Снова Ангст, и снова Songfic Dezzaired — London Bridge is Falling Down (NIK Cut) CHVRCHES — ZVVL Regina Spektor — No Surprises
Я знаю, что ты боишься высоты, милая девочка. Самолёт трясёт, но никто не сообщает о турбулентности. Или его, или её сознание. Эвр уже не разбирается. Новый всплеск эмоций, новый виток бессознательно созданных иллюзий. Мигает свет. Падают кислородные маски. За ними никто не тянется: все спят, а она сидит на полу, сжав колени и не осмеливаясь поднять взгляд. Она не должна бояться. Она сильная девочка. Да, он здесь. Страшный голос. Страшно знакомый, любимый голос, здесь, но она не должна его слышать. — Приве-е-е-е-ет! — он тянет гласные в своей привычной манере, и девочка видит его блестящие злобой глаза каждый раз, когда мелькают вспышки. Они освещают его обгоревшее лицо, свисающие полоски кожи и пустые глазницы. На когда-то белых зубах — гнилые пятна, челюсть сжата и скрипит как несмазанное колесо. Снаружи молния, а они всё еще летят, и он всё еще здесь. Как же это? — Ты готова послушать сказку о девочке в самолёте? — Джим, — начинает говорить она, и её голос дрожит, как радиопомеха. — Я знаю, что это ты. Прекрати. Прекрати, пожалуйста, — детский голос прерывается взрослым, — Джим! — и она резко вырывается из собственного сознания, снова оказываясь на земле. Голос скачет вперед неё, и слова выскальзывают, как мыло: — Хватит, Джим, просто хватит. — Что хватит? — как ни в чем ни бывало спрашивает Джим, который оказывается тут же: читает какую-то книгу, сдвинув очки с прозрачными белыми стеклами на нос. Такой простой, такой домашний, с растрёпанными волосами — точно ненастоящий, укутанный в мягкое белое одеяло, как ленивый кот. Скорее Ричард Брук, а не Джим Мориарти. Медленно, но верно исчезающий, как утренний туман. Он скоро растворится в воздухе. Вот-вот, сейчас. Нет. Не исчезает. Как странно, когда ничего не мигает, а его глаза не горят злостью. Разве что усталостью, но злостью, ненавистью? Не сейчас. — Ничего. — Снова плохие сны снятся? — он откладывает книжку на прикроватную тумбочку, снимает очки и приглаживает волосы. Это Джим. Её Джим Мориарти, к которому она так привыкла, со своей толикой психоза в глазах. Другой. Этого Джима она не боится, потому что он не преследует её по ночам, не пугает. Скорее наоборот: иногда появляется в другом отсеке, подходит к ней и начинает обнимать, успокаивать, гладя по спине и нашёптывая что-то на ухо. Жаль только, что происходит это очень редко. В его взгляде нет ни сумасшествия, ни даже крохотного изумруда безумия: он просто картина, хорошо нарисованная, броскими, яркими красками, в стиле авангардизма, без чётких линий, творческий хаос, от которого её глаза слепит почти как от яркого солнца. — Маленькая девочка, которая испугалась высоты. Как мило. — Я почти жалею, что рассказала, — она тянется к его ночнику и выключает свет, а потом кутается под своё одеяло и отворачивается. Она не хочет с ним разговаривать. И как бы хорошо ни было то, что сегодня он с ней, а не со своей журналисткой, что-то всё равно не так. Может, дело всё в том, что в небе её ждет другой Джим. И скоро они останутся наедине. О, или нет. Наверное, в комнате Шерлок. Его лицо насмехается над ней, появляясь на циферблате настенных часов. Тик-так, тик-так, тик-так. Она так долго смотрела это видео, когда Джима не было. И во сне он стал тикать вновь, как бомба замедленного действия. Возвышался над ней, долговязый, безликий, говорил с ней. Она так любила его голос, но так боялась его, когда Джим становился не Джимом, а фантомом. Пассажиром её самолёта, который стал причиной всему. Но это был не он. Это Шерлок, Эвр, во всём виноват Шерлок. Но Шерлока здесь нет. Нет ни Майкрофта, ни Шерлока, ни её родителей. Джима тоже здесь нет. Есть лишь то, что воссоздало её воображение. — Хватит, Эвр, хватит. Джим совсем не такой! Он живой. — Разве? Да, — внутренний голос усмехается, — но это пока. Когда он умрёт, вот каким он станет. — Ты боишься высоты, милая девочка? — он безумно улыбается, и змеиный язык жалит её кожу. — О, не бойся. Я не обижу тебя. Ведь я Джим, Джим Мориарти. Мы теперь одни, малышка, одни против целого света. В этом падающем самолёте — только ты и я. Ох, а какая высота! — Прекрати, Джим, — она боится, чуть ли не плача, вспоминая детские страхи. О, Шерлок был так глуп, что позволил ей остаться в небе. Он ничего не знал и до сих пор не знает, что они ему приготовили. Эвр была бы рада узнать, сколько ей придётся ждать, прячась с безумным Джимом в самолёте, пока настоящий прячется где-то вдалеке. Где-то за ним, в кабине пилота, ведёт этот самолёт к падению, чтобы изредка выходить и успокаивать её. Как хорошо бы было упасть. Сейчас. И обо всём забыть. Обо всём. — Эвр, — его голос гораздо тише, чем в её голове. Гораздо спокойней. Ласковей. Живей. Это так не похоже на Джима, что Эвр сомневается, он ли это вообще. Он обнимает её за живот, кладёт подбородок ей на плечо. Ближе не прижимается. — Ты ненавидишь меня? — А это бы что-то изменило? — спрашивает Эвр, не оборачиваясь. — Мне просто интересно, — отвечает Джим, и по его тону слышно, что он не лукавит. — Будет ли моя девочка в самолёте скучать, когда останется одна в воздухе? Эвр морщится в подушку, радуясь, что изменения мимики не издают звуков. Джим бы услышал, Джим бы понял, Джим бы стал её презирать. — Нет, — слова тоже её не выдают. Ты боишься высоты, малышка, но тебе не нужно бояться меня. Даже если бы ненавидела, он бы не узнал.***
Она чувствует, что самолёт несётся к земле. Крыло задевает колесо обозрения, и кабинки с грохотом падают на тротуар. Кричат люди, и где-то там, посреди широкой улицы, стоит один-единственный человек, который не двигается с места. Не бойся падать, Эвр. Не бойся. Я здесь. Шерлок торопится по ступеням, и старое дерево скрипит, когда он заглядывает в её комнату. Он разгадал загадку, как хорошо… Теперь мы играем, Шерлок… — ЭВР! — но это не его голос. — Эвр, малышка, я здесь, — ох, давно её не звали малышкой. С самого детства. А Мориарти не звал её так никогда. И всё же, это был он. — Не бойся падать, я поймаю. Где ты, Джим Мориарти? Ты поможешь мне? Ты спасёшь меня? Игра закончена, но я всё еще остаюсь потерянной, а змеиный яд распространяется по крови. Меня уже не спасти, правда? Высота стремительно сокращается. Рушится самолёт, и я лечу, как Алиса в кроличью нору. Спасай меня, Безумный Шляпник. В тёмном небе горят его страшные глаза. Плеск, и я падаю под воду. Ну, здравствуй, Темза. — ЭВР! Шерлок зовёт её. Открой глаза, сестрёнка, ты больше не потеряна. Нет, всё не так. Ничего ты не знаешь, Шерлок. Я тону, а ты не видишь этого. Не чувствуешь, как Темза разливается по берегам, и как вокруг становится сыро. Шерлок сидит перед ней, и перед глазами снова скачут помехи. — Скучала по мне? — она хлопает глазами, но видит перед собой лишь его тёмные солнечные очки. — Оставь меня, Джим. Шерлок прижимает её к себе, и она не может закрыть глаза, цепляясь за воротник его пальто. — Но ты не хочешь, чтобы я уходил. Правда, Эвр? — Да. Нет. Какое значение это имеет? Мы теперь здесь одни. Лишь ты и я. Рушится Лондонский мост. Тонут тележки, кричат люди, загораются окошки местных зданий. Небо озаряется короткими вспышками, и вода захлёстывает побережье, когда в Темзу падают два самолётных отсека. Так хотел Мориарти, она бы не смогла и не стала менять его планов. А он знал, что, в конце концов, остаются лишь они одни, глядя на Лондонское пепелище. Великий Лондонский Пожар не знал таких жертв, но крысы бежали в страхе. — Теперь тебе хорошо, малышка? — молчит. — Эвр? Голос добрый. Заботливый, почти домашний. Непривычный. Живой. Фантом превращается в её Джима. В белой футболке, со сдвинутыми на нос очками, с книжкой, торчащей под мышкой. Волосы уложены, на плечи накинут дорогой пиджак. Как долго она будет спать? Ей это не нравится. Это плохо, когда сознание контролирует тебя. Но её сознание прекрасно знает, что ей нужно. Джим, которого она никогда не сможет возненавидеть. Солнечные очки, скучающий взгляд и едва заметная ухмылка в уголках губ. — Уже теплее, — отвечает она и берёт его за руку. Вспышка озаряет Лондон, и всё вокруг становится белым. Моргает, как плохая светоаппаратура. Рушится Лондонский мост. Шерлок превращается в Мориарти. Сливается с ним, превращается в барахлящее изображение. У них одинаковые отвороты пиджака, и голос Джима говорит ей что-то про Джона Ватсона. Спаси его, Эвр; спаси и возвращайся домой. — Скучала по мне? — Скучала, — они оказываются в тюремной камере, и Эвр приглашает его внутрь. — Проходи.***
— Он чудесно играет, правда, Джим? — Что? Ты про Шерлока? — его губа кривится, и он закатывает глаза. — Ему еще учиться и учиться. Улыбнись ему. Обмани его. Эвр привыкла слушаться его, как единственный голос, определявший её сознание. Собственный её подвел, но голос Джима не подводил никогда. — Вот так. Моя девочка. — Не уходи больше никогда, Джим. — Шутишь? — он улыбается ей: почти тепло, почти радушно. Улыбается так, как никогда бы не улыбнулся, если бы остался живым вне её памяти. — Я похоронен в твоих чертогах разума. Мы оба. Никуда я теперь не уйду.