мою голову? — попыталась пошутить Елена.       Кажется… кажется, Часовой говорил, что обязательно добьётся справедливости, и что денег у него достаточно. Видимо, отложенных под матрац сбережений хватило только на киллера «Ц»-класса. Причём «ц» — от цирроз.       — Заткнись и слушай, повторять не буду: твоя самодовольная рожа и спизженные шутки у меня уже в печёнках сидят. Не представляешь, как я счастлива, что всё скоро кончится, и если кончится оно не так, как нужно — я лично буду убивать тебя следующую сотню раз, уяснила? — Елена пыталась оттолкнуть её, но Лиля даже не шелохнулась, продолжая так же ровно: — Сегодня ночь осеннего равноденствия, Елена. Охота началась. Ты должна выжить до момента, как сможешь вспомнить его. Ты поняла? Вспомни его и найди, от тебя большего не надо, дальше — дохни сколько влезет.       — О-о-о… Ты бредишь… Тебе нужна помощь… — прошелестела Елена с нервным смехом.       — Это ты бредишь, — заявила Лиля уверенно. — Меня никогда не существовало, ты же знаешь?       Возможно. Признаться, это было… слишком уж возможно.       — У меня сотрясение мозга… — сообщила Елена доверительно, но знакомый силуэт уже растворился во тьме, за ним же отправилось и мутное сознание. Но уходя, оно самым краем зацепило новый голос: хриплый, грубый, встревоженный. Не знакомый ни во сне, ни наяву.       — Елена!