Сказочник из соседней палаты

Бедлам спит. Не слышно шума резиновых тапочек, скользящих по полу, не видно света матовых белых ламп: вместо них, согласно распорядку, зажглись ночники, отдававшие слабым голубоватым светом. В окне палаты виднелся тёмный лес, над которым висела огромная серебряная луна, светившая на Джона Ватсона и почти ослеплявшая его. Он лежит в сладкой истоме, глядя то на лампочку, то на луну, и беседует сам с собой. — А какое мне, собственно, дело, что произошло в Лондоне? — рассуждал бывший военный врач. — В конечном счете, ну его в болото, этого Найта! Кто я ему, в самом деле? Мы виделись-то один раз. Если как следует подумать, выходит, что я, в сущности, даже и не знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того, что это он привёл нас с Шерлоком к делу о Собаке Баскервилей. И далее, граждане, — продолжал свою речь Джон, обращаясь к невидимой публике, — разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого загадочного призрака? С каких это пор я верю в воскрешение человека из мёртвых? — он хлопнул себя по лбу, словно пытаясь выбить оттуда всю мистическую ересь. — Но-но-но, — вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Джон Джону новому, — про то, что Найта трамваем переедет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться? А вдруг и правда выжил? — О чем, господа, разговор! — возражал новый Джон ветхому, прежнему Джону, — что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие — бывшего клиента убило! Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было этим консультантом, внезапно смертен. Ну, будет другой Генри Найт, и даже, может быть, еще молчаливее прежнего. Подремав немного, Джон новый ехидно спросил у старого Джона: — Так кто же я такой выхожу в этом случае? — Идиот! — отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Джонов и чрезвычайно похожий на бас его старого знакомого. Джон, почему-то не обидевшись на слово «идиот», но даже приятно изумившись ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крался к нему без особого рвения, и уж померещилась ему и Мэри, зовущая его на небеса, и кот прошел мимо — не страшный, а веселый, и, словом, вот-вот накроет его сон, как вдруг решетка на окне беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила Джону пальцем. Джон без всякого испуга приподнялся на кровати и увидел, что на балконе находится мужчина. И этот мужчина, прижимая палец к губам, прошептал: — Тссс! Джон опустил ноги с постели и всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату заросший щетиной, с тёмной, всклокоченными волосами, с высоким лбом, чёрными глазами человек, на вид которому можно было дать лет 40. Оглядев комнату и убедившись, что Джон один, посетитель стал посмелее и, не особо церемонясь, вошёл в комнату. Здесь Джон увидел, что одет мужчина в больничное: хлопковая белая сорочка с глубоким нагрудным карманом и порядковым номером, как в тюрьме, ставшие от грязи серыми штаны и потёртые чёрные туфли, которые были когда-то, наверное, очень дорогими. Гость побренчал ключами, словно привлекая внимание обитателя палаты, и, не спрашивая разрешения, упал в кресло, предназначенное для посетителей. Пациент долго боролся с вопросом, привиделось ли ему, или гость и правда только что вошёл в его комнату. Он ожидал, что посетитель поздоровается или хотя бы представится, но тот не торопился начинать разговор, со скучающим видом осматривая палату. — Как бы сильно я ни был рад вас видеть, — начал Джон несмело, — но, всё же, как вы сюда попали? — Как я сюда попал… — посетитель говорил тихо, не поднимая на Джона взгляда. — Его интересует, «как»! Не интереснее ли спросить «зачем»? — Это я хотел спросить после, — пояснил Джон. Гость всё-таки взглянул на него и, выпрямляя спину, ответил: — Милейший, вы даже не замечаете, насколько рассеяна наша общая знакомая, мисс Донован. О, вижу, вы её знаете, — гость широко улыбнулся, заметив, как морщится лоб Джона. — Это ведь она меняет ваше постельное белье? Вы повнимательней, а то кто знает, что она может вам подложить. Несмело оглядев кровать, Джон встал и, зачем-то отряхивая пижаму, встал перед гостем в полный рост, демонстрируя армейскую выправку. Тот наблюдал за Джоном без видимого интереса и даже ухмыльнулся, когда тот, недолго подумав, сел обратно на постель и спросил: — Хорошо. Я узнал, как вы это провернули, — задумчиво проговорил пациент, на что брови гостя одобрительно вскочили. — Но чего ради? — Мне скучно, — он повысил тон и пожал плечами, потряхивая связкой ключей. — Смотрите, сколько у меня ключей. Я мог бы считаться королём этого заведения, если бы захотел. Пробрался бы к главврачу и стёр все файлы, а потом… — … сбежали бы, — договорил Джон, и гость кивнул, подбрасывая связку в воздух. — Так почему же не сбежите сейчас? — Мне некуда, — он усмехнулся почти печально и словил связку, брякнувшую в его руках, — вот и развлекаюсь, посещая простых людишек. Вы не возражаете, если я посижу тут у вас? — Нет, будьте добры, — ответил Джон, надеясь, что присутствие чужого распугает голоса в его голове. Гость немного помолчал, окидывая комнату взглядом, а затем поинтересовался: — Кто вы по профессии? — Военный врач, — почему-то неохотно признался Джон. — Какая скука! — протянул гость, надувая губы. — Вы сказок, случаем, не пишете? — Раньше у меня был свой блог, — пациент усмехнулся: неужели это и правда когда-то было его деятельностью? — И нравились вам ваши публикации? — Нет! — Джон решительно покачал головой. — Они были чудовищны. — Ну, так не пишите их больше! — воскликнул гость слишком громко, и в следующее же мгновение в коридоре послышались лёгкие шаги мисс Донован. — Сидите тихо, — попросил мужчина и выскочил на балкон, прикрывая за собой решетку. Медсестра заглянула внутрь, спросила у Джона, как дела, мягко ли ему на новом постельном белье, не хочет ли он чего-нибудь, и не выключить ли ему свет. Джон решительно от всего отказался и, стоило мисс Донован удалиться, как гость вернулся на своё место. — Я хотел было почитать о вас, но что-то передумал, — начал он разговор. — Расскажете, из-за чего вас сюда упекли? — Расскажу, — Джон вздохнул и опустил глаза, изучая деревянный паркет. — Из-за Шерлока Холмса. — Да что вы! — снова вскричал гость и прислушался. Шагов не было слышно, но голос он всё-таки понизил. — Какое совпадение! Расскажите мне о нём! И Джон начал рассказывать, сам не понимая почему доверяя новому знакомому. Рассказал, как появился в его жизни Шерлок Холмс, как несколько лет они занимались раскрытием сложных преступлений, и как, спустя пять лет их знакомства, друг решил оставить Джона и прыгнул с крыши, предварительно заявив, что устроил каждое из преступлений, что они раскрыли, лишь бы покрасоваться собой. Всё так бы и оставалось, продолжал врач, если бы не далее, как вчера, он не увидел Холмса на озере в Сент-Джеймс-парке, и если бы старый добрый детектив-консультант не начал с ним беседу, как будто и не умирал вовсе, и предсказал, что совсем скоро Генри Найта, их бывшего клиента, задавит трамвай. Гость внимательно слушал Джона, и в его глазах загорался нездоровый интерес, а уж стоило ему услышать о воскрешении Шерлока, как он обмяк в кресле, откинулся и произнёс, глядя в потолок: — Несчастный вы человек, Джон Ватсон! И ничего не поймёте из того, что происходит в Лондоне и будет происходить следующие несколько дней. Скажу вам только одно: очень уж зря вы так с Шерлоком Холмсом… он, видите ли, не любит, когда ему не верят. А то, что он жив — ну, так и что с того? Разве вы не надеялись на его чудесное воскрешение? — Я видел, как он упал! — Джон почти закричал, но, увидев предостерегающий жест со стороны гостя, понизил голос: — Я обследовал его мёртвое тело. Он не мог воскреснуть! Гость вздохнул, выпрямляясь в кресле и зачем-то оглядываясь по сторонам. Его голос понизился до шёпота: — Если я расскажу вам, кто он такой, вы обещаете не кричать? А то так скучно, что хоть стреляйся, и, если здесь появятся санитары, я буду лишен даже вашего жалкого общества... — Вы знаете о Шерлоке Холмсе? — Джон сощурил глаза, а гость пожал плечами. — Раз так, то я согласен на любые условия. — И врача не будете звать? Без уколов морфия обойдёмся? — Обойдёмся, — кивнул Джон. — Ну, хорошо, — гость наклонился вперёд, кладя локти на колени и скрещивая пальцы в замок. — Ваш Шерлок Холмс — никто иной, как Сатана. Джон Ватсон засмеялся. Нормально засмеялся, без паники и буйства. — Я не верю в мистику! Сатаны не существует, как и… — Христа, Марии Магдалены и прочее-прочее, — протараторил Гость, повышая октаву голоса: — И, всё же, вынужден вас разочаровать. Так оно и есть. Вы только начали о нём говорить, а я уже прекрасно понял, что к чему. Представьте себе поэтому моё удивление: прихожу к соседу в палату, а он беседовал с самим Сатаной… вот это да! — гость хлопнул в ладоши, глядя в потолок. — Благодарю тебя, Боже милостивый! Именно на это, на личную встречу с Сатаной, я и надеялся, ради этого я так долго молился, и вот — ты отдаёшь мою мечту другому-у-у-у! Голос незваного гостя был похож на волну: он скользил от одной вершины тональности к другой, и последняя фраза была произнесена совсем низким голосом. Мужчина смотрел в потолок, расставив руки, словно был готов что-то поймать, и улыбался так, как улыбаются только психи: но Джону было не впервой, хотя в гостях он прежде никого, кто был бы подобен этому человеку, он не принимал. — Прошу вас, — несмело попросил врач, — объясните мне, к чему все эти разговоры… — Тихо, — перебил его гость, вскакивая с кресла и подбегая к кровати. — Сейчас начнётся. В вашей голове. Слышите? Не верьте тем голосам, что говорят, что Сатаны не бывает. Взгляните на факты… мы с вами оба — психи, как бы ни хотели доказать обратное, и мы оба знаем Шерлока Холмса. Он был систематичен в том, чтобы медленно свести нас с ума. У него это получилось… а сколько человек, как вы думаете, он свёл с ума, когда только родился? Гитлер, Муссолини! — гость захохотал. — Боюсь представить, сколько людей пострадали от одного разговора с ним, но мне-то он не достался! — Но ведь… — пробормотал Джон, всё еще отказываясь в это верить, — раз он и правда Сатана, то… — Надо бы его как-нибудь изловить? — предположил гость и хохотнул. — Попробуйте поймать самого дьявола! Вы уже попробовали, и что? Сидите в психиатричке. Как жаль, что это вы оказались в Сент-Джеймском парке, а не я. Я столько бы ему сказал… ведь, знаете, что самое смешное? — он невесело усмехнулся. — Я сижу здесь по той же причине, что и вы. Из-за Шерлока Холмса. Мне не повезло стать автором сказки, где он был главным героем. — Вы — писатель? — заинтересованно спросил Джон, на что гость одарил его злобным взглядом и пригрозил кулаком. — Я — Сказочник, — он сделался суров и вынул из кармана сорочки совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «С». Он надел эту шапочку и показался Джону в профиль и в фас, чтобы доказать, что он — Сказочник. — Она своими руками сшила ее мне, — таинственно добавил он. — А как ваша фамилия? — У меня нет больше фамилии, — с мрачным презрением ответил странный гость, — я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней. — Но сказка? — деликатно напомнил Джон. — Вы мне её расскажете? Раз уж так сложилось… — Что ж, позвольте мне начать издалека, — ответил Сказочник, присаживаясь обратно на кресло. — Видите ли, я вообще-то актёр, но всегда меня тянуло больше писать, чем играть. Создавать собственные истории и сказки, быть режиссёром. Я даже переводами занимался, изучил для этого пять языков. И вот, сваливается на меня наследство от дядюшки: не стану называть сумму, просто знайте, что для безбедной старости хватило бы с лихвой, — он усмехнулся, явно негодуя, что оказался здесь, имея на руках столько денег. — Без страха я бросил свою прежнюю жизнь, снял совсем маленькую комнату в пригороде Лондона, в подвале, накупил книг и стал сочинять. Целыми днями только и делал, что сочинял. Ах, это был золотой век, — блестя глазами, зашептал рассказчик, — подвал маленький, но с прихожей, маленькие окна над самым тротуаром, ведущим от калитки, так что и людей не видно никогда — а мне, должен признаться, уже тогда наскучило всякое людское общество. Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь ноги и слышал хруст снега под ними. Но внезапно наступила весна, и… — на мгновение он замолчал, и по его лицу расплылась почти блаженная улыбка. — … сирень зацвела. И свалилось на меня кое-что еще, поважнее денег и этой каморки. Сказочник смотрел то в потолок, то на луну, словно искал слова для продолжения истории на её поверхности, и удовольствие никак не хотело сходить с его лица. Наконец, когда он решился вновь взглянуть на Джона, его взгляд стал еще более отрешенным, чем был, а отстранённая интонация голоса никак не вязалась с широкой улыбкой. — Вы знаете, напротив Сент-Джеймс парка, ресторан есть, «Галерея» называется? — Джон кивнул. — Я туда часто ходил обедать. Ездил, точнее, на метро. Накупил себе дорогущих костюмов, гордился ими, каждый день выбирал новый, чтобы только выйти в свет, укладывал волосы и просто гордился собой, только и думая, как же я хорош собой, как я счастлив и даже доволен жизнью. Я садился на метро и ехал, пока не доезжал до Пикадилли, — тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, сделав паузу и глядя на луну: — Она держала в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются у нас, когда весна наступает. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто на тонкой подкладке. Она держала жёлтые цветы! Нехороший цвет. Она села на Ковент-Гарден, и заняла место прямо напротив меня. Ну, Ковент-Гарден вы знаете? Каждый день на этой станции по вагонам садятся десятки людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного в окне вагона, зашла и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно, словно просила вытащить её из какой-то клетки. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное чувство ненависти ко всему миру, и та безумная жажда знаний, которая била в ней фонтаном при одном только взгляде на меня! Он мечтательно закрыл глаза, снова откидываясь в кресле, словно представляя эту таинственную женщину снова и снова. Джон и сам не заметил, как сел на кровати, полный интереса услышать, что же было дальше. Сказочник молчал, то ли наслаждаясь моментом, то ли выдерживая драматическую паузу. — Мне нужно было выходить на площади Лестера. С кем-то должен был встретиться, но плюнул, — он грустно усмехнулся. — Мы проехали до самой Глостерской дороги: именно там она встала со своего места и вышла, а я, словно повинуясь её негласному зову, просто пошёл следом. Мы поднялись по эскалатору, вышли со станции, и она пошла по улице, а я, всё еще заинтересованный, просто шёл за ней, даже не пытаясь скрываться… или играть, ведь я так люблю играть! — воскликнул он, словно удивляясь самому себе. — И мне было интересно. Впервые за столько времени мне было интересно, ведь… вся эта жизнь, книги, костюмы, люди, всё это так надоедает, а тут!.. я шёл за ней, и мне казалось, что, если я ничего не скажу ей, она уйдет, и я упущу эту возможность — быть может, свою последнюю возможность — познать в этом мире истинную красоту, сокрытую глубоко в этой незнакомой мне девушке. И тут, представляете, она спрашивает, даже не оборачиваясь: «Вам нравятся мои цветы?» — Сказочник любил останавливаться, чтобы прокрутить в памяти отдельные моменты, вот и сейчас он замолчал, не глядя на луну и смеясь низким, гортанным смехом. — Я и сейчас помню её голос. Низкий, с лёгкой хрипотцой, тихий: она говорила так, словно пыталась заигрывать со мной. Так я и понял, что она тоже хочет поиграть со мной, и сказал честно, что её цветы отвратительны. Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Я всегда знал, что я сумасшедший. Но и подумать не мог, что кто-то может быть настолько же сумасшедшим, как и я сам, и будет смотреть на меня, не понимая, что же не так в этих глупых жёлтых цветах. Он поднялся с кресла, расправил плечи и встал прямо перед открытым окном. В темноте его силуэт не был похож ни на человека, ни даже на божественное существо; и Джон бы поёжился, если бы не хотел страшно узнать, что было дальше. — Вам что, совсем не нравятся цветы? — Сказочник весьма похоже изобразил женский голос и вернулся в свою октаву: — Нет, я люблю цветы. Но не жёлтые. — А какие? — Розы, например. Она тогда, недолго думая, взяла свой букет и бросила в ближайшую урну. Я спросил, чего же ради, и предложил купить новый, такой же, но она лишь посмеялась и отказала мне. Мы пошли рядом… молчали. Я даже не узнал её имени, когда она продела свою руку в черной перчатке в мою. Сказочник замолчал, и его расправленная спина поникла. Он больше не смотрел на луну, и молчал так, словно это был конец истории, но Джон никак не унимался: — Ну, а что было дальше? — Дальше? — гость развернулся, и Джон удивился резкой смене настроения на его лице: он, казалось, был зол и расстроен одновременно. — Догадайтесь сами. Подобные вам люди назвали бы это любовью... внезапной, как снайпер на крыше. Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда… с этой, как ее… — С кем? — спросил Джон. — С этой… ну… этой, ну… — ответил гость и защелкал пальцами. — Вы были женаты? — Ну да, вот же я и щелкаю… на этой… то ли Молли, то ли Китти… нет, всё-таки Молли, у неё еще свитер был такой… глупый… больница… впрочем, я не помню. Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста. Да, любовь поразила нас мгновенно. Если это была она, конечно, — Сказочник усмехнулся. — Я ведь совсем не верю в это. Не думаю, что имеет это значение. Тогда, конечно, когда мне всё наскучило, мне казалось, что в ней — вся моя жизнь, даже если я бы и не признался себя в этом. И, всё же, я предпочитаю называть вещи своими именами: похоть есть похоть, а глупая сентиментальность… — он покачал головой и щелкнул языком, снова усмехаясь. — Но тогда... Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же. Скоро мы не могли и дня прожить, не пообщавшись. Изучали друг друга, как выходцы с разных планет. Ей было всё равно, где я живу, и она никогда не жаловалась, что приходится так далеко ездить. Я старался вести себя так, будто не жду её, но не мог обмануть даже самого себя. Никто, кроме неё, никогда не захаживал ко мне во двор, так что, стоило скрипнуть калитке, и я знал — вот, идёт моя женщина. И казалось мне в тот момент, что моей смертельной скуки больше нет, и что в этом мире осталось еще что-то, чего я не знал. И до того мне это было интересно, что я терял счёт времени, ожидая её, а она жила своей жизнью, раз в неделю сбегая ко мне, выдумывая для мужа какие-то глупые оправдания. Он так и не догадался, бедный, что его заменили актёром, живущим в подвале — впрочем, никто бы не догадался, так тщательно мы скрывались, так ловко она сбегала из-под его надзора. Хозяйка моей квартиры лишь знала, что ходит ко мне какая-то женщина, но ни имени её не знала, ничего. — А как её звали? — спросил Джон, которому незнание этого факта резко показалось недопустимым упущением. Сказочник, однако, не изъявил никакого желания выдавать эту информацию, продолжая говорить холодно и всячески игнорируя интерес со стороны слушателя: — Она так любила готовить! Бывало, украдёт у меня кредитную карту и скупает полмагазина, а потом придёт и смешивает все специи подряд. Поверьте на слово, получалось у неё очень вкусно — и я завтракал тем, что она готовила для меня, и обедал, и ужином. Буквально жил её стряпней. И никогда не переставал писать свои сказки. Она читала их и перечитывала, а потом, — он снял чёрную шапочку с головы и повалял её в руках, — сшила мне это… прозвала меня «Сказочником» и сказала, что меня ожидает большой успех. Увы, — он подкинул шапочку вверх, поймал её и убрал обратно в рубашку, — в литературе она смыслила столь же мало, сколько и в цветах. Вас критиковали когда-нибудь, мистер Ватсон? — И не раз, — с готовностью отозвался слушатель. — Тогда вы должны меня понять, — Сказочник вздохнул. — Я дописал свой сборник… это было в августе, кажется. Помнится, первый редактор, с которым мне довелось столкнуться, долго хохотал над моими сказками, а потом стал спрашивать всерьёз, кто я такой, откуда взялся, почему ничего не писал раньше, да и вообще, с чего это я вдруг решил писать сказки для детей, когда, — он снова повысил голос на несколько тонов, — у нас есть сказки Андерсена, Астрид Линдгрен и Шарля Перро? Братья Гримм, сказал он мне, — это пошлость, и что это никуда не годится. Я вообще-то не люблю слушать пустую болтовню, — голос Сказочника вновь стал спокойным, — а потому спросил прямо, станет ли он печатать сборник или нет. Он начал увиливать, отправил меня к какой-то журналистке, которая заявила, что у них материала хватает на два года вперёд… О, Она очень расстроилась, — он снова невесело усмехнулся, — даже больше, чем я. И отправила фрагмент в одно издательство. Во второе, в третье… Моя девочка так извелась, — проговорил Сказочник с тоской, — и я ничего не мог с этим поделать. Наконец, когда кто-то принял этот фрагмент, появились первые рецензии. Как сейчас помню фамилии рецензентов и вижу их ядовитые заголовки: Смоллвуд, Магнуссен, Смит… они отравили нашу жизнь. Я еще опомниться не успел, как влетает Она ко мне в дверь, мокрая от дождя, и бросается целовать меня, почти блаженно заявляя, что отравит эту проклятую Смоллвуд, зарежет Магнуссена и утопит Смита в Темзе. И вот, представляете, — он взглянул на Джона, и произнёс, выпучив глаза: — Именно в этот момент, когда смысл моей жизни был смыт в унитаз, я и стал задумываться о том, а не продать ли мне душу дьяволу? Джон промолчал, не зная, что ответить. — Да! — Сказочник хлопнул в ладоши. — Я долго читал рецензии. Сначала смеялся над ними, потом стал презирать каждого, кто их пишет, а потом мне стало казаться, что я заболеваю. Всё время, стоило мне выключить свет, как у дверей вставала святая троица: Смоллвуд, Магнуссен, Смит. Проще говоря, я начал сходить с ума, и моя проницательная донельзя девочка всё поняла, и решилась спасти меня. Черти бы меня побрали! — вскричал он, снова забывая о конспирации. — И чего ради втянули мы друг друга в это? Её саму нужно было спасать, но меня заботили только мои сказки... и ваш Шерлок Холмс! — он буквально выплюнул это имя и продолжал, с ненавистю разминая кулаки. — Она меня просила: «Милый, давай бросим Лондон, эти дожди, туман, холод», и я был согласен с ней. Отдал все деньги, что остались, и отправил за билетом, а ночью случился со мной первый приступ. Как сейчас помню, — он зажмурился и покачал головой, словно насмехаясь над самим собой. — Ничего во тьме не вижу, только как всё смеются надо мной, смеются и требуют сжечь каждую мою сказку. И я послушал! — он стал проговаривать слова чётко, словно пытаясь справиться с накатившим на него гневом. На кого он злится, интересно? На критиков? На себя? — Я вскочил с постели, схватил все свои черновики и вышел на улицу — благо, погода не была дождливой, и никто не видел, как безуспешно я чиркаю зажигалкой и пытаюсь сжечь всё, что написал. Исписанная бумага горит сложнее чистой, вы должны это понимать, и я ломал ногти, вырывая тетрадные листы и сжигая их, всё надеясь, что придёт моя женщина и остановит меня… но я всё сжёг, и только тогда начался дождь — от него-то, наверное, я тогда и не сгорел, когда лёг на землю, обессилев, и так и заснул. А проснулся от того, что кто-то ласково трёт моё запястье, пытаясь нащупать пульс. Открываю я глаза, а там — она, — Сказочник вновь поднял взгляд на луну, словно видел в ней свою женщину, — и голубые глаза её так пронзительно на меня смотрят, словно сейчас заплачут. А она никогда не плакала, доктор Ватсон, и я сказал, сам себя не помня: — Я всё сжёг. Я схожу с ума, и я болен, точно тебе говорю. — Я вижу, — она была спокойна, словно камень, но обнимала меня крепко и пыталась привести в чувство. — За что же нам такое? Не бойся, я тебя вылечу. Вот увидишь! — она была так яростна в своей святой уверенности, и так сильно хотела, чтобы я был жив, а я смотрел на неё и видел лишь человека, который еще может бороться, в отличие от меня. Возможно, даже сможет отомстить за меня. Я тогда твёрдо решил, что больше не потревожу её, и, пока она продолжала собирать остатки моих сказок, решил уйти. Моя жизнь была кончена — к чему было лишать жизни и её? Она могла делать с этими сказками что угодно, а мне они просто надоели. Мне всё надоело. Даже она перестала меня радовать, и я ненавидел себя за то, что вовлёк её в это. Я смотрел на неё и видел, как она смотрит на меня с обожанием, как не хочет, почти умоляет, чтобы я не уходил, и понимал, что раз эта игра началась, её уже ничего не остановит. Даже она. Сказочник спрятал лицо в ладонях, и Джону казалось, что сейчас с ним произойдёт взрыв. Он уже видел, в каких судорогах меняется его лицо, как он едва заметно скалит зубы и сжимает кулаки, словно мечтая ударить собственных невидимых демонов. — Она обещала мне вернуться поутру, — заговорил он сквозь зубы. — Обещала оставить мужа и вернуться ко мне, навсегда. Стоило ей уйти, и… — он встал с кресла, подпрыгнул, покрутился на месте, расставив руки, -… и я оказался здесь! — руки хлопнули по бокам. — И, сдаётся мне, встреть я Шерлока Холмса вместо вас, расскажи я ему об этом, он бы обязательно помог мне. Вернул бы нам обоим то, что у нас было, и наказал бы всех, кто отобрал у нас нашу жизнь. Ведь можно же еще продать душу дьяволу по скидке? — прагматичным тоном поинтересовался Сказочник, снова усаживаясь в кресло. — Но ведь вы можете написать своей женщине, — недоумённо произнёс Джон. — К чему здесь Шерлок Холмс? — Милейши-и-и-ий, — устало протянул гость. — Чего ради мне писать? Возвращаться к ней? Всё, что было между нами, прошло, хотя и сейчас я, признаться честно, мечтаю, что она помнит меня, и где-нибудь держит мою фотографию, вдали от любопытных глаз. Но сбегать к ней, не имея ни гроша за душой, не имея самого себя? Помилуйте, — он почти прыснул, — да ни один любящий мужчина не сделает такого со своей женщиной, чего уж говорить обо мне? Любовь — не для меня, а то, что я испытывал к ней — это... — он задумался, снова начиная щелкать пальцами, безуспешно пытаясь подобрать нужное слово. — Вот и я не стану… не без помощи Сатаны, конечно. «Он точно рехнулся», решил для себя Джон, вздыхая и не зная, как успокоить гостя — да и стоит ли вообще его успокаивать? Кажется, он давным-давно решил всё для себя. И, если он захочется встретиться с Сатаной, он с ним обязательно встретится, даже если ради этого не придётся сбегать из Бедлама. — А о чём вы писали в ваших сказках? — вдруг спросил Джон. — Я так и не понял… — Какое это имеет теперь значение? — ответил Сказочник, поднимаясь с кресла и расправляя пижаму. — Надеюсь, я смогу поговорить об этом с вашим воскресшим другом, а теперь я пойду. Всего вам доброго, — попрощался он и, не дождавшись ответного прощания, выскочил за перегородку. Джон Ватсон перевёл глаза на матовую лампу, которая продолжала рассеивать голубой свет; он смешивался с едва заметной лунной полосой на паркете, в своих очертаниях рисуя странного Сказочника и его таинственную женщину, о которой Джон, по сути, так ничего и не узнал, кроме того, что они оба страшно друг друга любили и, наверное, никогда бы не хотели друг друга потерять. По крайней мере, именно так, как это произошло. Он почти ни о чём не думал, пытаясь уснуть, и, к его удовольствию, сон наступил довольно быстро. И там, в отличие от реальности, не было ни Шерлока Холмса, ни чокнувшихся соседей.