***
— Ты уверена, что это сработает? — Должно. Кажется, люди зовут такое «тяжёлой артиллерией». В любом другом случае я бы вообще не рискнула прибегать к таким сильным средствам. Каренн под руководством Эзареля раскладывает высушенные травы по мисочкам. Её нос уже жёлт от пыльцы, вампирша тонко чихает, но продолжает обрывать листочки и цветы. Невра, сведя на переносице брови, выскабливает на камнях руны. — У этой буквы хвостик длиннее. В ответ Мэйера слышит только приглушённое рычание, и скрип камня по камню усиливается. Дриада бы усмехнулась, но тут не до улыбки — даже малейшая ошибка в проведении ритуала может оказаться смертельной для каждого, кто находится на этой поляне. Но и отсутствие ошибок не обещает ничего… Мэйера решительно встряхивает головой, прогоняя непрошенные мысли. Они справятся. Всё получится. Должно получится. Где-то позади раздаётся сдавленный вскрик, после — злое шипение сквозь крепко сжатые зубы. Мэйера, не оборачиваясь на звук, вопросительно качает головой, и Невра тихо смеётся в ответ. — Он уронил кадку себе на ногу. — Остроухий сверх меры старается, — замечает дриада. — С чего бы это? — Надеется… — потухшим голосом отвечает Невра, скрежет камня гаснет и стихает. — Что заслужит этим прощение. Что его простят. — Простят за что? — За Беатриче. Невра не говорит больше ничего, его лицо застывает непроницаемой маской, но в голове проносится ворох ярких, пахнущих кровью воспоминаний. Кровью эльфийской (от голого по пояс Эзареля с разодранной когтями щекой), змеиной (от Лоры, у которой на груди дыра от шприцовой иглы), дриадовой. От Эрны. Эрны, которая искусала тогда себе губы так, что не могла говорить. От Беатриче не пахло кровью, но пахло страхом, Эзарель был пропитан им до кончиков ушей. «Я… Мы… Я не хотел, не хотел…». «Ты хотел. Просто так не изменяют, ты хотел», — думалось тогда Невре, но у него не хватило сил так сказать. Не хватило, потому что он видел, как Эрна душила Эзареля ветвями, как бешено горели её глаза и как лихорадочно царапал ветки Эз, задыхался и хрипел. «Приблизишься к Лорейн ещё раз — и я убью тебя». Не хватило, потому что у него, Невры, есть своя Беатриче, и она, в отличие от испуганной брауни, никуда не уехала, и её лицо, её глаза (голубые, яркие до рези) маячили перед Эрной до самого конца. Невра не замечает, как камни выпадают из ослабевших рук. Мэйера оглядывается на звук. — Ну, а если не простит? — Я стараюсь об этом не думать.***
— Что они сделали?! Мико невольно сжимается в комок, всеми силами пытаясь избежать злого, колючего взгляда Лейфтана. — З-забрали девочек и уех-хали… — Я и так это прекрасно слышал! Как ты это допустила?! КАК?! В глазах Лейфтана проскальзывает шальная чёрная молния, и Мико вздрагивает, втягивает голову в плечи. Боится. Она его боится. Так стремительно привычный, добрый Лейфтан превращается в комок ярости и злобы, красивое лицо уродует гримаса гнева. Кицуне невольно пятится, отказываясь узнавать в искаженных чертах своего любимого, который никогда до этого мига не говорил с ней грубо, даже голоса не поднимал… Ничего ведь страшного не произошло, так почему… Лейфтан, замечая животный ужас в глазах напротив, неловко ведёт плечами, кашляет в кулак, и мускулы лица мгновенно разглаживаются. Разглаживаются, но взгляд — злой, обиженный, недовольный — у Лейфтана не получается скрыть, это, видимо, уже выше его сил. — Они больше недели пропадали непонятно где, пока я... — давится словом и тут же поправляется. — …Пока мы следили за Эрной и Лорейн и заботились о них. Они палец о палец не ударили, чтобы хотя бы что-то сделать, а тут пришли — и ты так легко разрешила им уйти? Куда они уехали? Ты знаешь? — Нет, но… — Никаких но, Мико. Его голос леденеет с каждой секундой, и Мико кажется, что по коже у неё ползёт тонкая корочка инея. Хвосты подрагивают против её воли, выдавая пробирающий изнутри холод. — Своими поступками они доказали, что им не стоит доверять. — Но Лейфтан, что ты, они ведь… Наши друзья! — Ты поставила на кон жизнь Лорейн, Мико. Эрну он не упоминает. На имени синеволосой наги его голос меняется, будто снова вернулся тот Лейфтан, что был с ней бок о бок всё это время. Кицуне надеялась… И надеется до сих пор, что он отпустил это, забыл, оставил, ей так казалось, когда дитя луны оставляло нежные поцелуи на её щеках, но, кажется, ей врали. А она, дура, поверила. Поверила и этим сама себя ослепила, стараясь не замечать, как часто Лейфтан навещал девушек, лежащих в коме. Она должна была догадаться. Но не догадалась. Всё, что сейчас происходит — так ожидаемо-очевидно, что Мико даже не так больно, как могло бы быть. — Ты ведь знаешь, как я отношусь к Лорейн, — мягко начинает Лейфтан, но этой вымученной вежливости кицуне уже не верит. — Знаешь, как я о ней беспокоюсь. Неужели ты думала таким образом… Устранить соперницу? Сердце у Мико с грохотом проваливается куда-то в желудок. — Ч-что ты такое говоришь… У меня и в мыслях такого быть не могло, Лейфтан… — Значит, ты совершила это неосознанно. — П-подожди, Лей, но ведь… Ведь ты говорил… Я тебе поверила, я тебе доверилась! — Ты знала, на что шла. Ты знала, что первой никогда для меня не будешь, — слова звенят в голове ударами колокола, долбят со всей силы по вискам. — И всё же у тебя хватило наглости попробовать посоперничать. Не стыдно ли тебе, Мико? Он говорит таким тоном, будто журит ребёнка, но Мико не может не заметить этот, особенно тёмный взгляд, в который лучше не погружаться, потому что сразу утонешь. Но она всё равно смотрит. Смотрит прямо в глаза ему, чувствуя, как дрожат колени, и слёзы вскипают в уголках глаз злыми водопадами. Но на слов сил уже не хватает, они застревают где-то в горле сухим комом обиды. Всхлип — единственный звук, который получается у кицуне выдавить из себя. — Ну вот, ты и призналась. — Л-лей… Пожалуйста… — Ты знала, что Лорейн тебе не заменить, но всё-таки попыталась. Когда ты перестанешь делать глупые ошибки, Мико? Лейфтан вылетает из зала с Кристаллом так стремительно, что Мико не успевает даже крикнуть ему вслед. Она валится на колени, давясь слезами, чувствуя, как внутренний синий огонь пожирает её изнутри, не оставляя ничего после себя. Она не пытается бежать за Лейфтаном, понимая, что у неё всё равно не получится его догнать. И она права — чёрные крылья уже уносят его от штаба, рассекая перьями-кинжалами воздух.***
Ветер свистит в ушах, разбрасывает в стороны светлые и тёмные пряди. Крылья распарывают облака легко, точно раскалённый нож — брусок сливочного масла. Лейфтан не чувствует, с какой громадной скоростью летит, не ощущает, как проскакивает разом метры и километры. Под ним проносятся поля, города и городочки, деревни, реки, а он всё несётся, прочёсывая глазами горизонт. В какой-то момент начинает остро покалывать в висках — и Лейфтан вздрагивает на миг, но не останавливается, только меняет курс. Ему всегда было легко отыскать её. С самого первого дня, с самой первой секунды это гадкое покалывание в висках стало постоянным спутником Лорейн. Он помнит это очень хорошо. Человечка. Обыкновенная человечка. Слабая, маленькая, нелепая, путающаяся в ногах — забавная зверушка подле Эрны. Совершенно несуразное существо с горохом веснушек на плечах и руках, невыносимо громкое, невыносимо вредное, шумное, как сотня визгливых драфлаэлей, слепленных в одну тушку. Когда Лейфтан увидел её впервые — растрёпанную, злую, вопящую на Эзареля из-за эрниной спины — мысленно поморщился, уже тогда ощутив покалывание в виске. Лёгкое, пока ещё неощутимое. Во второй раз Лейфтан позволил себе заметить, что для человеческого существа она весьма забавна и удивительно упорна, позволив себе вскинуть уголок губ в улыбке. В третий раз Лейфтан случайно коснулся руки Лорейн кончиками пальцев. Оказалось, что грубая, громкая и несуразная человечка умеет краснеть стремительно и ярко, будто её бьют по щекам. И вот тогда колота в висках пронзила мозг вспышкой-молнией. Лейфтан не может похвастаться идеальной репутацией или крепкими моральными принципами. Он, говоря честно, тварь — тварь конченная, самый последний на свете ублюдок, хуже его сложно отыскать — по венам уже давно не кровь течёт, а густой, терпкий мазут, именно поэтому склеры черны настолько, что в них потонуть можно. Поэтому кутается в белое так упорно — скрыться пытается, спрятаться за светлыми тряпками, поэтому носит перчатки — надеясь, что так никто не почувствует, насколько грязные у него касания, выпачканные в ненависти и крови, которую не смыть. Он лживая, лицемерная сука — и это не только со слов многих им убитых, Лейфтан сам так решил, сам себя так обозначил. И при всём этом ему забавно замечать, что в гвардии Эль он совсем свой, потому что тут такие все — сломанные, в душе грязные, они не чувствуют нечистот на его пальцах, потому что сами в них по локоть. А тут она. Совершенная идиотка, наивная до трясучки, слишком наглая для того, кого забросило в чужой мир, слишком настырная для неумехи, которая не умеет читать по элдарски, но. Но. От её безгрешности и чистоты у Лейфтана глаза слепит. И не просто слепит — скребёт до рези в глазах, так сильно, что Лейфтану порой хочется смахнуть непрошенную слезу, а потом тереть веки, драть их до болезненной красноты. Тени не способны существовать сами по себе, их отбрасывают предметы только благодаря свету, и Лейфтан, по сути, такой же — он не может быть сам по себе, не может отбрасывать сам себя. Лорейн хочется коснуться. Впитать её свет каждой клеточкой тела, ощутить это тепло — чужое, дарящее жизнь, понять, благодаря чему он, Лейфтан, жив ещё и ходит по земле. А потом запачкать. Испоганить, поглотить, опорочить, сбросить в настолько глубокую мглу, что оттуда выбраться уже не получиться. А потом всё-таки снова вытащить на свет. И вновь бросить вниз. Потом поднять опять. И так до бесконечности, наслаждаясь этим процессом каждое мгновение. Искажённо, искривлённо, неправильно любит Лейфтан. По-грязному и страстно, желая уничтожать и калечить, при этом оставаясь прекрасным, добрым и нежным — не умеет по-другому. Лейфтан любит Лорейн только так, как у него получается. Но это именно он, а не Эзарель (этот сучий эльф, двуличная дрянь, мудак остроухий) помог Лорейн выкарабкаться из ада под названием обращение в нага. Это он был верен ей от начала и до конца, а не Эзарель, который переспал со своей подчинённой за тем только, чтобы сломать Лорейн ещё сильнее, чтобы прогнуть её, чтобы причинить ей боль настолько сильную, что было бы невыносимо даже просто жить. Эзарель — тварь, недостойная ни любви, ни жизни, его привязанность к Лоре ещё более мерзкая и извращённая, и Лейфтан, проходя мимо эльфа, едва удерживает в себе желание выдавить ему глаза. И всё-таки Лорейн выбрала этого гадкого эльфа, а не его. Того, кто причиняет боль просто так, бесцельно, пользуясь тем, что Лора слишком добра для того, чтобы никогда не прощать, тем, что она, даже избегая, ненавидя, остря и грубя — остаётся влюблённой и верной. Связь между ней и Эзарелем ужасна и порочна и даже ему — Лейфтану, демону — противно на это глядеть. Он был рад, когда Лорейн попала в кому, потому что Эзарелю было плохо. В животе приятно скручивало от удовольствия, когда Эзарель пил, истерил, разбивал кулаки и внутренне умирал. Лейфтан был рад, когда все решили, что этот гадкий эльф подох где-то в лесах. Демонам всё подвластно — Лейфтан разбудил бы Лорейн, надо было только дать ему время. Но стоило только уйти на задание — и эта остроухая дрянь как-то восстала из мёртвых и посмела утащить за собой последнее, что было Лейфтану дорого. Именно потому он летит так быстро, что голова раскалывается от пощёчин холодного ветра, а мозг — от полчищ тонких иголочек, воткнутых в виски. Он найдёт Эзареля. Найдёт и прикончит. Своими руками свернёт ему шею до звонкого хруста. И ничто его не остановит.***
— Скоро полночь. Пора начинать. — Где Каренн? — Устала, пошла спать на соседнюю поляну. Справимся и без неё. — Где синий огонь? — Вон там, в лампе. — Нужно поднести поближе… Тихие перешёптывания не тревожат уснувшего леса. Невра ступает мягко, Эзарель — чуть более неуклюже, медленно переставляя ноги и близоруко щурясь. Мэйера, кажется, вообще не идёт, а плывёт. Слабо мерцают крохотные свечи, выстроенные хороводом вокруг двух бездыханных тел. — Вы помните, когда нужно начать поджигать? — Ага, после того слова, которое… Длинное такое, на «ря» кончается. Мэйера садится между девушками, переплетая по-турецки ноги. Вдыхает и выдыхает — на пробу, стараясь приноровиться к дыханию Эрны и Лорейн. Складывает пальцы домиком и замирает, сливаясь воедино с потоками маны, циркулирующими под ней, под корнями деревьев, переплетающими весь лес воедино. Перебирает в голове магические витиеватые слова, чтобы увериться — заклинание будет прочтено правильно. Где-то недалеко слышен тихий шелест — это Эзарель и Невра проверяют, хорошо ли просмолена верёвка. — Уже полночь, Мэйера. — Верно, полночь. Тишина устанавливается ненадолго только для того, чтобы быть разорванной словами заклинания. Срывается с губ магическая стихотворная вязь, зажигает руны на камнях мистическим светом. Ветер шепчет голосами потревоженных потусторонних сил, треплет траву и седые волосы Мэйеры. Кто потревожил нас? Для чего? Кому понадобились наши силы? Руны разгораются одна за другой, прокладывая на лице знахарки зловещие, глубокие тени. Слово с окончанием на «ря» — то самое, самое важное, самое длинное — виснет в воздухе. Верёвка вспыхивает, и огненная змея бежит, стремительно тянется, кусает-кусает-кусает конопляные волокна и хлещет своим хвостом по пучкам сушёных трав. Травяной, едкий запах дыма взвивается струями. От него неприятно чешется, колет в носу, но Мэйера не сбивается, продолжает тараторить заклинание так, словно не у неё над ухом зудят шепотки. Дым тонкими полосками разрезает ночную тьму. У Лорейн едва заметно дёргаются кончики пальцев. Огонь. Повсюду огонь. Злые алые языки лижут пол и стены, кромсают деревянные балки. От жара краска на стенах вскипает уродливыми пузырями. Лорейн давится кашлем, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь дым — но вокруг неё только пылающий ад. — Эрна! Эрна, где ты?! Откуда-то издалека доносится человеческий голос, но Лора не понимает, настоящий он или же ей всё это кажется. Едкий запах гари пробирается под кожу, от дыма слезятся глаза. Что же происходит?.. Лорейн вздрагивает всем телом. — Работает! — почти вскрикивает Эзарель, но Невра в ответ только шикает, сжимая предплечье друга до сливовых синяков. — Тише, не мешай ей читать. Надо продолжить жечь. Дымовые полоски превращаются в сплошную, непроницаемую пелену. Эзарель невольно закашливается. — Сможет ли она… Закончить заклинание? Но Мэйера, кажется, не замечает дыма вовсе, её голос с каждой секундой только крепнет, становится громче, мощнее, дриада раскачивается в такт собственным словам, не разжимая сцепленных в замок ладоней. Густой травяной дым кружится, заворачивается в спирали. Лорейн, вздрогнув, в очередной раз, делает шумный, хриплый вдох. — Кто-нибудь… Помогите! Но никто не поможет. Бежать некуда — огонь обступает со всех сторон, почти что лижет пятки. Обгорелая балка валится перед носом Лоры, взметается вверх полчище ярких искр. Эрна где-то рядом, где-то здесь — Лорейн чувствует это, но не слышит голоса подруги, и понимает, что всё равно не сможет найти и спасти её. Глаза застилает пелена слёз, дым скребёт горло, хватая лёгкие цепкими пальцами. У Лорейн сердце пропускает удар, когда та понимает, что не сгорит заживо — задохнется, от удушья умирать будет, пока дым не обглодает всю её изнутри. — Я же просто хотела… Жить… Жить, не страдая… Неужели это слишком сложно?.. На пол мешком валится бездыханное тело. — Что-то не так! Лорейн задыхается, не приходя в себя. Её тело вздрагивает, выгибается дугой над влажной травой, и хрипы — страшные, болезненные, громкие хрипы — вылетают из горла. В груди у неё что-то страшно булькает, будто где-то там, внутри, что-то когтями дерёт плоть. — Мэйера! Что происходит?! Остановить, это нужно остановить! Но дриада, погрузившаяся в магический транс, их не слышит, раскачиваясь все сильнее и сильнее, пока дым закручивается во все более извилистые спирали. Вспыхивает очередная ветка — Лорейн выгибается тугим луком, не открывая глаз, и из её горла вырывается дикий вопль напополам с криком, и нага захлёбывается кровью, пузырями вскипающей в уголках рта. Рядом лежащая Эрна вздрагивает всего раз — и из её носа и ушей вытягиваются ярко-красные кровяные полосы. — МЭЙЕРА! Лорейн находит в себе силы только на один робкий, слабый вдох. Последним, что она видит перед собой, оказывается падающее на неё горящее перекрытие. — ЛОРЕЙН!! На поляну с грохотом обрушивается кокон из тьмы и чёрных перьев. Жестокий ветер сносит всё — дым, пучки трав, камни с рунами. Невра и Эзарель, на удержавшись на ногах, падают на землю, щуря глаза от сора и пыли. Спиралью закручивается вверх пыльная завеса, скрывая упавшее с неба нечто. У Эзареля не сразу получается разлепить спаянные песком веки, но когда это ему всё же удаётся… Крик застывает у него в горле. Посреди поляны сидит Лейфтан, прижимая к себе бездыханную Лорейн. Он зло озирается по сторонам, замечает эльфа — и лицо кривится от гнева, в глазах проскакивают черные зигзаги. Что он тут забыл, как оказался?.. — ВЫ МОГЛИ УБИТЬ ЕЁ!! — А то мы без тебя не заметили. Мэйера с трудом поднимается на ноги, щупая обломленный почти под корень рог. Идёт к Лейфтану — тот ощетинивается, словно собака, кажется, даже рычит сквозь зубы. — Не приближайся! — Я, пожалуй, сама решу, что мне делать. И суёт Лейфтану под нос выточенный из дерева крестик. Демон, едва сдержав шипение, отшатывается, едва не уронив Лорейн на землю. — Что ты творишь?! — Я, может, и слепая, но это ничего не значит. Их ты можешь обмануть, но не меня. Отпусти девочку, порождение тьмы. Я не причиню ей вреда. Лейфтан с неохотой покоряется, и Мэйера склоняется над Лорейн, щупает пульс, проводит руками по телу, будто сканируя, выискивая что-то. — Невра! Тот вырастает будто из ниоткуда на пару с Эзарелем. Тот хмуро оглядывает Лейфтана, но молчит — не до этого сейчас, не до него. Может, потом можно будет поругаться… — Подними ей веки и посмотри в глаза. Невра покоряется с поразительной быстротой, а затем невольно присвистывает. — Что там? — Ты, наверное, не поверишь мне, но… у неё по два зрачка в каждом глазу. — Маленькие, круглые? — Да, один под другим. — Смотри у Эрны. Невра покорно исполняет и это, с болезненной тревожностью вглядываясь в лицо девушки. — Огромные. Я даже радужки не вижу. Мэйера измученно выдыхает, проглатывая истеричный смешок. Но кривая улыбка всё-таки вырисовывается на её лице. — Древо-Мать, ну почему я такая идиотка? — Что… Что такое? — Я поняла, что с ними случилось. Поняла, кто наш загадочный тёмный дух. — Кто? — Лорейн. Наш злобный дух — это Лорейн.