Метаморфозы

Новички расступаются перед ними, благоговейно перешёптываясь — наступить на ногу или случайно задеть плечом кого-то из этих двоих равносильно смертной казни. «Те самые», «а вы слышали, что…», «я их так боюсь!» — даже шёпот — и тот робкий-робкий, почти неслышный, похожий больше на шелест деревьев, нежели на человеческие голоса. Доспехи Лорейн громко позвякивают в такт шагам, испуганные лица новичков отражает начищенная до блеска сталь. Эрна рядом с ней не идёт — плывёт, только изредка звякнет какая-нибудь колба на поясе, стукнувшись о свою стеклянную соседку. Две пары жёлтых глаз беспричинно холодны, и именно поэтому девушек боятся. Те, что несколько лет назад были не более чем бессильными полулюдьми, внушают всей Гвардии Эль если не ужас, то хотя бы уважение. Порой боятся и уважают не столько их самих и их дела, сколько то, что сделала с ними Элдария. Некоторые говорят: «закалила», «натренировала», но особенно умудрённые опытом поправляют. «Сломала». Лорейн зашипела сквозь зубы, когда кто-то из гвардии Обсидиана больно толкнул её закованным в железо плечом. Хотелось выдать крепкое словцо, но она только сжала зубы, сдерживая обиду и злость. Знала: легко отделалась, даже если бы её затоптали, то не заметили бы. Она ведь пустое место. Пусть даже и фейлин — но кому до этого есть дело? Её способности не проявились, как была для всех бесполезным человеком — так и останется, получая от Эзареля только издевательски простые задания. Каждый день — беспрерывная череда болезненных унижений, шепотков за спиной, слёз и обид. Слабачка, которой больше некуда было возвращаться, ведь её не помнили ни друзья, ни семья. Эрна нахмурилась, когда кто-то из гвардии Абсента оттолкнул её от алхимического стола со словами «я лучше справлюсь». За безобидным «я тебе помогу» скрывалось плохо завуалированное «ты бесполезна, только всё испортишь». Эрна не была склонна к обидам и истерикам — это только лишняя трата эмоций, но это пренебрежение её способностями было оскорбительно. Она, занимавшаяся с десяти лет химией, осваивала алхимию легко, но никто не давал ей в руки реагентов, предпочитая посылать на какие-нибудь идиотские до крайности задания. И Эрна шла — не было выбора, и вместе с Лорейн материлась сквозь зубы, когда вместо того, чтобы проводить очередной алхимический опыт, бродила по городу, отыскивая очередную сбежавшую пушистую овцу. Проще затянуть петлю на шее, чем смириться с тем, что к тебе относятся хуже, чем к животному. При виде глав гвардий ни Лорейн, ни Эрна не меняются в лице. Эрна только коротко кивает, а Лора не делает и этого — кривит губы, снимая с головы крылатый шлем, показывая этим, что ей (пока ещё) не совсем плевать на них. Даже Эзарель уже не получает от неё отдельного взгляда. Невра при виде Эрны уже не тянет наглую ухмылку, только уныло провожает её взглядом. Мико не возмущается их поведением, молчит, потому что понимает: этих монстров они породили сами и сами их поломали. От Лорейн и Эрны требовали стать сильнее и они стали — но какой ценой? Про себя и Невра, и Эзарель, и многие другие признаются: лучше бы всё было как раньше. Да, они были слабыми, но живыми, а кто девушки сейчас? На этот вопрос никто не решается ответить. Лорейн неумело замахнулась деревянным мечом, пытаясь огреть им стоящий перед собой манекен. Валькион осторожно поправил её стойку, тихо проговаривая наставления, и Лора замахнулась снова. Задела мечом ногу, уронила оружие и возмущённо запищала, оседая на пол и прижимая к груди пострадавшую коленку. Наблюдающий за этим Эзарель громко хохотал, жёлтые глаза пилили его разозлённо и обиженно. — С тобой никто в поход не пойдёт, горе-вояка! — ухмылка на лице Эзареля расплывалась нагло и неумолимо. — И себя, и союзников перебьёшь! — Пошёл ты знаешь куда?! — Лорейн метала глазами молнии и скрежетала зубами, но эльфу как с гуся вода — совершенно всё равно, он только продолжал хохотать, утирая слёзы. Лора закатила глаза так далеко, как только могла, но в итоге и сама выдала глухой смешок. — Не забывай, на задания меня посылают обычно с тобой, так что готовься: так отмудохаю, мало не покажется! Поднявшись с земли, Лорейн подошла к Эзарелю и отвесила ему слабый подзатыльник, но затем коротко прикоснулась его губам, хитро улыбаясь. — Бьёт — значит, любит, верно? — прошептал эльф, и Лора громко фыркнула, нещадно вспыхивая. — Будем считать, что ты разрешил мне колотить себя, сколько мне хочется, — Лорейн тихо хихикнула, прижимаясь к Эзарелю так близко, как только могла, слушая стук чужого сердца. — Отчёт. — сухо объявляет Лорейн, кидая под нос Эзарелю кипу исписанных бумажек. — Я ухожу на новое задание, неделю не будет. — Кто тебе это разрешил, позволь спросить? — Эзарель хмурится, жёлтые глаза-янтари холодно и безразлично сверлят дыры в его лице. — Мне не нужно ничьё разрешение. Мне надо — я ухожу. Мико насрать. — А что насчёт меня? И на изуродованном белыми чешуйками лице Лоры расплывается кривая ухмылка, сужаются вертикальные, змеиные зрачки. — Как будто ты сможешь меня остановить. В её голосе сквозит почти ощутимая ненависть, пробирающая холодом до самых костей. Дверь хлопает за спиной Лоры, и Эзарель с усталым вздохом прячет лицо в ладонях. Когда отношения между ними так изменились? Он всё ещё любит её, никогда не прекращал и не прекратит, но что случилось с ней?.. Ей, кажется, мерзко даже прикасаться к нему, но почему, почему же?.. Но ответить Эзарелю некому. Поцелуи были жадными, почему-то жаркими (всё-таки как же это странно, кожа у Невры ведь холодная), дурманящими, они сводили с ума. Ребро деревянного стола упиралось в поясницу, а пальцы путались в чёрных волосах. — Колбы… Упадут… Дверь не закрыта, прекра… ти… — Никто не зайдёт, обещаю. В самом деле, кому вообще есть дело до Невры, нагло раздевающего алхимика-новичка прямо в лаборатории? Для всех в гвардии Эль это обычное дело, Эрна знала это, но верила — её вампир не приравнивал ко всем остальным. Верила и отдавалась и телом, и душой, но вот что устроит Эзарель, если какие-нибудь реагенты упадут и разобьются? Логичным было предположить, что эльф закатит ту ещё истерику — для Эрны в Элдарии вообще все были слишком эмоциональными, кроме, пожалуй, Валькиона и Хамона. Невра своей энергетикой давил, но лишь его и только его Эрне было легко терпеть: любовь придавала выносливости и толкала на безумные поступки. Как этот, например. — Если ты скинешь со стола хоть что-то… — сбивчиво и лихорадочно шептала Эрна в острое ухо. — Тебя прикончу сначала я, а затем и Эзарель… — Нашла, кого вспомнить в такой момент, — нарочито обиженно ворчал Невра, утыкаясь острым носом в бледную девичью шею. — Ты можешь произносить только моё имя… Через два часа от Невры в лаборатории не осталось и следа, а Эрна молча выслушивала наставления Эзареля, записывая их на кусок бумаги. Она свято надеялась, что воротник платья хорошо скрыл всё засосы, а если нет — надеялась на то, что у главы Абсента хватит такта ничего не говорить по этому поводу (и пусть такт и Эзарель были вещи несовместимые — Эрна всё равно лелеяла какую-то крошечную и глупую, но всё равно надежду). Дурак-Невра багровые пятна не скрывал, даже не пытался — Эрна делала это за него, закручивая из чёрного шарфа чуть ли не удавку на мужской шее, и в этом была своя прелесть их странноватых отношений: Невре нравилось скрываться и хранить тайны, а Эрне — держать этот процесс под контролем и не запирать по ночам дверь в комнату, зная, что вампир обязательно наведается в гости. Она даже не смотрит на него, только монотонно перечисляет список зелий, выставляя их на стол и ставя галки на длинном пергаменте. Невре хочется взять Эрну за руку, очень хочется ощутить тепло её кожи, но она словно чувствует это желание, а потому постоянно отодвигается и поправляет бинты, которыми обмотаны её ладони. Их отношения словно откатились далеко назад: Невра ощущает лишь исходящий от девушки холод и безразличие, презрение, возведённое в абсолют. Его пилящие и сверлящие взгляды совсем не трогают Эрну, словно в лаборатории она совершенно одна. Вампир пристально разглядывает выглядывающую из-под воротника робы кору, которая выглядит на коже как странного вида ожог. Кора чуть задевает щёки, кое-где проглядывается на скулах и исчезает, чтобы появиться на рогах-ветвях, выглядывающих из светлых коротких волос. — Распишись, — она указывает пальцем на пергамент, не протягивая пера; Невре приходится брать его самому, и он оставляет на бумаге торопливый, дрожащий росчерк. — Это всё. Забирай зелья и уходи. Ещё ни перед одной девушкой Невра не чувствовал себя настолько неловко. Пальцы нервно подрагивают, а голос сипит и не слушается. — Мы… можем поговорить? — А есть о чём? Я занята. Не слова — ледяные клинья, которые входят под рёбра и разрывают лёгкие и сердце. Невра тянет ухмылку до боли в скулах, хотя хочется рвать и метать, крушить, а потом попросту разрыдаться. — Действительно, не о чем. Ну, я пошёл, птичка. Выйдя из лаборатории, Невра разбивает кулаки в кровь об стены. Ногти царапали кожу с остервенелым безумием в жалких попытках содрать белые чешуйки с рук и лица. Царапины углублялись, кровь капала на одежду, а в воздухе пахло железом, но эти чешуйки (эти сраные, мать их, чешуйки!), будто намертво приросли к коже. Уродство. Отвратительно. Отвратительно-отвратительно-отвратительно! М.Е.Р.З.К.О Лорейн раздирала кожу уже больше на автомате, по-змеиному вертикальные зрачки бешено метались, губы — шептали что-то, открывая миру пару острых клыков. Во всём был виноват Эзарель! Этот ушастый ублюдок! «Это зелье, чтобы узнать, кто из Элдарии был твоим предком. Думаю, ничего страшного не произойдёт», — Лорейн впилась ногтями в лицо. Это засранец соврал ей, врал с самого начала! Неистовый зуд сводил с ума, словно там — под этими отвратными белыми чешуйками — сновали полчища мелких жучков, которые грызли-грызли-грызли-грызлигрызлигрызли… — Лора… — УБИРАЙТЕСЬ! — даже не кричала уже — визжала, забиваясь всё глубже в угол комнаты, чтобы хотя бы на мгновение отсрочить встречу с ужасным скользким змеиным монстром — истинной собой. Нагом. Противной, гадкой змеюкой. Неужели всего, что с ней произошло в Элдарии, было мало? За что? Неужели после череды унижений и боли она заслужила это — вызывающий тошноту раздвоенный хвост и известковую сыпь зудящей чешуи? Почему её предок оказался именно ЭТИМ? Лорейн едва подавила рвотный позыв. Упрямо, не чувствуя почти боли, она расчёсывала и драла лицо, не в силах остановиться. Страх и отвращение свили в груди огромное гнездо и точили душу, оставляя вместо неё лишь обглоданные клочки. — Лорейн, открой дверь! — Не трогайте меня! Съебитесь! Хватит! — но никто не мог разобрать её слов из-за гулких рыданий. По щекам Лорейн текли кровь и слёзы. Дверь слетела с петель, выбитая, вероятно, Валькионом. Из груди вырвался испуганный вопль: Лора прижала ладони к изуродованному лицу, пытаясь слиться с тенью и исчезнуть в этом треклятом углу, только чтобы никто не увидел её. Никто и никогда. — В сторону уйдите. Перед Эрной главы гвардий покорно расступились. На её лице не было ничего — ни отвращения, ни страха, она присела на корточки перед Лорейн, воющей в свои ладони. — Лора… Ну, посмотри на меня. — жёлтые глаза с иглами змеиных зрачков недоверчиво взглянули сквозь пальцы. — Тебе нечего бояться. Всё будет хорошо, мы поможем. Но эти типичные успокаивающие фразочки не вызывали ничего, кроме тупой животной ярости. Помочь ей… Чем они ей помогут, кучка лживых ублюдков, если её беда в том, что она вообще родилась? — Тебе-то откуда знать?! — Лора злобно сипела, из горла вырвался клокочущий хрип. — Ты-то не монстр! Никто из вас не монстр! Лживые ублюдки! НЕНАВИЖУ ВАС, ВСЕХ ДО ЕДИНОГО! Она сорвалась с места неожиданно, толкая Эрну в грудь. Та повалилась на пол — Лорейн смела её хвостом в сторону и вылетела из комнаты, раскидав всех за дверью как шар для боулинга — кучку стоящих треугольником кегль. Никто не остановил её. Каждый был в силах это сделать, но ни у кого не хватило смелости сдвинуться с места. Щель меж нескольких поваленных деревьев была подходящим убежищем для чудовища вроде неё. Свернувшись в тугой клубок, дрожащая Лорейн грызла ногти, превратившиеся в длинные загнутые когти. Чешуя уже не чесалась, но Лора всё равно чувствовала её, ощущала каждой клеточкой своего нового, уродливого тела. Наросты на спине, порвавшие одежду, утыкались в стволы деревьев и тупо ныли. Лорейн поморщилась от холода, и раздвоенный хвост сам собой закрутился потуже в спираль. Да, здесь ей было самое место. Никто не сможет её отыскать, и она будет лежать здесь до тех пор, пока не умрёт от голода и холода. Лишь такой смерти она и заслуживала. И вдруг неподалёку захрустели ветками чьи-то шаги. Сердце дрогнуло, испуганно затрещало, заставляя кровь пульсировать в висках. Лорейн вжалась в стволы. Исчезнуть бы в них, раствориться, стать просто частью леса, но не жить больше в этом ужасном теле… Перед Лорейн мелькнуло лицо Эрны. — Уйди! — зашипела, высовывая тонкий, раздвоенный язык. — Ссссвали, Эрна! Но она ничего не ответила. Только почему-то взялась пальцами за пуговицы робы и… Начала расстёгивать их. — Что ты… Прекрати! Но она словно и не слышала, продолжая стягивать с себя платье. Кратко шелестнула упавшая на землю ткань, Лора зажмурилась до цветастых точек и кругов. — Открой глаза. И Лорейн почему-то подчинилась. Чуть приоткрыла веки… А потом уже не смогла закрыть глаза. Всё тело Эрны покрывала кора. Самая настоящая древесная кора, она покрывала её тело огромными бурыми пятнами, едва-едва проглядывала обычная, человеческая кожа. Словно вся Эрна была в страшных ожогах… Руки были замотаны бинтами по локоть, но Лорейн догадалась — кора была и там, просто спрятанная. Эрна тоже была уродливой. Губы её дрогнули в подобии улыбки. — Ты права. Я не монстр. Я всего лишь ходячее полено, не более. Губы улыбались, но глаза плакали, и в плескавшейся в них боли можно было утонуть. Захлебнуться и не выжить. Лорейн хохотнула — истерично, хрипло, а затем подавилась лихорадочным, безумным смехом. Рыдающая Эрна вторила ей глухими смешками, осев на влажную землю. Эрна, оказывается, была наполовину дриадой. Об этом все знали, но лишь потому, что из головы у неё тянулась пара изящных ветвей, закрученных в форму оленьих рогов. Это выглядело безобидно, даже по своему красиво, многим нравилось. Но о коре не знал никто, ведь Эрна всегда ходила в робах, закрывающих шею и ноги до самых щиколоток. Она не желала ничьей помощи и мастерски скрывала свою слабость. Дриады умели обращаться в деревья. Об этом знали совершенно все, и именно поэтому рубили деревья в лесах предельно осторожно, чтобы случайно никого не убить. Эрна так могла тоже, но она была всего лишь полукровкой, и эта способность не подчинялась ей, жила своей жизнью и этим день за днём убивала. Порой, просыпаясь, Эрна понимала, что она не может пошевелиться. Её тело, ставшее за ночь куском древесины, не слушалось и отказывалось шевелиться. Эрна лежала до тех пор, пока это не проходило само, и никогда нельзя было предугадать, как скоро всё пройдёт. Могло за час, а могло и за пол дня. Эрна как могла скрывала это, придумывала множество нелепых отговорок, лишь бы никто не знал про её древесный паралич. Однажды это прекратилось, но не прекратились страдания, которые причиняло новое тело. Кора с кожи не сдиралась. Порой Эрна, подобно Лорейн, раздирала себе всё до крови, но кора не пропадала. Но самым отвратительным было то, что боль не чувствовалась. У деревьев нет нервных окончаний, ставшие древесиной руки не ощущали прикосновений, тело не чувствовало боли, холода, жары — ничего. Совершенно ничего. Эрна чувствовала себя оглохшей и ослепшей одновременно. Она пыталась заставить себя чувствовать хоть что-то, но тщетно. Она нарочно ударялась обо всё подряд, выливала на кожу-кору кислотные реагенты, порой хваталась за кухонные ножи и вилки, а когда всё совсем опостылело — отрубала себе пальцы. Но боли не было, словно эти руки, эти пальцы более не принадлежали ей. На следующее утро они отрастали сами, такие же древесные и бесчувственные. Однажды Эрна, не выдержав, отрубила себе кисть, но отросла и она. Прекрасная регенерация? Нет, просто изящная пытка. Эрна отдалилась от Невры так далеко, как только могла, ведь это тело ему нельзя было трогать. Бесполезное, ничего не ощущающее, почти ей не принадлежавшие… Эрне было противно к нему прикасаться и стыдно давать его трогать другим. Рыдая в обнимку в лесу, Лорейн и Эрна понимали — это конец. Им жить в этих ненавистных им телах до самой смерти, терпеть чешую, кору, хвосты и рога, не в силах ничего с этим сделать. Им не позволено было касаться хоть кого-то, а в особенности Эзареля и Невру. Эти тела не заслуживали их любви. Они вообще ничего не заслуживали. Эрна плакала смолой. Лорейн плакала ядом. Лорейн обращается со своим телом так же хорошо, как и с мечом. Научившись превращать хвост в ноги, она окончательно черствеет. Змеи сильны, змеи изворотливы. Змеи кусают больно. Глаза с вертикальными зрачками видят всё, а острые уши всё слышат. Лора смиренно принимает то, что ей нельзя любить, нельзя никого касаться и что-то чувствовать, и так же смиренно принимает то, что годна лишь на убийства. Она уходит в лес и пропадает в нём неделями, не взяв с собой ни фамильяра, ни провианта, ни сопровождения. Она возвращается — доспехи и меч умыты кровью, а покрытые чешуёй ладони тащат трупы монстров. Лорейн кидает эти мёртвые туши под ноги Мико, и та не говорит ничего, но содрогается при виде обезглавленных чёрных псов. Кора покрывает щёки рваными коричневыми пятнами, и Эрна уже не скрывает этого. Когда какой-то наёмник отрубает ей руку, она даже не морщится — просто кидает прямо ему в лицо колбу с кислотой. Когда на крики прибегает стража во главе с Валькионом, от увиденного их передёргивает. Наёмник задыхается от боли, хватаясь за лицо, а Эрна, держа в руках колбу, медленно льёт кислоту. По капле. Ей, кажется, даже интересно наблюдать за тем, как он корчится и кричит. А потом её покрытая корой рука превращается в длинный древесный шип — и всё. Наёмника больше нет. Перед сном Эрна выпивает целую бутыль снотворного залпом и надеется, что однажды от передозировки умрёт во сне. — Сделай с ними что-нибудь! — в два голоса шипят Эзарель и Невра в лицо Мико. Та морщит нос и вздыхает устало, измученно. — Что я могу сделать? — её голос непривычно тих и вкрадчив, и это сбивает глав Тени и Абсента с толку. — Я не могу изменить их, даже если очень захочу… То, что насильно изменила сама Элдария, невозможно поправить. Мико хочется сказать им это, но она молчит, потому что чувствует — если скажет, сломает и их тоже. Лорейн и Эрна идут мимо — две искалеченные тени, не видящие ничего, кроме друг друга и своей боли, и Эзарель шипит. Злобно, обиженно. Невра молчит, но его молчание громче любого крика. О том, что их всё еще любят, но именно поэтому и избегают, Мико тоже не говорит.