Ожог

      Сэм открыл глаза и не увидел ничего, лишь почувствовал, что лицо обложено холодным и мокрым, вероятно, пакетами со льдом. Он протянул руку, чтобы убрать их, но был мягко остановлен: руку вернули на место, аккуратно взяв за запястье.       — Не надо, пусть лежат. И ты лежи.       Сэм дернулся, услышав этот голос, и инстинктивно попытался отодвинуться — не получилось: на него будто камней навалили.       — Нет, Сэмми, все кончено. Тише.       — Дин? — Сэм почти не слышал своего голоса. Горло нещадно болело, как в принципе и лицо, грудь и лодыжки.       — Да. Это я. Настоящий я.       Да нет, Сэмми, это я.       — Докажи, — прошелестел Сэм едва слышно. Он не знал, почему сказал это, слово само вырвалось, подталкиваемое иррациональным страхом, возникшим внутри и твердящим, что брата нет.       Тяжелый вздох.       — Ты не мог бы?.. — попросил Дин.       Шаги. Скрип половиц. Негромкий стук закрывающейся двери. Сэм понял, что он в комнате и, судя по тишине, не в больнице — значит, в доме Бобби, а удалившиеся шаги, наверняка, принадлежали ему самому.       Это смахивает на семейное дело. Не надо вмешивать посторонних.       Дин отодвинул стул — ножки заскрежетали по полу — и сел, а, может, и встал. Сэм не был уверен: его слух был натренирован улавливать щелчок курка за полсотни футов, полет ножа в воздухе, приближение врага на двух ногах или четырех лапах, но с простыми звуками дела обстояли хуже. Дин взял его ладонь и положил себе на лицо. Сэм машинально ощупал его пальцами: кожа теплая — не горячая, прямой нос, неровная корка ожога на скуле, разбитая губа, щетина. Это был Дин: сознание само выстроило образ брата в голове, хотя Сэм и не умел распознавать лица с помощью прикосновений.       — Когда тебе было три, у тебя был резиновый катер, без которого ты отказывался мыться. Наверно, ты не помнишь, — сказал Дин тихо. — Однажды я спер тебе подарок на Рождество, а там оказалась сапфировая Барби. Кажется, ты был разочарован, — он горько усмехнулся, — но все равно подарил мне амулет, хоть и хотел отдать его отцу. — Дин порылся в карманах, достал рогатого божка — надо будет потом приладить новый шнурок — и вложил его в руку Сэма. Ладонь брата сжалась. — Как-то раз я подмешал в твой шампунь рыжую краску для волос — ты со мной потом неделю не разговаривал. Наверно, это не убедительно, раз ты молчишь. Что мне сделать, чтобы ты поверил? — Дин подошел к окну. Сэм услышал шаги и постарался повернуть голову за братом. Это было тяжело и больно, но он справился. — Когда ты уезжал в Стэнфорд, я нес твою сумку, потому что отец наотрез отказался тебя провожать. Как там он сказал, если уйдешь сейчас, можешь не возвращаться? — Дин хмыкнул. — Был жуткий ливень. Я промок, пока стоял на дороге и смотрел вслед автобусу. Ты сидел в самом хвосте — я видел твой вихрастый затылок. Думал, может, ты обернешься. Надежда умирает последней, ведь так? Я такой идиот.       Дин замолчал и не шевелился. Сэм больше не слышал его, будто брат растворился в собственных словах. У него защемило сердце. Пока Дин говорил, воспоминания всплывали картинками у Сэма перед глазами, словно он смотрел фильм. Вот — маленький бело-красный катер с черный трубой, скачущий по волнам в ванне, которые казались девятибалльными валами. Вот — он срывает яркую упаковку, а под ней — коробка с куклой, и Дин сконфужен и, кажется, расстроен больше него. Вот — он вытирает ладонью запотевшее зеркало и видит рыжие лохмы и оранжевое от краски полотенце, «Ди-и-н!» — в ярости кричит он и слышит заливистый смех. Вот — он забирает сумку и садится в автобус, двери закрываются, отрезая от него Дина, мокнувшего под проливным дождем, — Сэму почти не грустно: его ждет новая жизнь — и он смотрит только вперед.       У всего есть предел.       Если бы у него не заплыли глаза, он бы, наверное, расплакался. Серьезно. Стэнфорд стал последней каплей. Дин никогда не рассказывал об этом и никогда бы не рассказал, но, видимо, это было отчаянием. Сэм сожалел, что устроил этот цирк: надо же, доказательства ему подавай. Ну и придурок же он.       — Дин, — тихо позвал Сэм. Половица скрипнула: брат, наверняка, повернулся к нему. — Прости.       — Ты уже извинился, хотя не должен был. Я сотворил это с тобой. Черт возьми, да я чуть не перебил тебе горло. А ты спас мой зад. Снова.       — Ты сказал, что поздно, — прошептал Сэм, словно не слышал трех последних фраз брата.       Дин вздохнул и вернулся на место, усевшись на стул возле кровати.       — Никогда не поздно, Сэмми.       Сэм едва заметно кивнул и раскрыл ладонь.       — Он твой.       Дин забрал амулет, нагретый братом, повертел в пальцах и спрятал обратно в карман.       — Как ты? — спросил Сэм. Он не хотел, чтобы Дин молчал.       — Сойдет, — сказал старший Винчестер. — Парочка ожогов, парочка синяков и огромный счет от Бобби.       — Что?       — Он сказал, что не выпустит меня из дома, пока я не сменю все прожженные панели и половицы. И в ванной кафель. — В голосе слышался наигранный ужас. — А еще я должен ему сарай. Сэм, пожалуйста, спаси меня!       Сэм рассмеялся смехом, переходящим в стон: у брата была тяжелая рука.       — Легче, тигр, — мягко сказал Дин.       — Лимит спасений исчерпан, — прерывающимся голосом проговорил Сэм. Горло болело все сильней. — Извини, чувак.       — Справлюсь как-нибудь. Думаю, плотничать не сложнее, чем разобрать и собрать мотор. Кстати, малышку тоже надо подлатать. Так что мы тут застряли.       — Это точно.       Дин хлопнул его по плечу, встав, и собрался уходить.       — Отдыхай.       Сэм наудачу выкинул руку в сторону — поймал брата за рубашку. Наверно, это было глупо.       — Что, Сэмми?       — Ты не мог бы… эм… — Сэм замялся.       — Посидеть еще немного? — Кивок. — За ручку держать не буду. — Дин опустился на стул.       — Сволочь.       — Стервец.       Сэм слабо улыбнулся. Кажется, они были в порядке.