Время насладиться Миллером

— Эй, Миллер! Не успел я обернуться и посмотреть в глаза обладателю этого невменяемого ирландского акцента, как мне на загривок легла крепкая жесткая рука и, сжав пальцы не хуже клещей, начала раскачивать меня из стороны в сторону. — Колин, завязывай! — заорал я и наугад двинул назад локтем. Удар пришелся чуть ниже солнечного сплетения. Колин (это был, без сомнения, он) отскочил в сторону, закашлявшись и освобождая мою шею из своих цепких прокуренных пальцев. Я, наконец, обернулся и, поправив рюкзак, спокойно наблюдал, как мой мучитель, согнувшись, пытается отдышаться. Страдальческое выражение лица особенно подчеркивалось парой подвижных черных бровей. — Тебе стоит поменьше курить, друг мой! — засмеялся я. Склонив голову и оперевшись одной рукой в колено, второй он ткнул мне под нос средний палец. Я расхохотался еще сильнее и хлопнул его по плечу. Кашель мигом оборвался, и «друг мой» внезапно резко выпрямился. — А тебе стоит поменьше бить локтем мне под дых, Миллер! — его палец пару раз небольно ткнул меня в грудь. — Прости, рефлекс. Но ты сам нарвался. Я ведь уже сто раз говорил тебе оставить мою шею в покое. — Ах, простите, мой милый цыпленочек, я и забыл, какие Вы у нас нежные. И к тому же, за это лето твоя шея явно обросла мясом. И удар стал помощнее. Каникулы пошли тебе на пользу. Он шмыгнул носом и загреб пятерней назад растрепавшиеся от кашля волосы, блестящие от геля. — Зато ты ничуть не изменился! Если я не ошибаюсь, это та же куртка, в которой я видел тебя последний раз, и на правом рукаве всё то же пятно от соуса барбекю? — Господи, Миллер, какой же ты голубой! — Что меня выдало на этот раз? — Да вот это, вот это! Даже если бы я не знал, что ты такой же голубой, как и небо над Карибами, я бы тут же это просёк. Настоящие мужики не замечают, что на них надето и уж тем более — что надето на других настоящих мужиках. Настоящие мужики не замечают пятен, дыр и пыли на том, что надето на них и уж тем более — на других настоящих мужиках. Попробовал бы ты хоть раз снять свой блестящий пиратский пиджачок, то понял бы, о чём я. — Что?! — в ту же секунду вспылил я. — Если мне не изменяет память, ты сам всю прошлую весну этот пиджак почти не снимал! — Я вживался в роль! — 7 дней в неделю? — Это был реквизит! Который ты же и спёр! — Потому что его шили по моему эскизу и моему заказу! — Это всё равно был реквизит! — Ты меня уже достал! Просто признай, что сам хотел его забрать себе, а я тебя опередил, и ты до сих пор бесишься! Его ноздри стали раздуваться в показной ярости. Он явно хотел съязвить что-то в ответ, но в итоге его лицо съехало на одну сторону, а губы расплылись в теплой улыбке. — Рад тебя видеть, малый. Он сгреб меня в объятия, легонько повозил мне по спине кулаками, а затем закинул руку мне на шею руку, и мы пошли в сторону учебного корпуса. В этом весь Колин. Ниже меня ростом, но все равно забрасывает на меня руку, хотя вряд ли это очень удобно, и называет «малый». С другой стороны, он почти на 16 лет старше и, вдобавок, был моим преподом в позапрошлом семестре. Тогда я еще называл его не по имени, а по первой букве его фамилии — мистер Ф. Поначалу мне это казалось слегка отстойным. Вроде того, когда ты приходишь в старшую школу, и там тебе попадается какой-нибудь «альтернативный» учитель, который носит спортивные пиджаки и замшевые брюки с кроссовками и говорит вашему классу, что вы можете называть его, к примеру, Ти Боун (будучи при этом родом из ослепительно "белого" южного пригорода). Понятно, что они делают это, чтобы быть поближе к своим ученикам и создать более непринуждённую обстановку, но в основном это создаёт только килотонны неловкости, которая обрушивается на ваш класс каждый раз, когда он делает попытку пошутить, и тебе становится просто-напросто жалко бедного мерзавца, но даже из жалости ты не станешь смеяться ему в ответ, потому что одинокий смех в неловкой тишине — это еще более убого, чем просто неловкая тишина. Да, они делают это с благими намерениями, и нельзя их в этом винить, ведь они очень стараются, но в том-то всё и дело — они слишком стараются. «Мистер Ф» был другой. Ему не нужно было стараться, он просто был с нами на одной волне. Или точнее — он был на своей волне, а окружающие как-то сами собой подстраивались под него. Думаю, именно благодаря этому он так легко ладил со всеми своими студентами, хотя, конечно, в колледже пропасть между преподавателями и студентами все равно уже не такая огромная, как в школе. Потом, когда его курс был окончен, и мы стали регулярно видеться на репетициях драмкружка, где он был одним из руководителей, я как-то автоматически стал называть его просто по имени, и он никогда меня не исправлял. Когда я поймал себя на этом, то все уже привыкли и, в целом, всем было наплевать. А он вот, как раз, всегда называл меня по фамилии. Даже когда у нас появилась общая тусовка в виде драмкружка, и мы все стали друг с другом на «ты». Я долгое время принимал это на свой счёт и уже готов был совсем обидеться, но потом всё стало понятно. — Твою мать, как же я обожаю Миллер! — промурлыкал он однажды, когда мы во время обеда зашли в магазин. — Обожаешь что? — не понял я. — Миллер. — Что? — Миллер, говорю, люблю. — Я не понимаю! — завопил я, трескаясь в идиотской улыбке. В ответ он показал на полку, где стояло пиво «Миллер». Я почувствовал, что краснею, и сипло засмеялся. А потом я, к тому же, втрескался в него по уши (вот так сюрприз, не так ли?), и от его имени у меня в горле стали застревать комки, а конечности и лицо совершенно выходили из-под контроля. Сложно сказать, когда именно это началось. Когда западаешь на кого-то так сильно, всегда кажется, будто и не было такого времени в твоей жизни, когда бы ты не дышал этим человеком, а если даже и было, то оно не имело особого значения. А может, всё, что было до того, было просто сном, и ты наконец-то проснулся. Короче, перейдя под его чуткое театральное руководство, я начал по любому поводу отхватывать от него «Миллер то, Миллер сё» и, конечно же, каждый мой выход на сцену сопровождался фразой «Время насладиться Миллером». Со временем у меня на этой почве начал дергаться глаз, зато он каждый раз хохотал, как ребенок, поэтому я не возражал. Да и к тому же, с моим именем у людей явно не клеилось. — Как делишки, Засра? — кричали мне старшеклассники. — Заткнись, Шнайдер, ты прекрасно знаешь, что меня зовут Эзра! — орал я в ответ мерзким голосом, который никогда не отличался особой мелодичностью, а на тот момент ещё и ломался, что добавляло ему хриплой визгливости. Мальчишки перекривляли мои поскрипывания, а Шнайдер бросался меня догонять, чтобы оборвать мне уши за мою дерзость. Иногда он меня догонял, но чаще всего нет. Я очень быстро бегаю. Это даже записано в моем актерском резюме. На мысль пойти в драмкружок меня, кстати, тоже натолкнул Колин. Нет, конечно, эта мысль приходила мне в голову и раньше, но обычно всё сводилось к тому, что то, чего мне хочется больше всего на свете, я избегаю сильнее всего на свете и только пинок откуда-то извне может меня встряхнуть и мотивировать. Колин дал мне этот пинок. Пинок был мягкий, но оглушительный.