Метаморфозы

— Невра, Не-евра! Вампир с усталым вздохом прикрыл глаз. Весёлый голос не внушает ему энтузиазма. Голос зовут Лилуай, и его обладательнице пятьдесят лет отроду (если считать в обычных, солнечных годах), но выглядит она как мелкая девчонка, которая только-только вошла в подростковый возраст и начала тянуться ввысь. Кареглазая, чернокосая бестия с неизменным венком из подорожника на лохматой голове и главная головная боль. — Невра? Вампир упорно сжимает веки глаза и нарочито громко сопит. «Ну вот, я сплю, — слышится в этом сопении. — Оставь меня в покое, маленькая девочка». Невра чувствует на себе сверлящий взгляд тёмных глаз-пуговок и едва удерживает желание чертыхнуться. Это кто-нибудь другой оставит спящего вампира в покое, но не Лилуай — это чума и порча всей коммуны дриад, она будет стоять до последнего. Невра с недовольной гримасой открывает глаз. — О, ты не спать! — лицо девочки озаряется торжеством. — Так Невра укусить меня? Мэйера не врёт. Дриады железобетонные вегетарианки, не приемлют насилие ни в каком виде, но как только узнают, что красавчик-вампир загнётся без лишней кружечки крови, так тут же предоставляют свои лебяжьи шейки в неограниченное пользование. Тронутый таким благородством Невра даже пускает скупую слезу, а дриады хвастаются аккуратными следами от клыков, будто большего достижения в их жизни не найти. Перекусав едва ли не половину обитательниц поляны, Невра объявляет, что он совершенно сыт, и что обязательно попросит ещё крови, молчать не будет. Это усмиряет любопытных дриад, а у Невры перестаёт болеть челюсть, но неугомонная Лилуай продолжает донимать вампира день за днём. — Не буду я кусать тебя, говорил уже, — недовольно ворчит Невра. — Ты маленькая ещё. — Не маленькая! Лилуай уже большой девочка! — на всеобщем она изъясняется не так прытко, как на родном, но это не мешает хмурить брови и топать босой ножкой. Невра издаёт измученный стон — на новые отговорки уже не хватает фантазии. Он начинает подумывать о том, что неплохо было бы сожрать надоедливую девчонку целиком, как вдруг раздаётся голос спасителя-Эзареля. — Потом подонимаешь Невру, мелочь пузатая, у меня к нему неотложное дело. Невру Лилуай любит, а вот Эзареля боится — недовольные рожи он корчит такие, что ими годится пугать детей. Девочка исчезает тут же. — Спасибо, иначе я бы реально её сожрал. — Будешь должен. — Так какое там у тебя ко мне неотложное дело? — Да никакого, — Эзарель недовольно фыркает и валится на траву рядом с Неврой. В руке у него странный, фиолетовый в рыжую крапинку фрукт. — Мы тут уже три дня кукуем, и ничего не происходит, — эльф с кислой миной вонзает зубы во фрукт. — Работаем тут клоунами и всё. Невра вздыхает, отражая в этом вздохе всю тщетность бытия и своё молчаливое согласие. Дриады не знают о мире за пределами родного леса ровным счётом ничего. На разложенную Эзарелем и Неврой палатку они глядят как на нечто мистическое, а потом долго-долго перешёптываются, пытаясь соорудить из веток нечто похожее. При виде огня не все, но многие испуганно вскрикивают и удивлению нет предела, когда Эзарель с каменной миной вешает над огнём котелок. Та часть дриад, что знает всеобщий, удивляется не всему и задаёт много вопросов, но и эта знает недостаточно, чтобы не чувствовать себя в окружении дикарей. И вот в этой компании Мэйера Эзареля и Невру бросает и не показывается на протяжении трёх дней. Не сказать, что дриады Невре неприятны — они милы и вежливы, большинство из них — стайки испуганных ланей с глазами-пуговками, очаровательные и робкие девы, но их вопросы в стиле «А правда, что у вас там все едят друг друга?» и неподдельное удивление, когда Невра говорит, что это всё неправда, убивает всё удовольствие от общения. В глазах дриад все существа за пределами леса — коварные и жестокие, безжалостные и ненасытные, и противнее всего осознавать, что в некотором роде лесные девы правы. — Я бы слинял отсюда, — бурчит Эзарель с набитым ртом. — Но после фокусов с той лужей я отсюда и шагу не ступлю. И Невра согласно кивает. В этом лесу с пространством что-то дикое, дриады за кромкой поляны пропадают без следа, а обещание Мэйеры побывать в гостях у медведя давно уже не кажется шуткой. При таком раскладе хоть весь день притворяйся спящим, но получится ли изображать соню несколько дней подряд? Невра спрашивает это вслух, и Эз давит кислую ухмылку. — Если получится — решат, что мы померли и закопают где-нибудь. — Да я уже и на это согласен, голова пухнет от их расспросов. Возможно, слова Мэйеры о том, что дриады горазды чесать языком — правда, но на протяжении трёх дней говорят в основном Эзарель и Невра. Дриады же только задают вопросы, тонны вопросов, главы гвардий погибают под наплывом вопросительных знаков и получают в ответ лишь удивлённые ахи, охи да хлопки пушистых ресниц. На вопросы в свою сторону древесные девы почему-то предпочитают не отвечать, выкручиваются с ловкостью ужа. Ни слова о Древе-Матери, ни слова о загадочной старейшине. Они рассказывают всякие безделицы. Любимый цвет, любимый фрукт, любимая песня и любимая игра — пожалуйста, но ничего важного, ничего действительно существенного. Хитрая иллюзия насыщения информацией, а на деле — сокрытие всего и вся. Невра обращает на это меньше внимания, Эзарель, как главный шутник и лжец — больше. Он чует, что ему не лгут, но недоговаривают, и кипит-кипит-кипит, пока Невра изображает из себя спящего под суровым взглядом кареглазой и чернокосой девчонки. — Когда эта старушенция придёт, я ей всыплю. Клянусь тебе, всыплю. Невра в ответ только понимающе молчит. У него нет сил злиться. В этом месте, в этой поляне, в этих дриадах слишком многое напоминает об Эрне, всё буквально пропитано её духом, будто она живёт здесь уже так давно, что успела протоптать собственные тропки. Невра невольно ощущает присутствие Эрны и постоянно оборачивается, но никого не видит за спиной. Когда Лилуай в пятый раз спрашивает Невру, почему тот оборачивается, тот ловит себя на том, что готов расплакаться. Он невыносимо устаёт от этого места, и изнывает от невозможности оказаться где-нибудь ещё.

***

Мэйера приходит вечером. Невра спит в палатке, содрогаясь от кошмаров, и не слышит её шагов. Эзарель, гипнотизирующий кипящий над огнём котелок, не считает нужным даже поднять головы и поздороваться. — Не будешь его будить? — Мэйера тоже не здоровается, только указывает подбородком в сторону палатки, где Невра во сне тяжело дышит, будто от бега. Белка на плече знахарки качает ярко-рыжим хвостом. — Пока он не спит, ему тут ещё хуже. Он уже насмотрелся на дриад, обойдётся без ещё одной. Мэйера не обижается — не умеет — раздражение Эзареля её не тревожит. Белка соскакивает с плеча и заглядывает в палатку, подрагивают усы на любопытной мордочке. — Он… Привязан к той девочке, да? — Привязан? — Эзарель усмехается. — Как странно вы говорите. Если вы хотите так это называть, то да, привязан. Огромной стальной верёвкой в меня толщиной. А я скажу, что он просто с ума сходит. — Старейшина всё ещё в раздумьях, — то, как неожиданно Мэйера меняет тему, заставляет Эзареля поднять голову и наконец посмотреть на знахарку. Но её лицо с серебристыми лужицами слепых глаз непроницаемо. — Не доверяет нам, да? — Конечно. Она же не молодёжь, она заботится о безопасности. — Это древесные курицы не сказали нам ничего полезного. Так что не пытайся убедить меня, что они нам доверяют больше. — Не буду. — Так… Всё дело в том, что мы иноземцы? — Не только. Ещё вас привела я. — А это тут причём? — Ну сам взгляни, — Мэйера вытягивает перед собой ладонь. — Я живу в деревянном доме, — загибает один палец. — Ношу одежду из ткани, была за пределами леса. — загибает ещё два пальца. — А ещё лечу иноземцев и тащу их с собой. — Понятно, — Эзарель глухо смеётся. — Местная сумасшедшая. — Можно и так сказать, — Мэйера весело фыркает. — Должен же хоть кто-то здесь быть ненормальным. — Ты знала, что так будет. С самого начала. Не стоило тешить Невру пустыми надеждами, сразу бы сказала, что просто так тут торчать будем, — Эзарель черпает ложкой варево из котелка, пробует и морщится — суп обжигает язык. — Мне-то всё равно, но он… — напряжённо дует на ложку. — Он ведь верит, что Эрне здесь помогут. — Если старейшина сменит гнев на милость, мы поможем и твоей девочке тоже. Эзарель давится супом, и из его горла вырывается такой страшный хрип, что Мэйера с обеспокоенным видом похлопывает эльфа по спине. Знахарка не видит его лица — белка следит за Неврой, но по одному молчанию догадывается, что глаза у Эзареля похожи на два больших-больших блюда. Она умеет распознавать эмоции в молчании — у Эза оно ошарашенное. — Ты же не думаешь, что они случайно обе впали в кому? Так не бывает. Магия порой творит удивительные вещи. — Не называй эту срань удивительной вещью. Мэйера будто не замечает того, как Эзарель переходит на сквернословия. Его слова пахнут нахмуренными бровями и сжатыми до скрипа зубами, но она делает вид, что не чувствует и этого. — Я не знаю, из-за чего они подрались, но знаю, что магия связывает души не хуже канатов. Либо они обе очнутся одновременно, либо ни одна, по-другому не будет. — И что нам теперь делать? — Ну… Постараться завоевать доверие старейшины? — Которой мы ни разу в жизни не видели? — едко уточняет Эзарель, Мэйера в ответ пожимает плечами. — Поверь, она знает обо всём, что тут происходит. Даже о том, что самые маленькие тебя недолюбливают. Эзарель ничего не спрашивает и ничему не удивляется — это ему надоело в первый же день пребывания здесь. Только снова утыкается с мрачным видом в котелок с супом. — Так что ты предлагаешь? — Только ждать. — Ждать, ждать, снова ждать… — Эз бормочет это себе под нос, будто мантру. — Постоянно одно дрянное ожидание… — роняет ложку в котелок. — Достало ждать. — А у тебя есть ещё варианты? Эзарель молчит, и молчание его пахнет безысходностью.

***

Эзарель спит, и не видит снов. Их у него не бывает никогда, только густая, словно дёготь, темнота. Сон его чуток, он просыпается от любого шума, даже малейшего, а потому ночь отдыха не приносит — Невра говорит во сне, Невра во сне дрожит и дёргается, и до самого утра Эзарелю не удаётся уснуть. Теперь же, когда вампир встал, сон наваливается сам собой, но и это не приносит облегчения — слишком шумно, слишком светло, снов эльф не видит, но беспокойство незримо преследует его в непроницаемой темноте отсутствия сновидений. Шелестящие траву шаги заставляют Эзареля повернуться на другой бок. Эти же шаги, перешедшие в быстрый бег — зажмурить плотнее глаза, не выходя из беспокойной дрёмы. Когда же Эзареля начинают трясти и расталкивать, глаза всё-таки приходится открыть. Перед глазами испуганное лицо дриады. В глазах стынут слёзы, она много и часто машет руками, пытаясь объяснить что-то. Она знает Всеобщий — Эзарель угадывает знакомые слова — но от волнения мешает его с языком дриад, и эльф понимает лишь половину из-за этого, а из-за того, что дриада тараторит, и того меньше — треть. Болезнь, термиты, помощь… Что? Эзарель с трудом поднимается, а затем замечает за спиной дриады Невру. На руках у него съёжившаяся, уткнувшаяся носом в чужую грудь Лилуай. Сон улетучивается мгновенно. — Что с ней? — Тебе же только что сказали! — Она мешала всеобщий с дриадским, я не понял и половины! — Чёрт, — Невра морщится, мотает головой. — Нет времени. Натта, веди нас скорее. Эзарель, захвати сумку с зельями. — Да она почти пустая! — Эзарель мотает головой, ничего не понимая. — Я половину растерял. — Сколько есть бери, всё пригодится. Дриада (Натта? Кажется, Натта) хватает Эзареля за руку, тот едва успевает схватить сумку, в которой тонко звякают склянки. И срывается с места. Эльф не сразу понимает, что его тащат прочь с поляны, а когда осознаёт — уже не может остановить древесную деву, что бежит слишком быстро для обычного эльфа. Они вылетают за пределы поляны мгновенно, и лесной пейзаж перед глазами превращается в мелькающую череду картинок. Вот они около озера, затем резко у огромного дуба, и жёлудь размером с персик падает Эзарелю точно на голову и резко исчезает, а Эз и дриада оказываются в очередной глубине лесной чащи. Сердце бьётся часто-часто, срывается дыхание, но вот дриада почему-то вообще не выглядит усталой, даже дыхание у неё не участилось. Она замирает, будто замороженная, зелёные глаза пристально смотрят в одну точку. Рядом шуршат шаги — Невра встаёт по левую сторону от Натты и кивает головой в сторону одного из деревьев. — Взгляни. Эзарель подходит ближе. — Ну, что там у ва… — и осекается. На дереве красуются дыры. Пока ещё небольшие, но явно инородные, неприятные дыры. Оставленные насекомыми. Эзарель бросает взгляд на Лилуай, которую Невра бережно кладёт на траву. Девочка болезненно стонет, не открывая глаз, и хватается за живот. Эзарель переводит взгляд обратно на дерево. По коре от одной дыры к другой ползёт насекомое. — Термиты. — Да. Страшная беда, — дрожащим голосом шепчет Натта. — Мы не знаем, как это лечить. Никто не знает. Уже давно. Она умрёт. — Она умрёт, если ничего не сделать, — Невра произносит это с такой горечью, что в сердце щемит. — Я ничем не могу помочь ей. И обессиленно валится на траву. Эзарель прикусывает щёку, глядя на Лилуай, что сворачивается в крошечный клубочек, по девчачьей щеке катится слеза. Наглая, вредная и противная, ходячий террор, но… Как и все дети, беспомощна и слаба перед чем-то действительно опасным. Эзарель вспоминает, как она раздражала и дразнила его все эти дни и понимает: если бы не доверяла ему, то даже не приблизилась бы, даже заговаривать бы не стала. — Старейшина говорит, что после смерти мы становимся едины с Древом-Матерью, — тихо шелестит Натта, глаза её сверкают от слёз. — И каждая из нас должна радоваться такому событию, но… Она ещё так молода, — всхлипывает. — Она ещё слишком маленькая для этого… — Я спасу её. Натта поднимает на Эзареля заплаканные глаза. — Правда?.. — Кривда. И Эзарель молча плюхается на траву, раскладывая перед собой мешок с ингредиентами. При виде всего того, что уцелело, недовольно кривится, но ничего не говорит, только ниже склоняется над мешочками и склянками, которым повезло иметь толстое стекло. — Скипидар или керосин сейчас были бы очень кстати… Или нафталин хотя бы… — бормочет он себе под нос, массируя виски. — Даже бензина — и того нет, отвратительно… А затем кидает недовольный взгляд в сторону Невры и Натты, что зачарованно наблюдают за его мысленными муками. — Чего уставились?! — сварливо машет руками. — Не мешайте работать, идите делом займитесь! Вампир и дриада послушно отодвигаются на несколько метров и садятся к Эзу спиной, и только после этого он наконец чувствует себя способным работать. Способов избавиться от термитов Эзарель знает предостаточно — хотя бы потому, что эльф, а эльфов с самого детства заставляют учить и знать о природе всё. И знаниям этим не было бы цены, будь у Эзареля целый, не пострадавший мешок. От того, что лежит перед алхимиком сейчас, толку выйдет мало. Но он всё-таки не сдаётся, перебирая в уме народные средства и научные формулы, пальцем рисуя в воздухе никому невидимые схемы, заглядывает в каждую склянку, в каждый мешочек, в каждую коробку, надеясь найти хоть что-нибудь, что сможет помочь. Открывая очередной мешочек, Эзарель зависает над ним, пиля взглядом белый порошок внутри. Ищет бумажку с надписью — и находит. «Борный порошок», — гласят аккуратные, вытянутые буквы. И начинает копаться в ингредиентах ещё активнее, уже выискивая нечто определённое, а когда в руки Эзарелю попадает небольшая железная банка с надписью «сахар», он не сдерживает довольной ухмылки. — Эй! — кричит в сторону шушукающихся Невры и Натты. — Сюда идите. — Что такое? — Мне нужен мёд. — Что? Зачем? — А обязательно спрашивать? Если говорю, что надо, значит надо. — Эзарель, сейчас не время жрать сладкое! Эз с глухим сипением втягивает воздух сквозь сжатые зубы. — Да не жрать! А с борным порошком смешать! Сказано — несите, значит несите! — синие брови сходятся на переносице. Эрна вот вопросов никогда не задавала и была идеальным ассистентом, что ж мужик-то её не может делать то же самое? — А… — Невра смущённо чешет ногтем щёку. — Прости… Мы принесём. И Эзарель, впервые за все эти дни в лесу, чувствует охватывающее его с головой торжество.

***

На деревянной чашечке, наполненной мёдом, благоговейно медитирует оса. Эзарель сдувает её с каменной миной. В другую чашку он насыпает немного борного порошка. А дальше дело нехитрое — смешать его с мёдом и сахаром, да добавить немного воды. Бессовестно просто, но всё же лучше, чем совсем ничего. — Запомнила? — спрашивает Эзарель, поворачиваясь к Натте которая внимательно наблюдает за всеми его действиями. Дриада, подумав с секунду, кивает. Вдвоём они идут к дереву Лилуай, и Эзарель сосредоточенно смазывает дыры, походу объясняя: — Они думают, что это вкуснятина, лезут в неё лапами и несут в свою колонию. Но борный порошок ядовит, так что скоро все эти твари отравятся и перемрут. — Жалко их… — А девчонку не жалко? Натта, вздрогнув, замолкает. Закончив с деревом, Эзарель протягивает Натте чашку с остатками смеси, мешочек с борным порошком и банку сахара. — Это всё, что есть. Но хватит ещё на штук пять деревьев. Когда поеду с Неврой за Эрной и Лорейн, привезу вам из Эль ещё. И скипидар с керосином. И нафталин. Для профилактики. Натта, конечно, не понимает, что такое скипидар и керосин, но кивает с безобразно счастливой улыбкой, от которой Эзу на мгновение становится тошно. — Спасибо! Спасибо, спасибо… Dekar, dekar… — и, продолжая болтать что-то по дриадски, уводит Эзареля обратно на поляну, прижимая к груди ингредиенты как главное своё сокровище. Когда Натта и Эзарель появляются на поляне, спокойная тишина сменяется дружным, радостным визгом. Подошедшая к оторопевшему Эзарелю Мэйера хлопает того с улыбкой по плечу. — Поздравляю, остроухий! Старейшина хочет видеть тебя с клыкастым.