Они идут в полнейшей тишине и темноте. Путь освещают лишь звёзды, луна, светлячки, да диковинные цветы, лепестки которых чарующе фосфоресцируют в темноте. Дриады шагают в такт; их шаги превращаются в один шелестящий ритм, который не нарушается никем. Никем, кроме Невры и Эзареля, которые и не понимают, как так можно идти. Ругаться себе под нос им не позволяет только почти мёртвая тишина, которую кажется невежливым и неприличным разрушать. Они чувствуют, что им доверили участие в чём-то действительно очень важном, очень личном для народа дриад, а потому вопросы стараются не задавать, чтобы не разрушить это чувство мистики и собственной избранности.
И вдруг колонна из дриад, вампира и эльфа останавливается. Перед ними — стена из лиан и плюща, глухая, непроницаемая.
— Сейчас, — певуче объявляет одна из самых старших дриад. — Вы узрите Древо-Мать, всех нас породившую, защитницу леса и хранительницу великой мудрости. На колени перед Матерью!
И остальные дриады вторят ей хором.
— На колени перед Матерью!
Стена из плюща разъезжается в стороны сама собой, и глаза слепнут от яркого света. Эзарель и Невра падают на колени быстрее, чем успевают это осознать, а когда их глаза привыкают к свету — забывают, как дышать.
Огромное дерево с белым стволом попирает небеса. Извилистый рисунок коры слишком красив, чтобы принадлежать обычному дереву, и потому древесное лицо на стволе не кажется чем-то неправильным. Закрытые глаза, изящный изгиб губ, дорожки смолы-слёз на щеках. Да, ствол белый, будто слоновая кость, но листья — красные. Красные, как кровь, как рубины, они сияют, отбрасывая на ствол и траву розовые блики. Сердце на миг замирает, но потом несётся вскачь вновь, ведь несмотря на всё то, что видели они на работе в Эль, это — нечто выдающееся, не укладывающееся в голове из-за своей красоты и величавости, из-за ауры непостижимой мудрости.
— Это… Прекрасно.
— Мы знаем, — одна из дриад гордо улыбается. — Наша Мать — самая красивая на свете.
Они наконец встают с колен, а затем усаживаются вокруг дерева громадным полукругом в несколько рядов. Дриад здесь оказывается даже больше, чем Эзарель и Невра видели до этого, но какая-то девчушка говорит им, что даже это — не всё.
— Лес ба-альшо-ой! Все сюда не влезут!
На малышку кто-то шикает, качая пальцем, и та замолкает, но восторг в её глазах всё равно не унять ничем.
— Тихо, тихо всем! Старейшина будет говорить!
Дриады замолкают так синхронно, будто являются частью одного организма, и это пугает. Никто не шевелится, кажется — не моргает даже. Все до единого глаза устремлены в одну точку.
— Ar habra, сёстры.
И даже рот в ответ они открывают синхронно.
— Ar habra.
Старейшина оказывается низенькой — ниже Мэйеры — старушкой со взглядом настолько тяжёлым, что смеяться над ней или не слушаться кажется невозможным. Непонятно, как тонкая старческая шея выдерживает рога, обвитые бусами и длинные (до пят) седые волосы, заплетённые в сотни тонких косичек. Тело, покрытое листьями с ног до головы, кажется немощным и хрупким, но это не мешает старейшине держать в руках посох, который толще её рук. Удивительно, как слабость и сила умудряются сочетаться в этой дриаде и как это противоречие не разорвало её.
— Сегодня я расскажу историю нашего рождения. Не только для тех, кто впервые в нашем лесу и достоин места здесь, — спокойный взгляд скользнул по Эзарелю и Невре. — Но и для тех, кому не мешало бы вспомнить, где наши корни, для чего мы живём, в чём высшая наша цель.
Посох плавно очертил в воздухе невидимый круг. Светлячки взвились огромным сияющим облаком, растянулись в линию, закрутили эту линию в спираль, а затем Невра явственно увидел, как крохотные живые огонёчки превратились в изображение женщины. Женщины, которая отдалённо напоминала Эрну, Мэйеру, Лилуай, Натту и вообще всех дриад, каких ему доводилось видеть.
— Наша история началась задолго до появления Элдарии. О, этого мира тогда и в помине не было, а все, в ком есть волшебство, с людьми жили в мире и гармонии. Никеиша — вот как звали тогда ту, что потом стала нашей матерью. Не забывайте это имя, ибо оно принадлежит каждой из нас, как бы себя не называли, все мы от Никеиши рождены и к ней вернёмся. Тогда она была ещё не святой, и не знала, что предстоит ей таковой стать. Она была коварной, сильной и хитрой колдуньей. О, много, много преступлений она совершила, дурная слава шла за ней по пятам, но не будем винить её за это ведь великие дела ей только предстояли, а святым не рождается никто.
Дриады, раскачиваясь под певучий голос старейшины, кажется, даже не моргали и заученно вторили.
— Святым не рождается никто.
— Никто.
— Никто…
— Мир не бывает вечен, он зыбок, точно туман по утру, и всем, в чьих жилах течёт магия, пришлось бежать в Элдарию. Никеиша бежала тоже — от войны, от разрухи, от боли, но к ним же и вернулась, ведь новый мир был так же жесток. Волшебные создания убивали друг друга ради крошечных клочков земли, братья дрались с братьями, матери душили новорождённых детей, чтобы те не погибли от голода… Тщеславные короли садились на трон и тут же умирали, а их место занимали другие, те, что обагрили свои венцы кровью. Дурные времена, дурные нравы, в дурные руки попал новорождённый мир…
«Так вот откуда растут ноги у боязни иноземцев, — с кислой миной догадывается Эзарель, глядя на испуганные личики дриад, — Неудивительно, что они думают, что мы друг друга жрём».
— И Никеиша тоже стала жертвой этого дурного мира. Тех, кто преследовал её, вела жажда мести и наживы, ведь нет добычи слаще, чем чужая кровь, богатая магией, ничего не желают на свете так сильно, как чужой силы, а сила у Никеиши была, была огромная. Но нет такой силы, которая спасла бы от чужой ненависти, никакое могущество не спасёт от завистливых взглядов и злых языков. Запомните это, сёстры — мир за пределами этого леса полнится такими глазами и языками.
«Уж не потому ли Лора так ошалело искала об кого почесать кулаки и как стать ещё сильнее?..»
«Так вот почему Эрна так рьяно училась боевой магии…»
— Любая погоня рано или поздно заканчивается. Никеиша знала это лучше всякой из вас, ведь тело её истекало кровью, и сейчас в лесу можно отыскать алые тропки. Сила не спасла её от тяжестей скитаний, от тяжкой доли бегства. Тело стало для неё невыносимым бременем. И это запомните, сёстры — тела могут восстать против вас самих и вас предать, а за телом — и разум. Нет ничего хрупче и ненадёжнее тел.
— Нет ничего хрупче тел.
— Тела — тяжкое бремя…
Невра на миг дрогнул. Даже соотечественницы Эрны считают тела бесполезными… Что же думала о своём теле она, если так настойчиво просила его, Невру, причинить себе боль?..
Эзарель старается пропускать слова дриад мимо ушей.
— Но найдя в себе силы отречься от тела, Никеиша отыскала для себя новую цель, чистейшую, величайшую. Глаза её увидели мир чистым, и она увидела перед собой древо, стоящее на жиле из чистой магической силы. И Никеиша, вырвав свою душу из тела, стала частью древа, стала Древом-Матерью, отреклась от всего земного и низменного, от всего грязного и глупого. Запомните, ведь все мы Никеишей рождены и к ней вернёмся.
— К ней вернёмся.
— Силы Никеиши, слившейся с Древом, были огромны. Но всё-таки она не стала использовать их во зло. Она породила нас, своих дочерей, и посвятила жизнь свою заботе о нас. Каждое дерево, рождённое от семени Древа-Матери — часть народа дриад, и никто не был и не будет отвергнут, каждому дан кров и защита. Древо-Мать посвятила нам всё своё существование, а потому какова наша цель?
— Служить!
— Служить! Служить!
— СЛУЖИТЬ!
— Верно, служить! Всю жизнь свою положить на алтарь во славу Матери!
— Жить ради Матери!
— Умереть ради Матери!
— Не любить никого, кроме Матери!
— Не покидать Мать, Мать — весь наш мир!
— Богиня!
— Смысл всего!
Невре и Эзарелю кажется, что они в какой-то диковатой секте, а потом понимают — нет, им не кажется. Они действительно попали в секту, члены которой здесь рождаются и умирают, которые не знают свободы, потому что самого слова свобода здесь попросту не существует.
И это — семья Эрны.
И это — единственная их надежда на спасение.
Дриады раскачиваются из стороны в сторону, завывая почти что по-звериному, в этих звуках едва узнаётся подобие песни. Но дриады поют с упоением, не открывая глаз, не прерываясь ни на миг, единым отлаженным хором.
Древо-Мать — уже не величавое и красивое, но зловещее — угрожающе отсвечивает кроваво-красными листьями, древесные губы кажутся изогнутыми в ядовитой ухмылке.
— СЛУЖИТЬ МАТЕРИ! СЛУЖИТЬ МАТЕРИ! СЛУЖИТЬ…
***
— Как вам проповедь?
Мэйера выглядит преувеличенно бодрой, и Невру от этого пробирает холодом до самых костей. Неужели и она тоже… Зомбированная? Эзарель, стоящий рядом, давит кисленькую улыбочку.
— Очень… Мило.
— Так бы и сказал, что жутко.
Мэйера не стирает фальшивого умиротворения со своего лица, и это путает. Слепцов глаза не выдают, а всё остальное знахарка уже умеет держать под полным контролем.
— Но старейшине всё-таки так не говорите. Она и так меня не особо любит.
Глухой смешок вылетает из горла сам собой.
— Мы уже догадались.
Старейшина, что примечательно, задаёт тот же вопрос, что и Мэйера, но в этот раз льстить, сластить и пускать дым в глаза всё-таки приходится.
— Очень… Вдохновляюще, — заявляет Эзарель, хватаясь за сердце. — И поучительно. Почаще бы у нас рассказывали такие истории.
— Словами не передать, — тут же подхватывает Невра. — Как сильно меня задела ваша проповедь. Я будто спал всю жизнь, а тут впервые открыл глаза! Как глуп я был всё это время!
— Да, у вас, иноземцев, грубые нравы, — подтверждает старейшина, не замечая в словах Эзареля и Невры фальши. — Но вот у вас не всё потеряно, я вижу. Плохим людям не под силу лечить непобедимые болезни.
— Да что там слож… — тут же недовольно начинает Эз, но Невра толкает его локтём в бок.
— Что вы, что вы! Нашей заслуги в этом никакой, Древо-Мать сама нас к вам привела, нашей рукой правила, сами по себе мы бессильны.
Старейшина кажется довольна патокой, которую Невра льёт ей в уши. Эзарель же смотрит так, что от стыда перед ним впору провалиться сквозь землю, но Невра, сжав зубы до скрипа, шипит другу в ухо.
— Она — спасение Эрны. Если нужно, я буду землю жрать горстями, а ты будешь вместе со мной.
В голосе звучит угроза такой силы, что Эзарелю не хватает смелости возразить, он знает — это не ложь, Невра при необходимости сожрёт сам себя.
— Ты молодец, Мэйера. Мы уже думали, что ты совсем потерянная для нас дочь, но нет — иноземцы, которых ты привела, не так плохи, — говорит так, как будто их двоих рядом вообще нет! — Но я бы хотела узнать о той полукровке. Она, хоть и не чиста, всё равно остаётся нашей сестрой.
Старейшина выслушивает сбивчивый рассказ Невры молча, только изредка хмыкая себе под нос и почёсывая морщинистый подбородок. Но когда слова у Невры истощаются, и сказать ему больше нечего, наконец подаёт голос, чертя посохом в воздухе символы, невидимые никому, кроме её самой.
— Всё дело в том, что мы не воспитали её. У нас, дочерей Древа-Матери, в крови много силы, очень много, но мы сквозь стопы отдаём магическую энергию земле, а потому тела наши не погибают от невыносимой ноши, а лес процветает. Но Эрна… Она не знает об этом, а тело её справляется так, как умеет. Мы покрываемся корой только на зиму, когда начинается Великий Сон. Её же тело тратит излишнюю магическую силу на кору постоянно. Кома… Не знаю, что уж там произошло, но привезти Эрну сюда вы обязаны, здесь её дом, её родина.
— А Лорейн?
Старейшина выглядит недовольной, но Эзарелю всё же отвечает.
— Те, кто дороги нашим сёстрам, дороги и нам. Мы не можем не помочь ей.
— Это прекрасно! — Невра буквально сияет от счастья, точно начищенная монетка. — Милосердию вашему нет границ, вы величайший праведник, самый великий во всей Элдарии!
Лесть, очевидно, у старейшины является любимым блюдом. Она мгновенно расцветает, улыбка расплывается на её лице.
— Не стоит, дитя.
— Это всё конечно здорово, — а вот Эзареля, очевидно, старейшина заранее невзлюбила — так кривится её лицо каждый раз, как он открывает рот. — Но как нам добраться до гвардии Эль?
И вот тут Мэйера наконец подаёт голос.
— Кентавры.
— Верно, — нехотя соглашается старейшина. — Кентавры — наши верные союзники, кто-нибудь из них наверняка согласится отвести вас. Мэйера, отведи их к кентаврам.
— Конечно, старейшина, — елейно, но сквозь зубы пищит Мэйера и торопится убраться куда подальше от властной старушки. Эзарелю и Невре ничего не остаётся, кроме как поторопиться и последовать за знахаркой.
В конце концов, они тоже рады оказаться подальше от главной шишки в этой секте.
***
У Раавы кожа тёмная, словно тиковое дерево, а волосы белее снега. Ясные голубые глаза смотрят без страха, да и с чего ей бояться, если сильные руки сжимают тугой лук со звенящей тетивой? У неё прекрасное в своей силе и молодости тело… Особенно лошадиная его часть. Копыта нетерпеливо мнут мягкий лесной дёрн, пока Мэйера объясняет что-то, размахивая руками. Другие кентавры не выглядят заинтересованными — им, кажется, что с иноземцами, что без — никакой разницы. Только самые крохотные ребята-жеребята пристально наблюдают, выглядывая из кустов. Когда же Мэйера наконец отходит в сторону, Раава коротко кивает головой Эзарелю и Невре.
— Помогу вам.
И ни слова больше. Однако спутник её — поджарый жеребец с весёлой улыбкой и горящими глазами, считает нужным сказать куда больше.
— Нам опостылело тут сидеть. Луга, леса, степи… Одно и то же, а в чём радость жевать траву целыми днями? — парень, не дожидаясь ответа, встряхивает седыми кудрями. — Поэтому я и решил с Раавой пойти, ведь негоже тащить на себе двоих, одного — терпимо ещё, но двоих — совсем без чести остаться.
— Меня не волнует честь.
— Нет, вы только послушайте! Нет, я, конечно, тоже наши традиции не люблю, глупые они. Но я — я, Ваату, сын быстрейшего кентавра! — всегда говорю — что традиции традициями, бунт бунтом, а уважать себя надо. Верно же я говорю?
— Лучше бы ты молчал, брат.
— У-у-у! Вот расскажу отцу — и никуда не поедем! Ни я, ни ты! Я, Ваату, всегда так говорю…
Мэйера, осторожно отойдя от увлечённо ругающихся кентавров, трогает кончиками пальцев Невру за плечо. Тот реагирует незамедлительно.
— Что такое?
И осекается, замечая, сколько напряжения в лице знахарки. Такой он видит её впервые. Мэйера же, прокашливаясь, заставляет наклониться Невру ниже, чтобы только он мог слышать её слова.
— Опасайся.
— Чего?
— Видел моих сестёр? Все мы такие. Это не пропаганда, мы такими рождены.
— О чём ты?
— Мать контролирует всех и каждого. Как думаешь, почему никто не уходит из леса, почему все мыслят так одинаково, почему её так любят? У всех промыты мозги, только единицы могут сопротивляться, и их выкидывают прочь, как меня.
— Но причём тут Эрна?
— Сейчас она слишком далеко от Древа-Матери, и та никак не может повлиять на неё, но что будет, когда она вернётся в лес?
— Так… Что я могу сделать?
Мэйера с болью поджимает губы.
— Береги её, Невра. Не дай её любви к тебе проиграть. Не дай ей забыть, кого она раньше впустила в своё сердце.
Невра, подавив дрожь, давит усталую улыбку.
— Ну уж это-то я могу исполнить.
Мэйера, улыбаясь, треплет чёрные вампирские волосы.
— Вот и славно. Ну, ступай. Раава и Ваату закончили ругаться.
Когда Кентавры уже мчатся прочь из леса, Невра всё-таки позволяет себе обернуться на мгновение.
Мэйера на прощание машет ему рукой.
